Дѣдъ этихъ сироть еще не былъ старъ, но перенесенныя имъ горести наложили на него свою тяжелую руку: онъ сгорбился и посѣдѣлъ. Потерявъ, благодаря зятю, все свое состояніе, онъ занялся торговлей: сначала картинъ, а потомъ старинныхъ рѣдкостей, къ которымъ съ дѣтства чувствовалъ пристрастіе. Прежде онѣ только доставляли ему удовольствіе, теперь должны были ему служить для добыванія средствъ къ жизни.
Къ несчастью, внукъ его и въ физическомъ, и въ нравственномъ отношеніи пошелъ весь въ отца. Дѣвочка же, напротивъ, была такъ похожа на мать и прелестнымъ личикомъ и чуднымъ характеромъ, что когда, бывало, дѣдь посадитъ ее къ себѣ на колѣни и поглядить въ ея нѣжные голубые глазки, ему кажется, что онъ проснулся отъ ужаснаго продолжительнаго сна и что это его малютка-дочь. Съ годами внукъ становился все своевольнѣе и несговорчивѣе, завелъ дурныя знакомства и, наконецъ, ушелъ отъ дѣда. У старика осталась одна внучка.
Вотъ тутъ-то, когда вся его любовь къ двумъ самымъ близкимъ, самымъ дорогимъ существамъ, отошедшимъ въ вѣчностъ, сосредоточилась на этомъ нѣжномъ ребенкѣ; когда дѣвочка, постоянно находившаяся передъ его глазами, ежеминутно напоминала ему о всѣхъ страданіяхъ, перенесенныхъ съ самыхъ молодыхъ лѣтъ ея матерью, а братъ ея, по примѣру отца, только и дѣлалъ, что выманивалъ у старика его послѣднія деньги, вслѣдствіе чего ему съ внучкой не разъ приходилось терпѣть лишенія — вотъ тутъ-то впервые въ его сердце закралась боязнь, страхъ нужды, не за себя, а за внучку, и этотъ страхъ, какъ привидѣніе, преслѣдовалъ его и днемъ, и ночью.
Меньшой брать старика долго путешествовалъ въ чужихъ краяхъ. Онъ обрекъ себя на одинокую, холостую жизнь. Его добровольное изгнаніе было перетолковано въ дурную сторону; съ гнетущей болью въ сердцѣ слышалъ онъ, какъ его осуждали за то самое, что ему же принесло горе, ему же отравило жизнь. Благодаря своимъ скитаніямъ по бѣлу свѣту, онъ не могъ поддерживать правильной переписки съ братомъ: она велась неакуратно, съ большими перерывами, но все-таки сношенія между ними не прекращались и онъ изъ его же писемъ, къ своему великому горю, узналъ мало-по-малу обо всѣхъ только что мною переданныхъ вамъ происшествіяхъ.
И вотъ его неотступно стали преслѣдовать картины прежней, юношеской жизни въ родномъ домѣ — счастливой жизни, не смотря на то, что дѣтство его прошло въ страданіяхъ — и онъ каждую ночь видѣлъ себя во снѣ мальчикомъ, подлѣ заботливаго, любящаго брата. Онъ наскоро устроилъ свои дѣла, обратилъ все свое имущество въ деньги и однажды вечеромъ, дрожа отъ волненія, съ горячо бьющимся сердцемъ, съ полнымъ карманомъ — у него хватило бы средствъ на обоихъ — постучался у двери брата».
Туть разсказчикъ остановился.
— Остальное мнѣ извѣстно, проговорилъ м-ръ Гарландъ, пожимая ему руку.
— Да, о концѣ можно и не говорить. Вы сами знаете, какъ неудачны были мои поиски. Послѣ неимовѣрныхъ усилій я наконецъ допытался, что ихъ видѣли въ обществѣ странствующихъ актеровъ, отыскалъ этихъ актеровъ и, узнавъ отъ нихъ, въ какомъ городѣ они пріютились, поскакалъ туда. Оказалось, что я все-таки опоздалъ. Дай Богъ, чтобы и на этогь разъ не случилось того же самаго.
— Нѣтъ, нѣтъ, теперь этого быть не можетъ. Мы уже почти у цѣли, успокаивалъ его м-ръ Гарландъ.
— Я точно также надѣялся и то же самое говорилъ. Надѣюсь и теперь, но отчего-жъ на сердцѣ у меня такъ тяжело, отчего я не могу превозмочь одолѣвающей меня тоски?
— Мнѣ кажется, что въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго. Воспоминаніе о безотрадномъ прошломъ, это скучное путешествіе, а главное, эта ужасная погода неминуемо должны были нагнать на васъ грусть. Да, ночь ужасная. Послушайте, какъ завываетъ вѣтеръ!
Заря застала ихъ въ дорогѣ. Они ѣхали почти безостановочно: только на станціяхъ, въ особенности ночью, ихъ задерживали съ лошадьми. Вѣтеръ не унимался, дорога была тяжелая — приходилось взбираться по крутымъ подъемамъ, — а между тѣмъ имъ еще цѣлый день предстояло провести въ пути.
Китъ держался молодцомъ, хотя распухъ и окоченѣлъ отъ холода. Ему некогда было обращатъ вниманіе на неудобства: онъ то вертѣлся на своемъ мѣстѣ, дѣлалъ разныя движенія, чтобы кровь не застыла въ жилахъ, то мечталъ о предстоящемъ свиданіи, то смотрѣлъ, разиня ротъ, по сторонамъ. По мѣрѣ того, какъ день клонился къ вечеру, увеличивалось и нетерпѣніе нашихъ путниковъ. Но время не стоитъ. Наступили раннія зимнія сумерки, а имъ еще длинный путь впереди.
