– Купи, отец! Отгонишь и моих на подножный корм. А то и вправду летом их заест всякий гнус. – Сянцзы почти умолял старика.
– Да, но откуда взять деньги? В наше время трудно держать верблюдов.
– Дашь сколько сможешь. Мне они ни к чему, пойду в город работу искать.
Старик снова внимательно посмотрел на Сянцзы. Уже не так подозрительно, – как на честного человека, а не бандита. Да и верблюды, стоявшие за воротами, пришлись ему по душе, хотя нужды у него в них не было. Но как ни один книголюб не может пройти мимо редкой книги, а лошадник – расстаться с хорошим конем, так и этот старик, державший когда-то три каравана, не мог равнодушно смотреть на верблюдов. К тому же он знал, что парень отдаст их задешево, а это большой соблазн.
– Эх, дружище! Будь у меня деньги, я купил бы твоих верблюдов.
– Бери! Как-нибудь столкуемся. Старику стало жаль простодушного Сянцзы.
– Скажу тебе правду, парень: лет тридцать назад цена на них была лянов сто – сто пятьдесят серебром, а в такое неспокойное время… Лучше поищи кого-нибудь побогаче!
– Дай сколько можешь! – твердил Сянцзы, он не хотел таскаться с верблюдами по дорогам – того и гляди в беду попадешь!
– Сам подумай! Двадцать – тридцать юаней даже предлагать неудобно, хотя мне и их выложить нелегко. Но такие теперь времена, что поделаешь!
У Сянцзы похолодело на сердце. Двадцать – тридцать юаней? Разве на них купишь коляску! Но надо поскорее отделаться от верблюдов – ведь неизвестно, попадется ли другой покупатель.
– Давай, старик, сколько есть.
– Чем ты вообще занимаешься, парень? Вижу, ты не мастак в этом деле. Где верблюдов-то взял?
Сянцзы рассказал все как было.
– О-о! Так ты вместе с ними спасал свою жизнь! Старик посочувствовал Сянцзы и в то же время успокоился: верблюды вроде бы не ворованные. Скорее трофейные, забытые на войне. В смутное время на подобные вещи смотрят проще.
– Ладно, парень, заплачу тебе тридцать пять юаней. Не хочу душой кривить – это дешево, но больше дать не могу. Мне уже за шестьдесят, и обманывать не стану: это все, что у меня есть.
Сянцзы колебался. Он никогда не упускал случая заработать лишнюю монету, но после всего, что вытерпел от солдат, постеснялся торговаться со стариком, который говорил с ним так искренне и участливо. Да и тридцать пять юаней в руках лучше сотни в мечтах. Жаль, конечно, что так дешево. За трех верблюдов можно бы выручить куда больше. Но что поделаешь!
– Считай, отец, верблюдов своими. Только есть к тебе еще одна просьба: найди для меня какую-нибудь куртку и чего-нибудь поесть.
– Это можно.
Сянцзы залпом выпил холодной воды, взял тридцать пять блестящих серебряных юаней, две кукурузные лепешки, надел белую поношенную куртку, еле прикрывавшую грудь, и направился в город.
Три дня пролежал Сянцзы в одной из харчевен Хайдяня. Его лихорадило, несколько раз он терял сознание, десны покрылись фиолетовыми волдырями. Он ничего не ел, только пил без конца. Потом жар спал, но одолевала страшная слабость. Вероятно, в бреду он все время говорил о верблюдах, о своих трех верблюдах. Люди подслушали и с тех пор Сянцзы стали звать Лото – Верблюд.
Когда он впервые попал в город, его звали просто Сянцзы, будто фамилии у него вовсе не было. Теперь же вообще никто не интересовался его фамилией, поскольку к имени прибавилось прозвище Лото. Сянцзы это не беспокоило. Было только обидно, что он получил за верблюдов всего тридцать пять юаней, да еще кличку Лото в придачу.
Как только Сянцзы поднялся, его потянуло на улицу. Но у самой двери ноги от слабости подкосились, и он опустился на землю. Долго сидел, словно в забытьи, обливаясь потом. Когда же слабость немного прошла и Сянцзы открыл глаза, напомнил о себе голод: в животе урчало. Сянцзы с трудом добрел до продавца пельменей, заказал порцию и снова сел на землю. Отпил глоток бульона – и стало мутить, едва проглотил. Но вскоре горячая жидкость вызвала аппетит, и Сянцзы почувствовал, как к нему возвращается жизнь.
Поев, Сянцзы впервые после болезни оглядел себя. Он сильно похудел, штаны были драные и в грязи.
Не хватало сил шевельнуться, а надо было немедленно умыться и привести себя в порядок: в таком виде просто невозможно появиться в городе. Но где взять денег на бритье, одежду, тапочки, носки? Из тридцати пяти юаней, вырученных за верблюдов, нельзя тратить ни одного. Ведь даже их на коляску не хватит! Сянцзы стало жаль себя. Не так уж долго таскали его за собой солдаты, но эти дни вспоминались как страшный сон; Сянцзы как-то ссутулился и постарел. Огромные руки и ноги казались чужими. На душе было тяжело. Он не мог забыть пережитые опасности и обиды, как ни старался. Так в пасмурный день, даже не глядя на небо, ощущаешь его тяжесть и хмурость.
