неясные грезы сладостного опьянения, испытывая неведомое мне ощущение блаженства и полнейшее безразличие ко всему на свете. Из этого блаженного состояния меня вывел цирюльник, который принялся меня брить, затем расчесал мне бороду и усы и, наконец, предложил выщипать волосы на всем моем теле; поскольку я не имел ни малейшей склонности к такого рода процедуре, это предложение осталось без ответа.
Цирюльника сменил мальчик лет четырнадцатипятнадцати, явившийся якобы за тем, чтобы потереть мне пятки пемзой. Совершенно не догадываясь о его дальнейших намерениях, я вверил ему свои ноги; однако, при виде того, что по завершении операции мальчик все еще стоит, словно ожидая чего-то, я поинтересовался у него, что ему нужно: он ответил мне арабской фразой, из которой я не понял ни слова. В знак своего непонимания я отрицательно покачал головой, и тогда он дополнил свое высказывание столь выразительным жестом, что ошибиться в его предложении было невозможно. Я ответил ему другим жестом, от которого он отлетел шагов на десять.
Услышав шум, произведенный его падением, вернулся массажист: знаком я показал ему, что хочу уйти; он принес мое платье и помог мне одеться, поскольку я чувствовал себя еще столь обессилившим и разбитым, что едва мог держаться на ногах. После этого он проводил меня в комнату, выходившую в прихожую, где лежала моя верхняя одежда; затем я заплатил за баню, пребывание в которой длилось у меня три часа: за банщиков, цирюльника, массажиста, за трубку, кофе и благовония, за сделанное мне предложение и за пинок, данный мною в ответ на него, — полтора пиастра, то есть одиннадцать су нашими деньгами. Это было удивительно!
У дверей я обнаружил ослов с погонщиками, и на этот раз меня не пришлось долго упрашивать. Я сел в седло и спокойно поехал шагом. Хотя было уже около десятиодиннадцати часов утра, мне показалось, что воздух на улице чрезвычайно свеж. Это объяснялось контрастом с воздухом в бане, и тут мне стало понятно, почему турк так фанатично предаются этому развлечению, лично мне показавшемуся столь невыносимым.
Вернувшись в консульство, я узнал, что в отсутствие своего отца, находившегося в Дельте, Ибрагим-паша примет нас в тот же день. Аудиенция была назначена на полдень. У меня еще оставалось два часа, и я воспользовался этим, чтобы лечь в постель.
В назначенный час явился офицер принца, чтобы встать во главе кортежа, состоявшего из г-на де Мимо, барона Тейлора, капитана Белланже, Мейера и меня. По бокам кортежа шли два кава с а, обязанность которых заключалась в том, чтобы ударами палок отгонять любопытных, мешавших шествию нашего посольства.
Совсем недавно паша провел важные преобразования, ограничивающие и регулирующие государственные расходы. Примерно полгода назад он упразднил прежний военный мундир и ввел новый, названный низам-и- д ж е д и д. На пути нашего кортежа встретилось несколько отрядов пехотных войск, облаченных в этот мундир, который включает красный тарбуш, красную куртку, красные штаны и красные туфли. Эта униформа была добросовестно введена, и египетские полки являют теперь собой достаточно приемлемое по набору цветов зрелище. Правда, в противоположность этому лица солдат отличаются полнейшим разнообразием оттенков: от белой матовой кожи черкесов до эбеновой кожи сынов Нубии; но, несмотря на все усилия паши, эту помеху ему устранить пока не удалось.
О другой, не менее серьезной помехе я уже упоминал. Эти полки, которые под грохот барабанов, исполняющих французские марши, продвигаются по грязным улицам Александрии, неспособны не только шагать в ногу, но даже просто соблюдать строй, невзирая на все попытки замыкающих шествие сержантов поддерживать в рядах порядок. Это объясняется тем, что каждые несколько минут красные бабуши солдат увязают в грязи и их обладателям приходится останавливаться, чтобы они там не остались. Такой часто повторяющийся маневр, никоим образом не предусмотренный в школе пехотинцев, вносит беспорядок в ряды египетского ополчения, которое из-за этого можно на первый взгляд принять за местную национальную гвардию. Впасть в подобную ошибку тем более простительно, что в этом жарком климате, где всякий груз превращается в тяжелое бремя, каждый солдат несет свое ружье как угодно, самым удобным для себя образом.
Наконец, наш кортеж преодолел все препятствия и прибыл ко дворцу. Во дворе мы увидели полк из точно таких же солдат: они ожидали нас, стоя под ружьем. Мы проследовали между двумя шеренгами, поднялись по лестнице и прошли через анфиладу огромных белых залов без всякой меблировки, в центре каждого из которых бил фонтан. В предпоследнем зале г-н Тейлор остановился, чтобы разложить подарки, предназначенные принцу Ибрагиму. Они включали полковничьи доспехи кирасиров и карабинеров, охотничьи ружья и боевые пистолеты. Когда все это было разложено, мы вошли в приемный зал.
Он ничем не отличался от предыдущих залов, в нем тоже не было никакой мебели, за исключением огромного дивана, опоясывающего все помещение. В самом темном углу зала на диван была брошена львиная шкура, и на этой шкуре на корточках сидел Ибрагим, скрестив ноги и держа в левой руке четки, а правой перебирая пальцы на ноге.
Господин Тейлор поклонился и сел справа от принца, г-н де Мимо — слева от него, а остальные участники кортежа расположились как им было угодно. В начале приема никто не произнес ни слова. Как только гости расселись, Ибрагим подал знак принести зажженные трубки, и все закурили. В течение нескольких минут, пока длилась эта процедура, у нас была возможность не торопясь разглядеть принца Ибрагима. На голове у него был греческий колпак, он носил военный мундир нового образца и выглядел лет на сорок. Что до остального, то он был невысок, коренаст, крепок, краснолиц, имел живые, блестящие глаза, а усы и борода у него были такого же цвета, как львиная шкура, на которой он сидел.
Когда трубки были выкурены, принесли кофе. Трубка и кофе, поданные вместе, означают высочайшие почести. На обычных приемах чаще всего подают либо одно, либо другое. Выпив кофе, Ибрагим медленно поднялся, направился к двери и в сопровождении шедших следом за ним г-на Тейлора и других гостей вошел в зал с подарками. Он рассматривал их один за другим, выказывая явное удовольствие; доспехи карабинеров, украшенные золотым солнцем, по-видимому особенно ему понравились. Однако, когда осмотр подарков закончился, принц явно продолжал искать глазами что-то еще и, не обнаружив то, что он искал, сказал несколько слов своему переводчику, который обратился к г-ну Тейлору.
— Его высочество, — произнес он, — спрашивает, не пришла ли вам в голову мысль привезти ему шампанское?
— Да, — промолвил принц, сопровождая
