Наконец в сопровождении Нейедли притащился господин Максль, и надо заметить, что, несмотря на смертельную бледность, телесную немощь и на то, что у него зуб на зуб не попадал, он не только сохранял присутствие духа, но вел себя как верный рыцарь своей дамы.
— Господин хозяин! Что это за дом, куда я попал? — крикнул ему баальбот.
Максль пролепетал:
— Эдит, сходите вниз и принесите с собой номер дома.
Взбешенный гость не давал сбить себя с толку:
— Если я захожу в хлебную лавку и хочу купить булочку…
Слабое блеянье Максля перебило его:
— Так сходите в хлебную лавку и купите там булочку!
— Вы так думаете?
— Что же мне еще думать?
Баальбот приспособил теперь свой лающий бас к мягкому спокойствию рассудочной диалектики:
— Господин хозяин! Предположим, покупатель идет в магазин, и его не обслуживают товаром, который имеется в наличии?
Максль устало взглянул на сутягу и повторил со вздохом:
— В наличии…
Терпение жалобщика было исчерпано. Раздалось его рычание:
— Господи боже, я больше не позволю морочить себе голову! Так не обращаются с приличной клиентурой! Вы думаете, нет других знаменитых заведений? Есть и получше! Тетя Полли в Аузиге тоже не лыком шита! Там еще есть система! Я вновь обращаю ваше внимание на то, что мой поезд отходит в 7 часов 35 минут утра. Я намерен провести остаток ночи здесь, в этом доме, и именно с той девкой, которую выберу и которой заплачу!
Максль проявил в ответ полное смирение:
— Извините… господин… господин советник лесничества… готов служить вам! Человек ли вы? Естественно, вы — человек! А Людмила — человек? Тоже человек! Извините… господин… господин дорожный инспектор… должен же человек понимать, что человек с ним идти не хочет…
Громкий хохот вокруг. Максль торжествующе обернулся:
— Славно? Ка-а-ак?..
Людмила все это время находилась наверху, точно это дело не имело к ней никакого отношения. Но настроение начало меняться. Девушки обозлились: слишком много возомнила о себе эта гордячка! Эдит опасливо поглядывала вокруг и раздумывала, как встретить грядущую бурю. Стали скучиваться группами, ненависть и зависть нельзя больше сдерживать — казалось, самообладание девушек на исходе.
Вдруг Илонка, жирная венгерка, развалилась в кресле перед Людмилой:
— Скажи, почему ты, собственно, шлюха?
Грета с жаром вмешалась:
— Оставь ее! Разве и у нас нет человеческих прав?
— Человеческих прав… — повторил чей-то голос.
Илонка становилась все враждебнее:
— Если б каждый так поступал! Вот было б дело! Или еще лучше! Самой выбирать себе гостя! Для меня это тоже не всегда — удовольствие!
— Для тебя — всегда, — тихо сказала Людмила.
Грета со своими возвышенными идеями, к ужасу Эдит, ухудшила ситуацию:
— Вам не стыдно? Людмила права. Мы должны завоевать себе свободу.
Эта высокопарная фраза больше, чем строптивость Людмилы, ожесточила дам. Они ненавидели в берлинке самое высокомерное из всех зазнайств — зазнайство образованности.
Илонка воскликнула:
— Тебя-то мы и дожидались, мешугене![12]
Грета скорчила чопорнейшую мину:
— Я не виновата, что читать научилась. Никто не обязан в хлеву расти.
И вот беда разразилась. Илонка бросилась на Грету и ударила ее крепким кулачком в лицо. Битва разгорелась тотчас. Некоторые уже катались по полу. Шелковые рубашки рвались, и выгибалась упругая плоть непристойной женственности. Маня, пышная девица из Рокюкана, не долго думая, стянула рубашку, прежде чем с радостным кличем броситься в гущу дерущихся. Даже в гневе она осталась хорошей хозяйкой. Зато потом, как фурия, колотила во все стороны кого ни попадя. Месть дочери могильщика стоила ярости всей ватаги.
Несколько грубых пьяниц ради такого зрелища бессовестно разжигали пламя борьбы. Зачинщик же этой битвы, баальбот, пытался, задыхаясь, добраться до Людмилы, чтобы добиться ее силой. Ловкачке все же удалось незаметно ускользнуть.
Бесплатное представление, бушевавшее на лестничной клетке между Большим и Голубым Салонами, чрезвычайно взбудоражило господ. Доктор Шерваль блаженно ржал. Служащий резиденции наместника и поэт-сатанист Пепплер излучал из широко раскрытых глаз восторг светопреставления и науськивал разошедшихся воительниц, побуждая их к новым подвигам. Только лейтенант Когоут и президент Море покинули поле битвы. Когоут вспомнил о предписании, призывавшем офицеров ограждать по возможности свои персоны от порочащих честь происшествий; Море тоже следовало беречь достоинство профессии. Оба господина без единого слова вернулись к роялю.
