— Это, — прошептала девушка, закрыв глаза, — божественно.
— Чего-чего? — взревел Ланселот, так как оркестр, не переставая бить в набат, вдобавок завыл, точно волки в послеобеденный час.
— Божественно! — рявкнула девушка. — Вы, бесспорно, чудесный танцор.
— Чудесный что?
— Танцор.
— Кто?
— Вы.
— Своя в доску! — проорал Ланселот, который, несмотря на всю любовь к музыке, в эту минуту склонен был предпочесть, чтобы оркестр перестал молотить по полу кувалдами.
— Что вы сказали?
— Я сказал: «Своя в доску».
— Почему?
— Потому что меня осенила мысль, что коли вы такого мнения, то, может быть, захотите выйти за меня замуж.
Рев урагана внезапно затих. Словно дерзкая смелость его слов ввергла оркестр в своего рода паралич. Смуглые ребята, которые взрывали бомбы и давили на автомобильные клаксоны, внезапно оцепенели и сидели тихо-тихо, закатывая глаза. Двое-трое танцующих вернулись за столики, а с потолка перестала сыпаться штукатурка.
— Выйти за вас?
— Я люблю вас, как ни один мужчина еще не любил ни одну женщину.
— Ну, это уже что-то. А имя у вас есть?
— Муллинер. Ланселот Муллинер.
— Могло быть и хуже. — Она задумчиво посмотрела на него. — А почему бы и нет? — сказала она. — Было бы преступлением не сделать такого танцора членом нашей семьи. С другой стороны, мой папочка начнет бить задом, как мул. Папочка — граф.
— Какой граф?
— Граф Биддлкомб.
— Подумаешь, граф, — сказал Ланселот, слегка задетый. — Муллинеры — старинный и благородный род. Сеньор де Муллиньер прибыл в Англию с Вильгельмом Завоевателем.
— А! Но успел ли сеньор де Муллиньер облапошить простолюдинов на несколько сотен тысяч, чтобы затем засолить добычу в ценных государственных бумагах? Вот чему престарелый родитель придает важность. Налоги, сверхналоги, налоги на наследство и падение цены на землю мало что оставили в чулке Биддлкомбов. Встряхните семейный сундук с казной и услышите лишь легкое побрякивание. И я должна предупредить вас: в моем клубе «Губная помада» предлагаются ставки семь к двум, что я выйду за Слингсби Пурвиса, «Клейкий соус Пурвиса». Окончательно пока еще ничего не решено, но можете счесть информацией прямо из конюшни, что перед собой вы сейчас видите — если не случится ничего непредвиденного — будущую миссис Пурвис.
Ланселот гневно топнул ногой, исторгнув агонизирующий вопль у толкавшегося рядом весельчака.
— Этого не будет! — пробормотал он.
— Если хотите поставить на другой вариант развития событий, — сказала девушка, доставая миниатюрную записную книжку, — могу предложить вам сегодняшнюю ставку.
— Пурвис! Фу-у!
— Я не утверждаю, что это красивая фамилия. Я всего лишь пытаюсь объяснить, что в настоящее время он возглавляет список фаворитов. Почему вы считаете, что сможете обойти его хоть на полноса? Вы богаты?
— Пока лишь любовью. Но завтра я пойду к моему дяде, который несметно богат…
— Чтобы подоить его?
— Не совсем. Дядю Иеремию никто не доил с начала зимы одна тысяча восемьсот восемьдесят пятого года. Но я заставлю его предложить мне место, а там посмотрим.
— Подходяще, — сказала девушка одобрительно. — Если вы воткнете палку в колеса Пурвису и явитесь рыцарем на белом коне, я первая вам похлопаю. С другой стороны, мой долг честно предупредить вас, что в клубе «Губная помада» все девочки считают результат заранее решенным. Других фаворитов нет.
