— Ну, так скажи, Декостер, что ты об этом думаешь? — И сам же отвечает: — Да уж, чего тут хорошего…
Он показывает на доски сарая, которые когда-то были тщательно пригнаны и покрашены масляной краской, а теперь растрескались и разболтались по милости солнца, жары, холодов — хорошей и плохой погоды. Руж смотрит на следы одолевшей их болезни, из-за которой краска сходит чешуйками, на кривую дверь с погнутыми петлями, на пошедшую трещинами кирпичную стену. Самое странное, что в это время он кажется совершенно удовлетворенным; Руж говорит:
— Как противно… — А в глазах его светится радость. — Что уж там, Декостер, стареем… — Руж потягивает трубочку. — Да, снизу подступает… Раньше об этом-то и не думали… — Он говорит в прошедшем времени (интересно, почему это?). — А как по-твоему, Декостер?
Декостер отвечает кивком головы. Он молчит. Делает знак, что согласен. Впрочем, он не ожидал, что патрон будет вот так глядеть на ветхую кладку и полуживой сарай. И уж совсем ему странно, что Руж говорит:
— Послушай-ка, Декостер, погляди, где там метр…
Пока Декостер ищет метр, Руж спичкой выковыривает пепел из трубки и постукивает ею по ладони, потом прячет в карман. Он берет метр и раскладывает его.
— Ну-ка, посмотрим. Тут всех дел на минуту. — Он подходит к стене, продолжая: — Ты понимаешь, ему тридцать лет, но подновить-то его можно… Четыре метра шестьдесят, четыре метра шестьдесят на… три… Так… — Помолчав, продолжает: — Три и три с половиной — это шесть, шесть с половиной. Принеси-ка бумагу и карандаш. Там, на столе… Какую-нибудь рекламу… — кричит он вслед Декостеру.
Руж облокачивается на подоконник и принимается чертить на бумаге:
— Гляди, сарай, моя комната, кухня… Это подновить… А что нам мешает пристроить еще одну комнату с другой стороны кухни! Чего-чего, а места у нас хватает. Она могла бы пригодиться для… — Он рисует план на бумаге. — Три с половиной метра на три вполне хватит. Всего-то и нужно пробить еще дверь на кухне. Что ты на это скажешь?
— Ну да, конечно.
— Ты ведь быстро вспомнишь свое ремесло?
На своем веку Декостеру пришлось побывать виноградарем, работником в поле, каменщиком и землекопом.
— Вспомнишь, а как же… Да и я помогу.
— Ну, конечно, — отвечает Декостер.
— И ведь что хорошо: все материалы на месте, придется только заехать к Перрену за досками… Ты ведь сладишь с кистью и мастерком?
Где-то там, наверху, по-прежнему гомонят птицы.
— Рыбу на время оставим в покое, никуда не денется, а ремесло сменить даже полезно… Послушай, я, пожалуй, схожу к карьеру… Рыбу свези на вокзал… Я буду обратно к полудню.
Он продолжал говорить, подняв голову и вглядываясь в вышину, откуда неслось пение птиц. Ему казалось, что кромка неба там то поднимается, то опускается, словно крышка на кипящей кастрюле. Руж услышал скрипнувшую за спиной дверь сарая и барабанную дробь, отбиваемую по гальке тележкой Декостера. В душе его был мир, и потому, засунув бумажку с рисунком в карман, он шел не спеша. Вот он вошел в камыши. Сначала над ними виднелись его плечи и голова, потом плечи скрылись. Теперь была видна лишь фуражка, но и она пропала из виду, утонув в серебристом плюмаже. Руж подошел к лодкам. Справа были высокие скалы на том берегу, а на этом — поросший ольхой покатый склон, по которому змеилась тропинка для инспектора рыбоохраны (которой с тем же успехом пользовались любители ловли форели с лицензией и без таковой). Руж не прибавлял шагу, может быть, оттого, что погода стояла прекрасная. Не пошел он и самой короткой дорогой (да и какая нужда была ему идти в это утро к карьеру). Да, дело было в погоде, ибо Руж казался счастливым. Ему было славно идти, глядя на пчел, белых и желтых бабочек, высокие стебли дягиля, проходить под черными листьями ольшаника, смыкавшимися над ним в сумрачный полог с голубыми просветами. Поднимаясь понемногу в гору, тропинка временами терялась в зарослях, но вдали уже различалось ворчание Бурдонет, похожее на звук идущего по мосту поезда. Берег, вдоль которого двигался Руж, тоже становился все круче; вскоре появился небольшой перекат, где вода, сдавленная берегами, прыгала с уступа на уступ тучей сверкающих камешков; внезапно открылся вид на просторную песчаную равнину, увенчанную каменным мостом с множеством арок, по которому двигались поезда. Кое-где виднелись островки чахлой травы, а слева — карьер. Дикое, заброшенное место без признаков жилья, если не считать маленького домика на левом берегу, наполовину вросшего в землю. Он принадлежал некому Боломе, охотнику и рыбаку, жившему в полном одиночестве.
По виадуку проследовал поезд. Он совсем не дымил.
В наши времена они выдумали электрические локомотивы, которые вовсе и не похожи на локомотивы, а напоминают простые вагоны, с единственной разницей в том, что из крыши у них торчит дуга и ставят их впереди всех остальных.
