Белла схватила за руку мужа.
— Не пугайся, дорогая. Мистеръ Ляйтвудъ сейчасъ убѣдится, что онъ имѣетъ право отпустить меня. Во всякомъ случаѣ, онъ убѣдится, что я съ своей стороны твердо намѣренъ разстаться съ нимъ здѣсь.
— Я полагаю, сэръ, — продолжалъ Ляйтвудъ, — вы не станете отрицать, что въ тотъ разъ, когда я былъ у васъ въ домѣ, вы имѣли какую-то тайную цѣпь, когда не пожелали видѣть меня.
— Могу васъ увѣрить, мистеръ Ляйтвудъ, что я не имѣю ни малѣйшаго желанія это скрывать. И я продолжалъ бы избѣгать васъ еще нѣкоторое время — все съ тою же, строго обдуманной цѣлью, — если бъ мы не встрѣтились съ вами теперь. Сейчасъ я иду прямо домой и буду дома завтра до полудня. Надѣюсь, что со временемъ мы познакомимся ближе. Прощайте.
Ляйтвудъ стоялъ въ нерѣшимости; но мужъ Беллы прошелъ мимо него твердымъ шагомъ подъ руку съ женой, и они вернулись домой, не встрѣтивъ больше никакихъ препятствій.
Послѣ обѣда, когда они остались одни, Джонъ Роксмитъ сказалъ своей милой женѣ, ничуть не утратившей ясности духа:
— И ты не спрашиваешь меня, зачѣмъ я назвался другимъ именемъ?
— Нѣтъ, Джонъ, и не спрошу. Конечно, мнѣ очень хочется знать (что подтверждалось ея встревоженнымъ лицомъ), но я подожду, пока ты самъ мнѣ скажешь. Ты спрашивалъ, вполнѣ ли я вѣрю тебѣ. Я сказала, что вѣрю, и сказала искренно.
Белла не могла не замѣтить, что онъ начинаетъ торжествовать. Ея твердость не нуждалась въ подкрѣпленіи, но если бы поддержка оказалась ей нужна, она нашла бы ее въ его просвѣтлѣвшемъ лицѣ.
— Ты не могла быть, моя дорогая, приготовлена къ открытію, что какой-то таинственный мистеръ Гандфордъ и твой мужъ — одно и то же лицо.
— Нѣтъ, Джонъ, конечно, нѣтъ. Но ты сказалъ, чтобъ я приготовилась къ испытанію, и я приготовилась.
Онъ притянулъ ее къ себѣ такъ, чтобъ она могла хорошенько прижаться къ нему, и сказалъ, что скоро ея искусъ окончится и правда выйдетъ наружу.
— А пока, моя дорогая, запомни твердо то, что я сейчасъ тебѣ скажу, — продолжалъ онъ. — Мнѣ не грозитъ никакая опасность, и я не могу, — то есть насколько вообще человѣкъ можетъ что-нибудь предвидѣть, — пострадать ни отъ чьей руки.
— Ты вполнѣ, вполнѣ въ этомь увѣренъ, Джонъ?
— Не бойся: ни одного волоса не упадетъ съ головы моей. Тѣмъ болѣе, что я не сдѣлалъ ничего дурного, не повредилъ никому. Поклясться тебѣ?
— Нѣтъ, Джонъ! — воскликнула она съ гордымъ взглядомъ, закрывъ рукою ему ротъ. — Только не мнѣ!
— Вотъ видишь ли, — продолжалъ онъ, — обстоятельства такъ сложились (я могу, когда захочу — и я это сдѣлаю — опровергнуть ихъ въ одну минуту)… но все-таки они сложились такъ, что на меня пало одно изъ самыхъ странныхъ подозрѣній, какое только можно вообразить. Замѣтила ты, что Ляйтвудъ упомянулъ объ одномъ темномъ дѣлѣ?
— Замѣтила.
— Готова ты услышать объясненіе того, что онъ подразумѣвалъ?
