— Дай бог, чтобы ваши слова сбылись! Все мои надежды только на это! — почти со стоном проговорил старик.
— Надежды! — повторил карлик и нагнулся к самому его уху: — Хотел бы я знать, любезнейший, куда вы вкладываете все эти деньги? Да разве вас перехитришь? Очень уж вы бережете свою тайну.
— Мою тайну? — пробормотал старик растерянно поводя глазами. — Да, правильно… я…я берегу ее… берегу как зеницу ока. — Он не добавил больше ни слова, взял деньги, усталым, безнадежным движением поднес ко лбу руку и медленно отошел от карлика.
Квилп пристальным взглядом проводил старика в заднюю комнату, увидел, как деньги были заперты в железную шкатулку на каминной доске, посидел еще несколько минут в раздумье и, наконец, собрался уходить, заявив, что ему надо торопиться, не то миссис Квилп встретит его истерическим припадком.
— Итак, любезнейший, — добавил он, — я направляю свои стопы домой и прошу вас передать мой поклон Нелли. Надеюсь, она больше не будет плутать по улицам, хотя этот неприятный случай принес мне такую неожиданную честь… — С этими словами карлик отвесил поклон в мою сторону, скосил на меня глаза, потом обвел все кругом пронзительным взглядом, от которого, казалось, не скроется никакой пустяк, никакая мелочь, и, наконец, удалился.
Я сам уже давно порывался уйти, но старик все удерживал меня и просил посидеть еще. Как только мы с ним остались вдвоем, он возобновил свои просьбы, вспоминая с благодарностью случай, сведший нас в первый раз, и я, охотно уступив ему, сел в кресло и притворился, будто с интересом рассматриваю редкостные миниатюры и старинные медали. Уговаривать меня пришлось недолго, ибо если первое посещение лавки пробудило мое любопытство, то теперешнее еще больше его разожгло.
Вскоре к нам присоединилась Нелл. Она принесла какое-то рукоделье и села за стол рядом с дедом. Мне было приятно видеть свежие цветы в этой комнате, птицу в клетке, прикрытую от света зеленой веточкой, мне было приятно дуновение чистоты и юности, которое проносилось по унылому старому дому и реяло над головкой Нелли. Но отнюдь не приятное, а скорее жуткое чувство охватывало меня, когда я переводил взгляд с прелестного, грациозного ребенка на согбенную спину и морщинистое, изнуренное лицо старика. Он будет слабеть, дряхлеть, — что же станет тогда с этой одинокой девочкой? А вдруг он умрет и она лишится даже такой опоры? Какая участь ждет ее впереди?
Старик вдруг тронул внучку за руку и сказал, почти отвечая на мои мысли: — Я больше не буду унывать, Нелл. Счастье придет, обязательно придет! Я прошу его только для тебя, мне самому ничего не нужно. А иначе сколько бед падет на твою невинную головку! Оно должно улыбнуться нам, ведь его так добиваются, так зовут!
Девочка ласково посмотрела на деда, но ничего не сказала.
— Когда я думаю, — продолжал он, — о тех долгих годах — долгих для твоей юной жизни, что ты провела здесь со мной, о твоем унылом существовании… без сверстников, без ребяческих утех… об одиночестве, в котором ты росла, — мне иной раз кажется, что я жестоко обходился с тобой, Нелл.
— Дедушка! — с неподдельным изумлением воскликнула она.
— Не намеренно, нет, нет! — сказал старик. — Я всегда верил, что настанет день, когда ты сможешь, наконец, быть среди самых веселых, самых красивых и займешь место, которое уготовано только избранным. И я все еще жду этого, Нелл. Жду и буду ждать! Но вдруг ты останешься одна?.. Что я сделал, чтобы подготовить тебя к жизни? Ты совсем как вон та бедная птичка, и так же будешь брошена на произвол судьбы… Слышишь? Это Кит стучится. Пойди, Нелл, открой ему.
Девочка встала из-за стола, сделала несколько шагов, но вдруг остановилась, вернулась назад и бросилась деду на шею. Потом снова пошла к двери, но на этот раз быстрее, чтобы скрыть слезы, брызнувшие у нее из глаз.
— Одно словечко, сэр, — торопливо зашептал старик. — Мне как-то не по себе после нашего первого разговора с вами, но в свое оправдание я могу сказать только то, что все делается к лучшему, что отступать уже поздно — да и нельзя отступать — и что надежда не оставляет меня. Все это ради нее, сэр. Я сам не раз испытывал в жизни жестокую нужду и хочу уберечь ее от страданий, неразрывных с нуждой. Я хочу уберечь Нелл от тех бед, которые так рано свели в могилу ее мать — единственное мое дитя. Я оставлю своей внучке наследство, но не такое, что можно быстро истратить, промотать — нет! — оно навсегда охранит ее от лишений. Вы понимаете меня, сэр? Она получит не какие-нибудь жалкие гроши, а целое состояние!.. Тш!.. Больше я ничего не смогу вам сказать, ни сейчас, ни после… да вот и она.
