Они переговаривались между собой шепотомъ, точно боялись снова разбудить эхо. Поручивъ ямщику, если вму удастся достучаться въ тавернѣ, велѣть приготовить для нихъ все что нужно, они пошли дальше. Пошелъ вмѣстѣ съ ними и Китъ, захвативъ съ собой клѣтку, которую онъ, уѣзжая изъ дому, повѣсилъ въ каретѣ — онъ не забылъ о ней. Клѣтка была въ томъ самомъ видѣ, какъ она оставила ее въ старомъ домѣ. Онъ зналъ, что она обрадуется своей птичкѣ.
Дорога шла немного подъ гору. Они удалялись отъ церкви, на которой только что били часы, и отъ пріютившейся вокругъ нея деревушки. Возобновившійся стукъ въ дверь гостинницы ясно доносился до нихъ и производилъ на нихъ непріятное впечатлѣніе, нарушая общую тишину. Они пожалѣли, что не запретили ямщику производить какой бы то ни было шумъ до ихъ возвращенія.
Опять высокая колокольня, точно привидѣніе въ бѣломъ саванѣ, заблестѣла передъ ихъ глазами: они незамѣтно, съ другой стороны подощли къ церкви. Церковь сѣрая, старинная, даже среди такого сѣдого ландшафта выдѣляющаяся своей сѣдиной. На колокольнѣ такіе же древніе солнечные часы почти совсѣмъ занесены снѣгомъ, такъ что трудно и признать ихъ за часы. Тутъ все было древнее: казалось, даже время отъ старости сдѣлалось неподвижно и никогда уже въ этихъ мѣстахъ день не придетъ на смѣну печальной ночи.
Вотъ они набрели на кладбищенскую калитку, но между могилами извивалось такъ много тропинокъ, что они опять остановились въ недоумѣніи, по какой изъ нихъ идти.
Къ счастью, неподалеку начиналась деревенская улица, если можно назвать улицей кривую линію, неправильно съ обѣихъ сторонъ окаймленную убогими лачугами. Тутъ были и большія избы, и малыя, и новыя, и старыя. Однѣ смотрѣли на улицу переднимъ фасомъ, другія заднимъ, нѣкоторыя крыши приходились въ ней ребромъ, у иныхъ вывѣска или навѣсъ выступалъ чутъ не на середину дороги. Въ окнѣ одной изъ ближайшихъ лачужекъ слабо мерцалъ свѣтъ. Туда-то и направился Китъ, чтобы отъ кого нибудь узнать дорогу.
На его окрикъ въ хижинѣ послышался старческій голосъ и вслѣдъ затѣмъ у окна показался старикъ, тщательно закутывавшій горло — онъ, видимо, боялся простудиться — и спросилъ, кто тамъ, чего отъ него требуютъ въ этотъ неурочный часъ.
— И кому это я могъ понадобиться въ такую лютую погоду! ворчалъ онъ. — По-моему ремеслу, кажется, мнѣ нѣтъ необходимости среди ночи подыматься съ постели. Въ такой холодъ ничего не сдѣлается, могутъ и подождать. Что вамъ отъ меня нужно?
— Я не осмѣлился бы васъ безпокоить, если бы зналъ, что вы стары и больны, оправдывался Китъ.
— Я старъ! угрюмо повторилъ старикъ. — А почемъ вы знаете, что я старъ? Можетъ, я вовсе не такъ старъ, какъ вы думаете; а ужъ насчетъ здоровья, такъ я еще поспорю съ любымъ молодцомъ, не потому, чтобы я былъ очень крѣпокъ и бодръ для моихъ лѣтъ, а потому, что нынѣшніе молодые люди никуда не годятся: слабые и изнѣженные. Впрочемъ прошу прощенія, если я немножко грубо васъ принялъ сначала: ночью я плохо вижу, не отъ старости и не отъ болѣзни, нѣтъ, я и съмолоду плохо видѣлъ, вотъ и не примѣтилъ, что вы пріѣзжій.
— Извините пожалуйста, что мнѣ пришлось поднять васъ съ постели. Видите, вонъ тамъ, у кладбищенской калитки, стоятъ господа: они пріѣхали издалека и не знаютъ, какъ имъ попасть къ пастору. Не можете ли вы указать дорогу?
— Еще бы не могъ. Лѣтомъ исполнится 50 лѣтъ какъ я здѣсь состою могильщикомъ. Идите по тропинкѣ направо. Надѣюсь, что вы не привезли дурныхъ вѣстей нашему доброму пастору?
Китъ отвѣчалъ, что нѣтъ, поблагодарилъ старика и пошелъ было прочь, какъ откуда-то послышался дѣтскій голосъ. Онъ поднялъ глаза: изъ окна сосѣдней хижины высунулъ головку совсѣмъ маленькій мальчикъ.
— Что тутъ такое? Ахъ, скажите, ради Бога, неужели мой сонъ сбылся? кричалъ ребенокъ.
— Бѣдный мальчикъ, пробормоталъ могильщикъ. — Какъ ты себя чувствуешь, дружокъ?
— Неужели мой сонъ сбылся? повторилъ мальчикъ такимъ голосомъ, что у Кита защемило сердце. — Нѣтъ, нѣтъ, этого быть не можетъ! Развѣ это возможно, развѣ возможно?
— Я понимаю, о чемъ онъ говоритъ, замѣтилъ старикъ. — Ложись спать, дитя!
— Ахъ, Боже мой! Прежде чѣмъ спрашивать я зналъ, что этого быть не можетъ, только меня всю ночь, — и эту, и прошлую, — мучаетъ страшный сонъ, продолжалъ мальчикъ въ отчаяніи.