— Да, Джонъ.
— Жизнь моя, онъ намекалъ на убійство Джона Гармона, твоего нареченнаго жениха.
Съ сильно забившимся сердцемъ она схватила его за руку.
— Тебя подозрѣвать не могутъ, Джонъ!
— Милая моя, могутъ, потому что подозрѣваютъ.
Наступило молчаніе. Она смотрѣла ему въ глаза съ побѣлѣвшимъ лицомъ и губами.
— Какъ они смѣютъ! — вскрикнула она, наконецъ, въ порывѣ негодованія. — Мой дорогой, любимый! Какъ смѣютъ они!
Онъ схватилъ ее въ объятія и прижалъ къ груди.
— Даже зная это, ты вѣришь мнѣ, Белла?
— Я вѣрю тебѣ, Джонъ, всѣмъ сердцемъ, всей душой! Если бъ я не могла тебѣ вѣрить, я упала бы мертвая къ твоимъ ногамъ.
Ярко горѣло торжество на его лицѣ въ ту минуту, когда онъ, съ восторгомъ поднявъ глаза къ ней, воскликнулъ:
— Чѣмъ я заслужилъ такое счастье — счастье обладанія этимъ вѣрнымъ, любящимъ сердцемъ!
Она опять закрыла ему ротъ своей ручкой со словами: «Не надо! Замолчи!», и потомъ сказала ему — просто и трогательно, какъ она умѣла иногда говорить, — что если бъ весь міръ былъ противъ него, она была бы за него, что если бъ даже всѣ его оттолкнули, она все-таки вѣрила бы ему, что, будь онъ опозоренъ въ глазахъ всего свѣта, она и тогда гордилась бы имъ, и что теперь, когда надъ нимъ тяготѣетъ это ужасное, незаслуженное подозрѣніе, она готова посвятить всю свою жизнь на то, чтобъ утѣшать его и передать свою вѣру въ него ихъ ребенку.
Вечернее затишье счастья смѣнило лучезарный полдень его. Наступившія сумерки застали ихъ на томъ же мѣстѣ. Они сидѣли рядомъ, успокоившіеся и счастливые, какъ вдругъ подлѣ нихъ раздался незнакомый голосъ, заставившій ихъ вздрогнуть. Въ комнатѣ было почти совершенно темно; голосъ сказалъ: «Не испугайтесь, сударыня: я зажгу огонь», и вслѣдъ затѣмъ чиркнула спичка и запылала въ рукѣ. И тутъ Джонъ Роксмитъ увидѣлъ, что рука, спичка и голосъ принадлежали тому самому полицейскому комиссару, который уже выступалъ въ началѣ этой повѣсти.
— Имѣю честь напомнить о себѣ мистеру Юлію Гандфорду, который оставилъ свою фамилію и адресъ у меня въ конторѣ довольно много времени тому назадъ, — проговорилъ господинъ комиссаръ дѣловымъ тономъ. — Не позволите ли вы мнѣ, сударыня, зажечь вонъ тѣ двѣ свѣчи на каминѣ? Онѣ помогутъ намъ освѣтить дѣло. Позволяете? Благодарю… Ну вотъ, теперь повеселѣе стало.
Господинъ комиссаръ имѣлъ видъ отставного служаки-военнаго въ своемъ темно-синемъ наглухо застегнутомъ сюртукѣ и такихъ же брюкахъ. Онъ досталъ носовой платокъ, высморкался и поклонился хозяйкѣ.
— Когда-то, мистеръ Гандфордъ, вы были такъ любезны, что написали для меня вашей рукой ваше имя и адресъ, — сказалъ онъ. — Вотъ эта бумажка, сэръ. Сличая ее съ надписью на заглавномъ листкѣ этой книги на столѣ… очень хорошенькій томикъ… я вижу, что эти слова-: «Мистрисъ Джонъ Роксмитъ отъ мужа въ день ея рожденія»… какъ должно быть пріятно получать такіе подарки!.. написаны совершенно тѣмъ же почеркомъ. Могу я сказать вамъ два слова?
