— Нелл скоро будет взрослой девушкой, — возразил ему внук. — Под вашим влиянием она совсем отступится от брата, если он перестанет навещать ее хоть изредка.
— Смотри, как бы она не отступилась от тебя, когда тебе меньше всего захочется этого! — сверкнув глазами, воскликнул старик. — Смотри, как бы не настал день, когда ты будешь босой скитаться по улицам, а она проедет мимо тебя в пышной карете!
— А день этот наступит, когда ей достанутся ваши деньги? Послушайте, что он говорит, наш бедняк!
— И все-таки мы бедняки, — вполголоса, будто размышляя вслух, пробормотал старик. — И нам так трудно живется! Ведь все во имя ребенка, невинного, чистого… а удачи нет! Надейся и терпи! Надейся и терпи!
Эти слова были сказаны совсем тихо, и молодые джентльмены не расслышали их. Мистер Свивеллер, вообразив, что они служат выражением душевной борьбы, начавшейся под могучим воздействием его речи, ткнул приятеля тростью и, шепнув: «Проняло!» — потребовал процентов с ожидаемой поживы. Впрочем, когда ошибка обнаружилась, он немедленно осовел, надулся и стал намекать на то, что сейчас самое время удалиться, — как вдруг дверь отворилась и в комнату вошла Нелли.
По пятам за девочкой шел пожилой человек на редкость свирепого и отталкивающего вида и к тому же ростом настоящий карлик, хотя голова и лицо этого карлика своими размерами были под стать только великану. Его хитрые черные глаза так и бегали по сторонам, у рта и на подбородке топорщилась жесткая щетина, а кожа была грязная, нездорового оттенка. Но что особенно неприятно поражало в его физиономии — это отвратительная улыбка. По-видимому, заученная и не имеющая ничего общего с веселостью и благодушием, она выставляла напоказ его редкие желтые зубы и придавала ему сходство с запыхавшейся собакой. Костюм этого человека состоял из сильно поношенной темной пары, высоченного цилиндра, огромных башмаков и совершенно слежавшегося грязно-белого фуляра, которым он тщетно старался прикрыть свою жилистую шею. Его черные, с сильной проседью, волосы — вернее, жалкие их остатки были коротко подстрижены у висков, а на уши спадали сальными космами. Руки, грубые, заскорузлые, тоже не отличались опрятностью; длинные кривые ногти отливали желтизной.
Я успел заметить все эти подробности, так как они настолько бросались в глаза, что особой наблюдательности тут и не требовалось, а кроме того, первые несколько минут все мы хранили молчание. Девочка застенчиво подошла к брату и протянула ему руку; карлик (мы так и будем его называть) внимательно приглядывался ко всем нам, а старый антиквар, видимо не ожидавший этого странного гостя, был явно смущен и расстроен его приходом.
— Ага! — сказал, наконец, карлик, поглядев из-под ладони на молодого человека. — Если я не ошибаюсь, любезнейший, это ваш внучек?
— К сожалению, вы не ошибаетесь, — ответил старик.
— А это? — карлик показал на Дика Свивеллера.
— Его приятель, такой же незваный гость.
— А это? — осведомился карлик, круто поворачиваясь и тыча пальцем в меня.
— Этот джентльмен был так добр, что довел Нелли до дому, когда она заблудилась, возвращаясь от вас.
Карлик шагнул к девочке с таким видом, точно хотел пожурить ее или выразить ей свое удивление, но, увидев, что она разговаривает с братом, молча наклонил голову и стал прислушиваться.
— Ну, признавайся, Нелли, — громко сказал молодой человек. — Чему тебя здесь учат — ненавидеть меня?
— Нет, нет! Что ты! Зачем ты так говоришь? — воскликнула девочка.
— Так, может, учат любить? — с насмешливой гримасой продолжал ее брат.
— Ни то и ни другое, — ответила она. — Со мной просто не говорят о тебе. Никогда не говорят.
— Ну еще бы! — Он метнул злобный взгляд на деда. — Еще бы! Этому я охотно верю.
— Но я люблю тебя, Фред! — сказала девочка.
— Не сомневаюсь.
— Правда, люблю! И всегда буду любить! — с чувством повторила она. — И любила бы тебя еще больше, если бы ты не огорчал и не мучил его.
— Понятно! — Молодой человек небрежно нагнулся к сестре, чмокнул ее и тут же отстранил от себя. — Ну, хорошо. Урок свой ты заучила твердо, теперь можешь идти. А хныкать нечего — мы с тобой не поссорились.
Он молча провожал ее глазами до тех пор, пока она не притворила за собой дверь своей комнаты, потом повернулся к карлику и резко сказал: — Слушайте, мистер…
— Это вы мне? — спросил тот. — Меня зовут Квилп. Уж как-нибудь запомните, фамилия коротенькая, — Квилп. Дэниел Квилп!