Нейедли, однако, был одним из немногих, кто пытался разнять вцепившихся друг в друга женщин. Он кряхтел от напряжения, его «котик» сполз, а вышитый галстук сбился.
Эдит застыла в отчаянии, Максль как громом пораженный взирал на драку. Такого никогда еще здесь не случалось. До сих пор вопреки всем раздорам и склокам дамы в этом первоклассном заведении вели себя разумно.
Кто знает, когда бы закончилось это безобразие, если бы в ту же минуту молния чрезвычайного события не ударила и в этот дом.
Будто внезапно выросший из-под земли, возник гонец — ординарец шестого драгунского полка. Обычно, если по какой-либо причине появлялся тут представитель государственной власти — господин из санитарного ведомства, к примеру, или служащий полиции, — то свое присутствие он умел деликатно скрывать. А этот солдат, русый юнец из чешских крестьян, вышел на пустую сцену тяжеловесно и неожиданно. Он стоял посреди ведьмовской пляски, разорвав полную пота и дыма атмосферу вихрем румяно-свежего воздуха. Истинно по-фронтовому действовал солдат в мундире, в шлеме, с патронташем, с палашом и крупными колесиками шпор…
В одно мгновение драка прекратилась. Дамы торопливо приводили себя в порядок, будто ничего не произошло. Внезапно воцарилась глубокая тишина. Каждый ощущал веяние рока. Даже в призрачный облик Максля вошла действенная жизнь. Он лично провел посланца куда требовалось.
Двумя минутами позже внизу в прихожей заскрипели тяжелые кавалерийские сапоги и захлопала входная дверь. Медленно, задыхаясь, карабкался ошарашенный Максль вверх по лестнице. Он бормотал невнятные жалобы.
Мало-помалу вытянули из него ужасное известие: в Сараево убит наследник престола.
Никогда еще столь уважаемый дом на Гамсгассе не пустел так быстро, как в эти ночные часы. Казалось, дионисийское изобилие, беззаботный шум Большого Салона в значительной части были фальшивы, — так скоро господа влезли обратно в свои шкуры. Доктор Шерваль, остроумный ночной пират, превратился вдруг в солидного человека, который с тревогой — он был офицером запаса, — прозревал будущее. Господин президент, как пыльцу с сюртука, смахнул с себя легкую небрежность, которую допускал в предыдущие часы. Он укоризненно бормотал: «Так и бывает, когда выходишь по вечерам». Почему он так думал, какую зловещую связь нашел между разразившейся катастрофой и легкомысленно проведенным вечером — осталось неясным.
Баальбот больше не был обязан ради своей гордости настаивать на том, чтобы Людмила его обслужила.
Лейтенант Когоут и оба добровольца сделали решительные непроницаемые лица, будто готовятся председательствовать на военном суде. Господин фон Пепплер романтически закутался в плащ и, с жаром оповещая о событиях, заключил мир с молодым поколением. Все кинулись толпой вниз по лестнице. Хотели отыскать газетные редакции, чтобы узнать об истинных обстоятельствах трагедии. Вслед за основным потоком гостей в тени прошмыгнуло еще несколько смущенных фигур, которые могли потерять или особо чувствительную репутацию, или исключительное супружеское счастье.
В покинутом Салоне рядом с Нейедли сидел только хозяин дома. Сокрушенный, скорчился он на скамеечке у рояля. Казалось, он забыл обо всем ужасном, когда пролепетал:
— Мне пора идти спать, Нейедли?
Тапер зевнул:
— Идите-ка спать, господин Максль, никто сегодня больше не придет.
Испуганный взгляд Максля пронзил старика:
— Но я сплю слишком быстро, Нейедли, я только что проспал десять лет… Я боюсь спать, Нейедли…
Нейедли больше не отвечал: он был занят тем, что сливал остатки коньяка в один стакан, который потом с продуманной тщательностью осушил. Не обнаружив больше спиртного и взглянув на хозяина, сидевшего с закрытыми глазами, Нейедли сгреб с тарелки чаевые и, тихо постанывая, улизнул на цыпочках.
Он не слышал уже боязливого вопроса, прозвучавшего вслед ему:
— Надо идти спать, Нейедли?..
Большой Салон подвергся полному разгрому. Осколки разбитых рюмок покрывали пол, упавшие стулья не давали пройти, отовсюду пахло пролитым вином, кофе, шнапсом. Мутное облако стояло в воздухе. Максль жмурился в этом опустошении. Он глубоко вдохнул, будто хотел позвать Эдит и распорядиться привести все в порядок. Складки бессильного гнева прорезали внезапно его лоб. Однако он только хватал ртом воздух, и ни звука не сходило с его дряблых губ. Наконец он встал и пошел, шатаясь, из комнаты. Долго еще слышно было его тяжелое шарканье, пока не затихло наверху, в мансарде.