— Конечно. Говорите здѣсь, прошу васъ, — былъ отвѣтъ.
— Вотъ видите ли, — проговорилъ господинъ комиссаръ, снова прибѣгая къ носовому платку, — хотя я не имѣю сказать ничего такого, что могло бы испугать даму, но все же дамы, говоря вообще, легко пугаются при дѣловыхъ объясненіяхъ. Принадлежа къ слабому полу, онѣ не привыкли къ дѣламъ, не имѣющимъ семейнаго характера въ строгомъ смыслѣ слова, а потому я неизмѣнно ставлю себѣ за правило предлагать удалиться изъ присутствія дамъ, прежде чѣмъ начинать бесѣду о дѣлахъ… Или, быть можетъ, — тонко прибавилъ господинъ комиссаръ, — ваша супруга пожелаетъ сходить наверхъ взглянуть на малютку?
— Мистрисъ Роксмитъ… — началъ было ея мужъ.
Тутъ комиссаръ, принявъ это за представленіе, сказалъ: «Я счастливъ имѣть честь» — и отвѣсилъ ей галантный поклонъ.
— Мистрисъ Роксмитъ, — продолжалъ Джонъ, — совершенно увѣрена, что у нея нѣтъ причинъ пугаться, въ чемъ бы ни заключалось наше дѣло.
— Вотъ какъ! — протянулъ комиссаръ. — Впрочемъ, женскій полъ на все способенъ, и намъ есть чему у нихъ поучиться, я это всегда говорю. Нѣтъ вещи, которой не достигла бы женщина, разъ она твердо рѣшилась. Точь-въ-точь то же самое съ моей женой… Такъ вотъ-съ, изволите видѣть, сударыня, вашъ благовѣрный надѣлалъ намъ уйму хлопотъ, чего легко было избѣжать: стоило ему только вовремя явиться и представить свои объясненія. А онъ не явился и не представилъ объясненій, изволите видѣть. И, слѣдовательно, теперь, когда мы съ нимъ встрѣтились, вы можете сказать — и это будетъ совершенно справедливо, — что нѣтъ никакой причины пугаться того, что я предложу ему явиться или… выражая то же въ другой формѣ… отправиться со мной и представить свои объясненія.
Когда господинъ комиссаръ, «выражая то же въ другой формѣ», предложилъ Джону «отправиться» съ нимъ, голосъ его затрепеталъ отъ наслажденія и глаза загорѣлись оффиціальнымъ блескомъ.
— Вы желаете арестовать меня? — спросилъ Джонъ Роксмитъ хладнокровно.
— Къ чему комментаріи? — отвѣтилъ господинъ комиссаръ тономъ утѣшительнаго аргумента. — Я предлагаю вамъ отправиться со мной. Развѣ этого не довольно?
— Отправиться съ вами? Зачѣмъ?
— Господи спаси и помилуй! Меня это удивляетъ. Вѣдь вы человѣкъ образованный. Къ чему комментаріи?
— Въ чемъ вы меня обвиняете?
— Вы меня удивляете! При дамахъ! — произнесъ комиссаръ, укоризненно качая головой. — Я удивляюсь, какъ вы, при вашемъ воспитаніи, не можете быть болѣе деликатны… Ну, ужъ коли на то пошло, я обвиняю васъ въ нѣкоторой соприкосновенности къ убійству Гармона. О степени вашего участія судить не берусь. Были вы причастны къ этому дѣлу до, во время или послѣ совершенія его, — я не знаю. Возможно, что вы только знали о немъ.
— Вы ничуть не удивили меня. Я предвидѣлъ ваше сегодняшнее посѣщеніе.
— Перестаньте! — воскликнули комиссаръ. — Къ чему, къ чему комментаріи? Моя обязанность предупредить васъ, что все, что вы теперь скажете, будетъ обращено противъ васъ.