Волнение, с которым он шептал эти слова, дрожь его пальцев, лежащих на моей руке, исступленный вид, широко открытые глаза, напряженно всматривающиеся мне в лицо, — все это поразило меня. То, что я видел и слышал здесь, — слышал даже от самого старика, — давало мне основания считать его богатым человеком. Значит, это один из тех жалких скупцов, которые, поставив себе в жизни единственную цель — наживу — и скопив огромные богатства, вечно терзаются мыслью о нищете, вечно одержимы страхом, как бы не потерпеть убытков и не разориться. Многое из того, что старик говорил раньше и что было тогда непонятно мне, подкрепляло мои опасения, и я окончательно причислил его к этому несчастному племени.
То была всего лишь догадка — для более основательного суждения у меня не оставалось времени, так как девочка вскоре вернулась в комнату и сейчас же села с Китом за урок письма, что, оказывается, было заведено у них два раза в неделю и доставляло ученику и учительнице огромное удовольствие. Очередной урок приходился на сегодняшний вечер. Чтобы передать, как долго понадобилось уговаривать Кита сесть за стол в присутствии незнакомого джентльмена, как его, наконец, усадили, как он загнул обшлага, расставил локти, уткнулся носом в тетрадку и страшным образом скосил на нее глаза, как, взяв перо, он немедленно начал сажать кляксу за кляксой и вымазался чернилами до корней волос, как, написав совершенно случайно правильную букву, он нечаянно стирал ее рукавом, пытаясь вывести вторую такую же, как при каждой очередной ошибке раздавался взрыв смеха девочки и не менее веселый хохот самого Кита и как, несмотря на подобные неудачи, наставница старалась преподать своему ученику трудную науку письма, а он с таким же рвением одолевал ее, — повторяю, чтобы передать все эти подробности, понадобилось бы слишком много времени и места, гораздо больше, чем они того заслуживают. Будет вполне достаточно, если я скажу, что урок был дан, что вечер миновал и следом за ним наступила ночь, что к ночи старик опять стал выражать явные признаки беспокойства и нетерпения, что он ушел из дому тайком в тот же час, как и прежде, и что девочка опять осталась одна в этих мрачных стенах.
А теперь, доведя рассказ до этого места от своего имени и познакомив читателя с моими героями, я в интересах дальнейшего повествования отстранюсь от него и предоставлю тем, кто играет в нем главные и сколько-нибудь существенные роли, действовать и говорить самим за себя.
Мистер и миссис Квилп проживали на Тауэр-Хилле[10], и в своей скромной келье на Тауэр-Хилле миссис Квилп коротала часы разлуки, изнывая от тоски по супругу, покинувшему ее ради той деловой операции, которая, как мы уже видели, привела его в лавку древностей.
Определить род занятий или ремесло мистера Квилпа было бы трудно, хотя его интересы отличались крайней разносторонностью и дел ему всегда хватало. Он собирал дань в виде квартирной платы с целой армии обитателей трущоб на грязных улочках и в грязных закоулках возле набережной, ссужал деньгами матросов и младших офицеров торговых судов, участвовал в рискованных операциях многих штурманов Ост-Индской компании[11], курил контрабандные сигары под самым носом у таможни и чуть ли не ежедневно встречался на бирже с господами в цилиндрах и в кургузых пиджачках. На правом берегу Темзы ютился небольшой, кишащий крысами и весьма мрачный двор, именовавшийся «Пристанью Квилпа», где взгляду представлялось следующее: дощатая контора, покосившаяся на один бок, словно ее сбросили сюда с облаков и она зарылась в землю, ржавые лапы якорей, несколько чугунных колец, гнилые доски и груды побитой, покореженной листовой меди. На «Пристани Квилпа» Дэниел Квилп выступал в роли подрядчика по слому старых кораблей, но, судя по всему, он был либо совсем мелкой сошкой в этой области, либо ломал корабли на совсем мелкие части. Нельзя также сказать, чтобы здесь кипела жизнь и замечались следы бурной деятельности, ибо единственным обитателем этих мест был мальчишка в парусиновой куртке (существо, по-видимому, земноводное), весь круг занятий которого заключался в том, что он либо сидел на сваях и бросал камни в тину во время отлива, либо стоял, засунув руки в карманы, и с полной безучастностью взирал на оживленную в часы прилива реку.