— Так вот, мистер Квилп, — продолжал молодой человек. — Вы, кажется, имеете некоторое влияние на моего деда?
— Имею, — отрезал мистер Квилп.
— И посвящены в кое-какие его тайны и секреты?
— Посвящен, — так же сухо ответил Квилп.
— В таком случае будьте добры уведомить его от моего имени, что покуда Нелл здесь, я намерен приходить сюда и уходить отсюда когда мне вздумается. Так что, если он хочет отделаться от своего внука, пусть сначала расстанется с внучкой. Чем я заслужил, что мною стращают, как пугалом, и прячутся от меня, как от зачумленного! Он станет говорить вам, будто я бесчувственный человек и не люблю ни его, ни сестру. Ну что ж, пусть так! Зато я люблю делать все по-своему и буду являться сюда, когда захочу. Нелл не должна забывать, что у нее есть брат. Мы с ней будем видатсея — это решено. Сегодня я пришел и настоял на своем и приду еще пятьдесят раз за тем же самым. Я говорил, что дождусь ее, и дождался, а больше мне нечего здесь делать. Пошли, Дик!
— Стой! — крикнул мистер Свивеллер, как только его приятель шагнул к двери. — Сэр!
— Ваш покорный слуга, сэр! — сказал мистер Квилп, к которому относилось это краткое обращение.
— Прежде чем покинуть чертог, сияющий огнями, и упоенную веселием толпу, я позволю себе, сэр, сделать одно мимолетное замечание. Я пришел сюда в полной уверенности, что старичок благоволит…
— Продолжайте, сэр, — сказал мистер Квилп, так как оратор вдруг запнулся.
— Вдохновленный этой мыслью, сэр, вдохновленный чувствами, отсюда проистекающими, и зная также, что ссоры, свары и споры не способствуют раскрытию сердец и умиротворению противников, я, как друг семьи, взял на себя смелость предложить один ход, который при данных обстоятельствах является наилучшим. Разрешите шепнуть вам одно словечко, сэр?
Не дожидаясь разрешения, Свивеллер подошел к карлику вплотную, оперся локтем на его плечо, нагнулся к самому его уху и сказал так громогласно, что все услышали: — Мой совет старику — раскрыть кошель.
— Что? — переспросил Квилп.
— Раскрыть кошель, сэр, кошель! — ответил мистер Свивеллер, похлопывая себя по карману. — Чувствуете, сэр?
Карлик кивнул, мистер Свивеллер отступил назад и тоже кивнул, потом отступил еще на шаг, опять кивнул и так далее, в той же последовательности. Достигнув таким образом порога, он оглушительно кашлянул, чтобы привлечь внимание карлика и лишний раз воспользоваться возможностью изобразить средствами пантомимы свое полное доверие к нему, а также намекнуть на желательность соблюдения строжайшей тайны. Когда же эта немая сцена, необходимая для передачи его мыслей, была закончена, он последовал за своим приятелем и мгновенно исчез за дверью.
— Гм! — хмыкнул карлик, сердито передернув плечами. — Вот они, родственнички! Я, слава богу, от своих отделался. И вам тоже советую, — добавил он, поворачиваясь к старику. — Да только вы тряпка, и разума у вас не больше, чем у тряпки!
— Что вы от меня хотите! — в бессильном отчаянии воскликнул антиквар. — Вам легко так рассуждать, легко издеваться надо мной. Что вы от меня хотите?
— А знаете, что бы сделал на вашем месте я? — спросил карлик.
— Что-нибудь страшное, наверно.
— Правильно! — Чрезвычайно польщенный таким комплиментом, мистер Квилп с дьявольской усмешкой потер свои грязные руки. — Справьтесь у миссис Квилп, у очаровательной миссис Квилп, покорной, скромной, преданной миссис Квилп. Да, кстати! Я оставил ее совсем одну, она, верно, ждет меня не дождется, просто места себе не находит. Она всегда так — стоит только мне уйти из дому. Правда, моя миссис Квилп никогда в этом не признается, пока я не разрешу ей говорить со мной по душам и пообещаю не сердиться. О-о, она у меня вышколенная!
Уродливый карлик с огромной головой на маленьком туловище стал совсем страшен, когда он начал медленно, медленно потирать руки, — а казалось бы, что могло быть невиннее этого жеста! — потом насупил свои мохнатые брови, выпятил подбородок и так закатил к потолку глаза, пряча сверкавшее в них злорадство, что эту ужимку охотно перенял бы у него любой бес.
— Вот, — сказал он, сунув руку за пазуху и боком подступая к старику. — Сам принес для верности. Ведь как-никак — золото. У Нелли в сумочке они, пожалуй, не поместились бы, да и тяжело. Впрочем, ей надо привыкать, а, любезнейший? Когда вы помрете, она будет носить в этой сумочке немалые ноши.
