вопли: «Ох, Аллах, или ты избавишь меня от этих забот, или забери меня!» В такие моменты все домочадцы старались не попадаться ей на глаза.
Когда Гюльсум узнала, что ее дядя сбежал вместе с Исмаилом, она закатила настоящую истерику. Она пнула ногой Невнихаль-калфу, которая пыталась затащить ее в баню, выскочила на улицу и что есть мочи побежала по улице, ведущей в Мальтепе [20]. На бегу она истошно кричала:
— Исмаил, Исмаил!
Слава Аллаху, девочка не смогла далеко убежать, она споткнулась о камень и упала. Из носа хлынула кровь. Если бы не это обстоятельство, Невнихаль-калфе было бы не по силам догнать ее.
Когда Гюльсум привели в особняк, ее коленки были разбиты, а все лицо — в крови и грязи. Пока Невнихаль-калфа подбирала для нее новую одежду, хозяйка дома пыталась успокоить девочку.
Однако Гюльсум упрямо твердила одно и тоже: «Исмаил… Исмаил».
Тогда Дюрданэ обратилась к матери:
— Мама, ты взяла на себя такие хлопоты… Что ты будешь делать с этой грязнулей?
Наконец, чтобы хоть как-то залечить душевную рану Гюльсум, ее отнесли наверх, где малыши играли с кормилицей.
— Смотри, Гюльсум, это тоже твой брат… Ты немного старше его, но я доверяю его тебе. Ты будешь его нянькой и дочерью нашего дома… — сказала Надидэ-ханым и протянула ей сверток.
Но случилось невероятное! Этому милому ребенку с ангельским личиком Гюльсум предпочла грязную куклу в тряпках, с огромной головой и худощавым лицом, она, как безумная, кричала: «Мне нужен Исмаил!»
Наконец ханым-эфенди прищурила глаза и строгим голосом сказала:
— Прекрасно, если ты не хочешь жить у нас, мы тоже настаивать не будем… Мы пошлем письмо дяде, или кто он там тебе, этот бородатый… Он придет и заберет тебя… А теперь замолчи…
Однако Гюльсум понимала, что дядя не приедет за ней, и не знала, куда себя деть. Тут майор Феридун-бей, сложив руки по швам и сделав несколько шагов строевым шагом по направлению к ребенку, резко выкрикнул, будто отдавал приказ марширующим солдатам:
— Стой, прекрати кричать… А не то я тебя сейчас съем.
Страх перед военными, который был у Гюльсум в крови, заставил девочку в один миг застыть на месте. Она сломалась. Теперь можно было заставить ее сделать все, что угодно, не встречая ни малейшего сопротивления. Невнихаль-калфа надела очки, села перед девочкой, расплела ей волосы и начала их перебирать и осматривать.
В том, что у Гюльсум не было вшей, никто не сомневался. Однако этот осмотр проходили все прибывшие в этот дом издалека, будь то слуги или приемные дети. Это считалось необходимой формальностью.
Старушка постригла девочке волосы, затем отвела ее в баню и вымыла. Наконец, Гюльсум одели в старую рубашку и укороченное красное энтари Санийе. Наряд дополнили белым передником. На этом ее туалет считался завершенным.
Как и предполагал Йорганлы, спустя всего несколько дней Гюльсум забыла о своей печали.
Было видно, что девочка от рождения весела и беспечна.
А кроме того, совершенно неутомима. Иногда, когда она чему-то радовалась, весь дом ходил ходуном.
Нынешняя ее обязанность состояла в том, чтобы играть с четырьмя детьми. Она гонялась за ними по полям и вокруг дома, играла в прятки среди виноградных лоз. Единственное, что не нравилось в ней обитателям дома, так это ее постоянные разговоры об Исмаиле; его имя не сходило с ее уст. Хотя, судя по ее поведению, она уже тосковала меньше.
Однако, кого бы Гюльсум ни встретила, взрослого или ребенка, он все равно хоть чем-нибудь да напоминал ей Исмаила. А стая журавлей в небе, по ее мнению, не могла лететь никуда, кроме Эдирне; когда Гюльсум ела, она всегда гадала: а понравилось бы это Исмаилу? Если шел дождь, она беспокоилась: «Надеюсь, Исмаил сейчас не на улице», если гремел гром — «Интересно, не боится ли Исмаил?» Рост большой соседской собаки, по ее мнению, был в точности, как у Исмаила, а кустарник на морском берегу — в два раза больше него.
Когда она услышала, как кто-то в газете прочел о том, что в Кильосе [21] утонул ребенок, она заволновалась: «Может, это был Исмаил? Он малюсенький, что он понимает? Наверное, он сбежал из Эдирне и бросился в море».
Потом Гюльсум продолжала рассказывать о нескончаемых приключениях и событиях в жизни Исмаила.
Домашние терпеливо, даже с некоторой жалостью выслушивали эти истории, но через какое-то время их терпение иссякло.
С некоторых пор, если до ушей хозяйки дома, которая занималась подсчетами, среди прочей болтовни и бормотания Гюльсум, вдруг долетели фразы об Исмаиле, она кричала, срываясь на визг: «Замолчи, девочка! Меня уже вконец утомили твои разговоры про Исмаила!» А нервные маленькие барышни, живущие в особняке, жаловались: «Когда я слышу Исмаил, меня тошнит».
В конце концов это надоело и остальным детям. Как только они слышали имя Исмаил, они тут же в один голос вопили: «Ты что, других слов больше не знаешь?»
При таком положении дел Гюльсум даже стала бояться вспоминать имя брата. Однако в этот раз все вышло по-другому. Однажды ночью Невнихаль-калфа рассказывала сказку:
— Жил-был один бедный дровосек — такой же бедняк, как Йорганлы. Однажды он понял, что не сможет накормить двух своих детей. Тогда он привел на вершину горы. «Вы посидите здесь, а я пойду нарублю дров на том холме», — сказал он. Дети сидели и ждали отца, а он, повесив на дерево две тыквы и взвалив топор себе на плечо, быстро ушел… При каждом дуновений ветра тыквы бились друг о дружку: «тук-тук», а дети думали, что это звук топора… Наконец совсем стемнело; дети пошли на этот звук и, увидев тыквы, поняли что отец бросил их и сбежал. От страха и отчаяния они кричали до самого утра…
Гюльсум жадно ловила каждое слово и живо представляла на месте дровосека Йорганлы, а себя и своего брата — на месте обманутых звуком тыквы детей.
Потом, каждый раз, когда малыши хотели послушать сказку, Гюльсум начинала рассказ про «стучащую тыковку». Но дети кричали: «Нам уже надоела эта сказка», и жаловались: «Мама, смотри, опять эта невежда рассказывает про дровосека».
Между тем имя Исмаила со временем забылось, однако у Гюльсум осталась неискоренимая привычка: когда она стояла, то слегка поднимала руки ладонями вверх, будто держала ребенка.