Вечером Ланселот вернулся домой, отнюдь не пав духом. Он твердо решил покончить со своими былыми предрассудками и написать панегирик «Пикулям Бриггса к завтраку», который откроет новую эру в коммерческой поэзии. Он представит этот шедевр дядюшке и, ошеломив его своим произведением, изъявит согласие стать членом фирмы в качестве ее главного стихотворца. Он предположительно набросал карандашом цифру своего будущего вознаграждения — пять тысяч фунтов в год. С долгосрочным контрактом на эту сумму в кармане он сможет явиться к лорду Биддлкомбу и в один момент исторгнуть из него отцовское благословение. Разумеется, для его гения унизительно пасть до стихов о пикулях, но влюбленный обязан приносить жертвы. Он купил стопу лучшей бумаги, сварил кварту крепчайшего кофе, запер дверь, отключил телефон и сел за письменный стол. Когда на следующее утро Ланселот явился в роскошный особняк «Вилла Чатни» в Патни, добродушный старый Иеремия Бриггс принял его с грубоватой приветливостью, доказывавшей, что у него в сердце еще сохранился теплый уголок для молодого шалопая.
— Садись, малый, скушай маринованную луковичку, — сказал он бодро и хлопнул Ланселота по плечу. — Пришел сказать мне, что берешь назад свой идиотский отказ работать в фирме, э? Уж конечно, мы считаем ниже своего достоинства начать снизу и подняться наверх? Но подумай, дорогой мой. Мы все сначала учимся ходить, а уж потом — бегать, и ты ведь вряд ли думал, что я назначу тебя главным заготовителем огурцов или главой отдела укупорки уксуса, прежде чем ты приобретешь опыт, потрудившись в поте лица.
— Если вы разрешите мне объяснить, дядя…
— А? — Добродушие мистера Бриггса несколько поугасло. — Значит, я должен понять, что поступить в фирму ты не хочешь?
— И да, и нет, — ответил Ланселот. — Я все еще считаю, что шинковка огурцов и погружение их в уксус не совсем подходящее жизненное призвание для человека с огнем Прометея в груди. Но я готов отдать в распоряжение «Пикулей Бриггса к завтраку» свой поэтический дар.
— Ну, это все-таки лучше, чем ничего. Я только что кончил править гранки последней штучки, которую представил наш человек. Отличная, между прочим, вещица. Вот послушай:
Ах, радостям земным недолго длиться,
Смерть зачеркнет последнюю строку.
Мужайся, друг! Есть время насладиться,
Вкусив «Пикули Бриггса к завтраку»!
Если ты можешь предложить нам что-нибудь в таком роде…
Ланселот поднял брови. Его губы презрительно искривились.
— Вещица, которую набросал я, не совсем в этом роде.
— А, так, значит, ты уже что-то написал?
— Так, morceau. [1] Не хотите ли послушать?
— Валяй, мой мальчик.
Ланселот достал рукопись и откашлялся. Потом начал читать тихим музыкальным голосом:
«ТЕМЕНЬ»
(Плач)
Л. Бассингтон Муллинер
(копирайт для всех языков, включая скандинавские).
(О праве переделки в пьесу, музыкальную комедию или киносценарий обращаться к автору.)
— «Плач»? А что это такое? — осведомился мистер Бриггс.
— Вот это, — ответил Ланселот. Он прочистил горло и начал:
Черные ветви,
Точно иссохшие руки трупа,
Дрожат в еще более черном небе.
Холодные ветры,
Жгучие, будто привкус полузабытых грехов.
В воздухе скорбно реют летучие мыши,
А на земле
Черви,
Жабы,
Лягушки
И ползучие твари, которым названия нет.
И всюду кругом
Опустошение,
Обреченность,
Диспепсия
И безнадежность.
Я — летучая мышь, что реет в тенетах Судьбы,
Я — червь, извиваюсь в трясине Разочарований.
Я — жаба в оковах отчаяния.
Я страдаю диспепсией.
Он сделал паузу. Глаза его дяди выпучились, почти как глаза ползучей лягушки, которой названия нет.
— Что это? — осведомился мистер Бриггс.