Поезд, взметая воздушные вихри, двигался по виадуку; Руж взглянул на него и сказал себе: «Все-таки они чертовски быстрые, эти электрические поезда, здорово едут, ничего не скажешь…»
Поезд пробежал по путям в едином неудержимом порыве, вот разом сверкнули все окна — и нет его, только шум затихает вдали. «Все-таки это прогресс, — подумал Руж. — А сколько угля экономят…»
Он пыхнул трубкой и поглядел левее; там несколько мужчин орудовали лопатами у сеток, потом они подняли их, и лезвия блеснули над головами в лучах солнца.
Вагонетки следовали от карьера к зданию с красной крышей. Между ним и Ружем лежал карьер с плоскими террасами, одни из которых были освещены солнцем, а другие нет, так что он казался мощенным желтой и голубой плиткой.
Породу сбрасывали с одной террасы на другую, отделяя мельчайший песок от камней в сетках. Руж решил, что это здорово придумано и устроено, да и работы тут еще надолго хватит. Он увидел человека, толкающего вагонетку. Это был некий Равине, савоец, которого можно было частенько встретить у Миллике, куда тот приходил пропустить стаканчик. Равине был в черной липнущей к телу майке, подпоясанной красным ремнем.
— Привет, — сказал Руж, — как дела? Не знаешь, могу я увидеть патрона? — Он шел рядом с толкающим вагонетку савойцем. — Знаешь, мы тут решили строиться. Взяли вот так и решили. Мне будут нужны кирпичи и песок. Да и цемент надо бы взять у патрона. Отправил бы он это все мне на днях…
В тот же день Руж побывал у Перрена, плотника и строителя лодок, то есть почти коллеги, чья мастерская, что было очень удобно, располагалась прямо напротив кафе Миллике. Отличный повод пропустить стаканчик, которым Руж трижды и воспользовался.
— Да, — говорил он, — там слишком тесно, повернуться негде. Вот мы с Декостером и заделались каменщиками…
Воды, к счастью, хватало; привезли песок, кирпичи и цемент. На восьмой день стены новой постройки, подобно окруженному заботой растению, поднялись уже в человеческий рост. Руж тем временем подновлял старый дом.
На земле у его ног стоял железный бидон, на три четверти полный отличной рыже-коричневой краски, густой, как сметана, и приятно пахнущей льняным маслом. Руж макал в нее кисть толщиной в добрых четыре пальца и водил ею по доскам, начиная сверху, дабы не наделать подтеков. Работа шла споро, и спереди сарай уже нельзя было узнать.
Закончив здесь, он принялся за северную сторону; вокруг него на земле расплывались желтые пятна, похожие на следы первых капель дождя перед грозой.
Мир вокруг был прекрасен, хотя иной раз и требовалось немало времени, чтобы понять это.
— Так-то вот. Скоро вокруг была бы одна грязь и свинство… Хорошо еще, что мы взялись за дело вовремя…
Он царапал ногтем дерево, отколупывая чешуйки.
— Уже гнить начинает, — говорил он любопытным.
А потом пришла она; ее-то Руж не ожидал увидеть так скоро, по правде сказать, даже чересчур скоро.
Работа была еще не окончена, Руж и думать не мог, что Миллике отпустит Жюльет так далеко, но случилось так, что некие господа заказали себе домой жаркое на этот вечер, а у Миллике не оказалось больше никого под рукой, чтобы послать к Ружу.
— Ты знаешь, где это?.. — спросил он у Жюльет. — Попроси пару килограммов окуньков…
Она тронулась в путь и первым делом сбила свои изящные ножки. Тень на камнях шла впереди нее и была гораздо длиннее, чем она сама. Она вглядывалась в круглые плоские камни, ей нравился их цвет: розовый, красный и шоколадный; те, что лежали в воде, были ярче, а те, что на земле, — бледнее; попадались голубые, прозрачные, совершенно белые и блестящие осколки: кусочки стекла и осколки тарелок, со временем отполированные течением. Словно специально на радость ей, здесь также поблескивали чудесные пестрые камешки. Потом тропинка оказалась зажатой между водой и склоном, укрепленным каменной стеной. Несколько мальчишек не старше шести лет (остальным полагалось быть в школе) носились внизу по песку, подтянув штаны выше колен. Они отважились войти в воду, но она была еще очень холодная, и дети истошно закричали. Ей было забавно глядеть на ребятишек. Теперь она шла по мягкой земле и ощущала ее под ногами. Ее тень стала голубой; ничто больше не искажало ее, как прежде. Под косыми лучами солнца стволы сосен отливали багрянцем. И на нее лучи падали сбоку; она плыла в воздухе, подставив им щеку, плечо и руку. Снова раздались детские крики: мальчишки бежали от волн, а потом снова бросались вперед. На ней была сатиновая черная блузка и короткая юбка из той же материи; в руках корзинка. Вот и широкая коса, где приютился дом Ружа со свежеокрашенным сараем, чья передняя стена в косых лучах солнца сверкала, как зеркало. Позади дома, в тени, коренастый мужчина водил кистью сверху вниз, потом на мгновение замер, опустил кисть в бидон (а она подходила все ближе и ближе) и неловко вытер руки о штаны.