Сянцзы и прежде дорожил своим здоровьем, а сейчас особенно. Первым делом он решил вымыться и переодеться, как будто от этого мог стать здоровее.
На брюки и куртку из грубой некрашеной ткани, синие матерчатые тапочки, соломенную шляпу и дешевые носки ушло два юаня и два мао. Свою драную одежонку Сянцзы обменял на две коробки спичек. И с этими двумя коробками, превозмогая слабость, отправился по большой дороге к Сичжимэню. Не мог же он взять рикшу! С любой точки зрения не мог. Действительно, что такое восемь – десять ли для деревенского парня? К тому же он сам рикша. Но не в этом дело. Смешно, что его, такого здорового и сильного, скрутила какая-то пустяковая болезнь. Нет, он сам доберется до города, чего бы это ему ни стоило. Нельзя сдаваться. Отступит, потеряет веру в себя, значит, конец.
Шатаясь, брел Сянцзы по дороге. Прошел совсем немного, и в глазах у него потемнело. Земля и небо завертелись. Он долго стоял, прислонившись к иве – не хотел садиться. Постепенно все встало на свои места, и сердце успокоилось. Сянцзы отер пот с головы и снова двинулся в путь. Теперь, когда голова выбрита и на нем новая одежда, ноги не должны подводить. Вперед!
Вскоре Сянцзы добрался до предместий Бэйпина. Увидел снующих повсюду людей, услышал резкие выкрики продавцов, вдохнул зловонный городской воздух, ощутил под ногами пыль и грязь, и ему захотелось припасть к этой усыпанной отбросами, милой, кормившей его земле и поцеловать ее.
У Сянцзы не осталось родных, единственный друг – этот древний город. Он давал ему все. Здесь и голодать не так тяжко, как в деревне, здесь есть что послушать и на что посмотреть – всюду огни, шум, суета. Город сулил верный заработок, была бы только сила, которую можно продать. А сколько здесь еды и одежды – не съесть, не переносить. Милостыню попросишь – и то перепадет что-нибудь вкусное, а в деревне и в хорошие дни приходилось довольствоваться сухой кукурузной лепешкой.
Перейдя мост Гаолянцяо, Сянцзы присел на берегу. По щекам скатилось несколько горячих слезинок.
День клонился к закату. Поникли над рекой старые ивы, позолоченные лучами заходящего солнца. Река обмелела, заросла водорослями, похожими на длинные засаленные ленты, узкие и темно-зеленые, от них пахло гнилью. На северном берегу колосилась пшеница, низкая, тощая, серая от пыли. Листья лотоса лениво плавали в заводи у южного берега. По мосту взад-вперед сновали пешеходы, катились коляски с пассажирами. Царила обычная в конце дня суета. Все это было так близко, так дорого сердцу Сянцзы. Только такую реку, такие деревья, лотосы и мосты мог он любить по-настоящему. Потому что все это – город Бэйпин.
Сянцзы некуда было торопиться, и он сидел и сидел. Все было знакомым, до боли родным, здесь даже умереть легко. Наконец Сянцзы поднялся, подошел к мосту, купил у разносчика чашку соевого творога – с уксусом, соей, перцем и мелко нашинкованной черемшой. Горячий, белый, как снег, творог издавал такой аромат, что у Сянцзы Дух захватило. Дрожащими руками держал он чашку и смотрел на темно-зеленую черемшу. Попробовал, добавил перца. Сразу стало жарко, даже вспотел весь. Прикрыв глаза, он попросил: – Еще чашку!
Насытившись, Сянцзы почувствовал себя человеком. В реке отражались красноватые лучи заходящего солнца. Сянцзы едва не плакал от счастья. Он погладил шрам на лице, нащупал в кармане деньги, бросил взгляд на башню, залитую вечерним светом. Забыв обо всем на свете, даже о болезнях, он, словно одержимый, устремился вперед.
У городских ворот скопились люди и коляски. Никто не решался обгонять других, но каждый старался поскорее проскочить это место. Щелканье хлыстов, звонки, гудки рожков, крики, брань сливались в сплошной гул.
В толпе Сянцзы бросало из стороны в сторону, руки беспомощно болтались, как плавники оглушенной, увлекаемой потоком рыбы. С трудом пробрался он наконец в город.
Перед ним предстала Синьцзекоу – широкая и прямая улица. Глаза Сянцзы вспыхнули, словно окна в закатных лучах. Шел он быстро и весело, покачивая головой в такт шагам.
Постель его осталась на улице Сианьмэнь, и прежде всего он пошел туда. Как многие холостяки, Сянцзы жил при конторе проката «Жэньхэчан», хотя довольно редко брал там коляски.