Когда совсѣмъ стемнѣло, вѣтеръ сталъ спадать. Ужъ онъ не бушуетъ по-прежнему, а только тихо и печально стонеть вдали. Вотъ онъ ползетъ по дорогѣ, шелестя высохшими вѣтвями терновника, окаймляющаго дорогу, словно привидѣніе, для котораго дорога узка, и оно все задѣваетъ по пути своей мантіей. Но мало-по-малу онъ и совсѣмъ стихаетъ и начинаетъ падать снѣгъ.
Снѣгъ идетъ сильный, частый, огромными хлопьями, и въ короткое время покрываетъ землю бѣлымъ блестящимъ слоемъ въ нѣсколько дюймовъ толщиной. Наступаеть торжественная тишина. Не слышно стука колесъ и лошадиныхъ копытъ, какъ будто жизнь, двигавшая ихъ впередъ понемногу, отошла и ея мѣсто заступило что-то вродѣ смерти.
Китъ рукой защищаетъ глаза отъ падающаго снѣга, такъ какъ онъ замерзаетъ на рѣсницахъ и мѣшаетъ ему смотрѣть, и старается вглядѣться вдаль, не блеснетъ ли гдѣ огонекъ, не покажется ли какое нибудь строеніе, не появятся ли прохожіе, проѣзжіе, обыкновенно предвѣщающіе близость города. Дѣйствительно, онъ видѣлъ: то колокольня обрисовывается на небѣ, то пѣшіе, то конные путники, экипажъ, повозки приближаются къ нимъ на встрѣчу, а когда подъѣдутъ ближе — оказывается, что ничего нѣтъ, либо торчитъ одинокое дерево, рига, наконецъ, тѣнь отъ ихъ же зажженныхъ фонарей падаетъ на землю, вотъ и все. Вотъ на дорогѣ передъ ними стоить не то стѣна, не то развалина какая-то, даже видна остроконечная крыша — какъ бы не наѣхать на эту стѣну, — а поровнялись — ничего нѣтъ. Видитъ онъ и мосты, переброшенные черезъ рѣки, и озера, грозящіе преградить имъ путь, и какія-то странныя, извилистыя дорожки, но все это оказывается миражемъ.
Когда они подъѣхали къ уединенно стоящей почтовой станціи, онъ медленно сползъ съ своего сидѣнья — члены его совсѣмъ, окоченѣли — и спросилъ, много ли имъ осталось до такой-то деревни. На станціи всѣ уже спали — въ этихъ краяхъ день заканчивается рано. Но вотъ кто-то отвѣчаетъ изъ верхняго окна, что остается десять миль. Имъ кажется, что вѣчность проходить, пока дрожащій отъ холода ямщикъ перепрягаетъ лошадей, но наконецъ все готово и они снова пускаются въ путъ.
Эти 10 миль имъ надобно ѣхать по проселочной дорогѣ, сплошь изрѣзанной рытвинами и ухабами, предательски прикрытыми нападавшимъ снѣгомъ. Лошади идутъ медленно, на каждомъ шагу спотыкаются, дрожатъ отъ страха. Нашимъ путникамъ, возбужденнымъ до послѣдней крайности, не въ моготу сидѣть въ каретѣ, подвигающейся шагомъ. Они выходять изъ нея и идутъ сзади. Идти трудно, дорога кажется нескончаемой. Они уже думаютъ, что сбились съ пути, какъ вдругъ гдѣ-то неподалеку прозвенѣли башенные часы. Пробило полночъ. Карета остановилась. Она и подвигалась-топочти безшумно, но когда скрипъ полозьевъ о снѣгъ прекратился, вдругъ настала такая поразительная тишина, словно ей предшествовалъ невообразимый шумъ.
— Вотъ мы и пріѣхали, сказалъ ямщикъ, слѣзая съ козелъ. — Эй, вы, крикнулъ онъ, стуча безъ церемоніи въ дверь придорожной таверны, къ которой они незамѣтно приблизились; — нешто въ 12 часовъ у васъ всѣ уже спитъ.
Онъ стучалъ долго и громко, но никто не откликнулся на его стукъ: всѣ спали сномъ праведныхъ. Путники отошли немного поодаль, посмотрѣли на верхнія окна — черныя пятна на побѣлѣвшемъ отъ снѣга фасадѣ дома — но нигдѣ не было видно свѣта, нигдѣ ни малѣйшаго признака жизни: можно было бы подумать: или этотъ домъ совсѣмъ заброшенъ, или всѣ его обитатели заснули вѣчнымъ сномъ.
— Пойдемте, ради Бога пойдемте, молитъ жилецъ Брасса. — Я не успокоюсь, пока не узнаю, что на этотъ разъ не опоздалъ, а этотъ молодецъ и самъ дозовется кого нибудь, если только это возможно.
Они переговаривались между собой шепотомъ, точно боялись снова разбудить эхо. Поручивъ ямщику, если вму удастся достучаться въ тавернѣ, велѣть приготовить для нихъ все что нужно, они пошли дальше. Пошелъ вмѣстѣ съ ними и Китъ, захвативъ съ собой клѣтку, которую онъ, уѣзжая изъ дому, повѣсилъ въ каретѣ — онъ не забылъ о ней. Клѣтка была въ томъ самомъ видѣ, какъ она оставила ее въ старомъ домѣ. Онъ зналъ, что она обрадуется своей птичкѣ.
Дорога шла немного подъ гору. Они удалялись отъ церкви, на которой только что били часы, и отъ пріютившейся вокругъ нея деревушки. Возобновившійся стукъ въ дверь гостинницы ясно доносился до нихъ и производилъ на нихъ непріятное впечатлѣніе, нарушая общую тишину. Они пожалѣли, что не запретили ямщику производить какой бы то ни было шумъ до ихъ возвращенія.
