на завесу пара, мне удалось довольно отчетливо рассмотреть окружающие предметы. Мои палачи, казалось, на какое-то время забыли обо мне: я видел, что они чем-то заняты в другом конце комнаты, и решил воспользоваться короткой передышкой, которую им было угодно мне предоставить.
Так что я мало-помалу огляделся и в конце концов осознал положение, в каком мне довелось оказаться: я находился в центре большого квадратного зала, стены которого были на высоту человеческого роста покрыты разноцветным мрамором; из открытых кранов, испуская пар, беспрерывно лилась на плиты пола горячая вода, откуда она стекала в стоявшие по углам зала четыре бассейна, похожие на котлы, и было видно, как там на ее поверхности покачиваются бритые головы людей, блаженство которых выдавалось нелепейшим выражением их лиц. Я так увлекся этим зрелищем, что не обратил должного внимания на возвращение двух моих банщиков. Они подошли ко мне, держа в руках: один — большую деревянную миску с мыльным раствором, другой — пучок тонкого лубяного волокна.
Внезапно мне показалось, что в голову, в глаза, в нос и в рот мне вонзились тысячи игл: это злодей-банщик плеснул мне в лицо своей мыльной жидкостью и, пока его напарник держал меня за плечи, принялся яростно тереть мне лицо, голову и грудь. Боль была столь невыносимой, что ко мне вернулась вся моя энергия; мне показалось нелепым безропотно позволять так истязать себя: я оттолкнул одного банщика ногой, другого повалил ударом кулака, а затем, рассудив, что единственное спасение от моей беды — это с головой погрузиться в воду, кинулся к тому из четырех бассейнов, который показался мне самым густонаселенным, и храбро бросился в него: вода там оказалась кипятком. Я закричал так, как кричит охваченный огнем человек, и, цепляясь за своих соседей, которые никак не могли понять причин моего беспокойства, вскарабкался на край ванны почти столь же стремительно, как и погрузился в нее. Но каким бы коротким ни было омовение, оно возымело свое действие: я весь, с головы до ног, стал красным как рак.
На мгновение я замер, решив, что мной овладело какое-то страшное сновидение. На глазах у меня люди заживо варились в своего рода пряном наваре и, казалось, получали величайшее наслаждение от этой пытки. Это перевернуло все мои представления о наслаждении и страдании, ибо то, что заставляло страдать меня, явно доставляло наслаждение другим; так что я принял решение впредь не полагаться на собственные суждения и не доверяться собственным чувствам, а просто позволить делать с собой все что угодно; в итоге, когда оба палача подошли ко мне, я уже полностью смирился со своей участью и покорно последовал за ними к одному из четырех бассейнов. Подведя меня к его ступеням, они подали мне знак спускаться; я без всякого сопротивления подчинился и очутился в воде, температура которой, как мне показалось, была от 35 до 40 градусов, то есть, на мой взгляд, вполне умеренной.
Из этого бассейна я перешел в другой, где вода была горячее, но все же терпимой. В нем, как и в первом, я оставался около трех минут. Затем банщики отвели меня в третий — здесь вода была на десять-двенадцать градусов выше, чем в предыдущем; и наконец, из этого третьего они перевели меня в четвертый, где мне предстояло пройти через муки адского грешника. Как ни тверда была моя решимость выдержать все испытания, я приблизился к нему с величайшей неохотой. Подойдя к спуску в бассейн, я прежде всего попробовал воду краешком пятки: вода по-прежнему показалась мне горячей, но не в такой степени, как это было в первый раз. Я отважился опустить в бассейн сначала одну ногу, затем другую и в конце концов погрузился в него целиком, как нельзя более удивляясь, что вода в нем не казалась мне теперь обжигающей. Дело в том, что на этот раз я подступал к ней постепенно, и все предыдущие бассейны подготовили меня к такому испытанию. Через несколько секунд я уже не думал о том, насколько она горяча, а между тем могу поручиться, что ее температура была от 60 до 65 градусов; правда, когда я вылез из бассейна, цвет кожи у меня стал еще темнее: из пунцового я сделался малиновым.
Два моих мучителя вновь завладели мною, опять повязали мне вокруг бедер пояс, затем обмотали мою голову платком наподобие тюрбана и провели меня в обратном порядке через залы, где мы уже побывали прежде, и каждый раз, когда температура воздуха понижалась, они не забывали надеть на меня очередной пояс и очередной тюрбан. Наконец я оказался в первой комнате, где оставалась моя одежда. Там уже были приготовлены мягкий ковер и подушка; меня снова лишили пояса и тюрбана, облачили в просторный шерстяной халат и, уложив, как ребенка, оставили в одиночестве.
Меня охватило бесконечное блаженство: я чувствовал себя совершенно счастливым, но столь ослабевшим, что, когда через полчаса дверь в мою комнату открыли, меня нашли точно в таком же положении, в каком оставили.
Новый персонаж, появившийся на сцене, был статным и мускулистым молодым арабом: с видом человека, у которого есть ко мне дело, он направился к моему ложу. Я следил за тем, как он приближается ко мне, с некоторым страхом, вполне естественным для того, кто только что прошел через такие испытания, но был настолько слаб, что мне даже не пришло в голову подняться. Сначала араб потянул меня за кисть левой руки, заставив захрустеть все ее суставы; потом принялся за правую, обойдясь с ней точно так же. После рук настал черед ступней и коленей; наконец, последним ловким движением он распластал меня, как голубя на рашпере, и, нанеся мне удар, каким приканчивают приговоренного к смерти, заставил захрустеть весь мой позвоночник. На этот раз я издал настоящий крик ужаса, решив, что у меня сломан позвоночный столб. Что же касается моего массажиста, то он, довольный достигнутым результатом, от первого упражнения перешел ко второму и принялся с необычайным проворством разминать мне руки, ноги и ляжки; это продолжалось примерно четверть часа, после чего он покинул меня. Теперь я ослабел еще больше, чем прежде, к тому же у меня болели все суставы. Я хотел было подтянуть поближе ковер, чтобы укрыться им, но у меня не хватило на это сил.
Слуга принес мне кофе, чубук и курильницы; заметив мою наготу, он набросил на меня шерстяное одеяло и ушел, оставив упиваться благовониями и табаком. В этой полудреме я провел еще полчаса, погруженный в