— Старайся заснуть, дитя; можетъ сонъ не вернется, уговаривалъ старикъ.
— Нѣтъ, нѣтъ, пускай лучше вернется, лишь бы мучиться только во снѣ. Но мнѣ такъ тяжко, такъ тяжко послѣ него!
Старикъ благословилъ ребенка, тотъ весь въ слезахъ пожелалъ ему доброй ночи и Китъ снова остался одинъ.
Тронутый до глубины души отчаяньемъ ребенка, смыслъ котораго, впрочемъ, ускользалъ отъ него, онъ поспѣшилъ вернуться къ своимъ господамъ. Они отправились по указанной тропинкѣ и скоро уже были около пасторскаго дома. Оглянувшись вокругъ, они увидѣли, нѣсколько поодоль отъ этого дома, какія-то развалины, и между этими развалинами, какъ одинокая звѣздочка, сверкалъ огонекъ.
Онъ шелъ изъ окошечка, глубоко сидѣвшаго въ стѣнкѣ. Своимъ блескомъ и неподвижностью онъ напоминалъ небесныя звѣзды: казалось, будто одна изъ нихъ спустилась на землю, продолжая блестѣть.
— Откуда этотъ свѣтъ? спросилъ жилецъ Брасса.
— Вѣроятно, это и есть тѣ самыя развалины, въ которыхъ они живутъ: другихъ я не вижу, сказалъ старикъ Гарландъ.
— Не можетъ быть, чтобы они такъ поздно ложились спать!..
Китъ предложилъ сбѣгать туда на огонекъ, пока они будутъ стучаться у калитки пасторскаго дома, и узнать, есть ли тамъ кто нибудь. Предложеніе было принято и онъ, съ клѣткой въ рукѣ, побѣжалъ по прямой дорогѣ, спотыкаясь на каждомъ шагу о могилы. Будь это въ другое время, при другихъ обстоятельствахъ, онъ шелъ бы медленнѣе, выбиралъ бы тропинки, обходилъ бы могилы, теперь же онъ не обращалъ вниманіе не на какія препятствія и вскорѣ уже былъ въ двухъ шагахъ отъ свѣтившагося въ темнотѣ окошечка.
Осторожно подошелъ онъ къ нему вплотную и сталъ прислушиваться. Въ комнатѣ ни малѣйшаго звука, безмолвнѣе, чѣмъ въ церкви. Онъ приложился щекой къ стеклу и опять началъ прислушиваться. Нѣтъ ничего, не смотря на то, что кругомъ такая невозмутимая тишина, что, кажется, слышно было бы дыханіе спящаго, если бы въ комнатѣ кто нибудь спалъ.
Странное дѣло! Свѣтъ въ комнатѣ въ такую пору, и ни души около него!
Нижняя частъ окна была завѣшана, поэтому онъ не могъ заглянутъ внутрь комнаты, но ни одна тѣнь не вырисовывалась на занавѣскѣ. Что, если бы взобраться на стѣну и сверху заглянуть, да пожалуй поскользнешься, упадешь, и во всякомъ случаѣ можешь нашумѣтъ и испугать дѣвочку, если она спитъ въ этой комнатѣ. Опять онъ принялся слушать, но такъ же безуспѣшно, какъ и прежде.
Онъ отошелъ отъ окна и, осторожно обогнувъ домикъ, постучался у двери. Отвѣта не послѣдовало, но за дверью слышенъ былъ какой-то странный шумъ. Трудно было бы опредѣлить, что это такое. Какъ будто кто-то стоналъ, но едва ли это былъ стонъ: звуки повторялись безостановочно и слишкомъ правильнымъ ритмомъ; то ему представлялось, что это пѣсня, то вопль, смотря потому, что брало верхъ въ его воображеніи, на самомъ же дѣлѣ эти звуки были очень однообразны и не прекращались ни на минуту. Въ нихъ было что-то ужасное, неестественное, холодившее душу.
Китъ чувствовалъ, какъ у него кровь стынетъ въ жилахъ, но онъ переломилъ себя и еще разъ постучалъ. Отвѣта нѣтъ, какъ нѣтъ. Онъ легонько опустилъ задвижку и нажалъ дверь колѣнкой. Она сейчасъ же подалась, такъ какъ не была заперта извнутри. Въ комнатѣ былъ свѣтъ, и Китъ вошелъ.
Она освѣщалась не лампой и не свѣчой — тамъ не было ни того, ни другого, а красноватымъ отблескомъ горѣвшихъ въ каминѣ дровъ, надъ которыми склонилась чья-то фигура: словно она грѣлась у огня. Однако, и этого нельзя было бы сказать. Хотя сгорбленная фигура и подавалась впередъ, но руки ея не были протянуты навстрѣчу благодѣтельному теплу, не было замѣтно подергиванья плечъ, которымъ обыкновенно выражается удовольствіе, ощущаемое нами у пылающаго камина, послѣ долгаго пребыванія на стужѣ. Фигура сидѣла съежившись, голова ея была опущена, руки скрещены на груди, пальцы крѣпко стиснуты. Она безпрерывно и равномѣрно качалась, оглашая стѣны печальнымъ стономъ, который Китъ услышалъ, подходя къ двери домика.
Когда онъ вошелъ и тяжелая дверь съ трескомъ захлопнулась за нимъ, фигура вздрогнула, но даже не повернула головы, чтобы узнать кто тамъ, какъ будто и не слышала шума. Это былъ старикъ съ сѣдыми волосами, напоминавшими бѣлую золу, разсыпавшуюся въ очагѣ, на который онъ такъ напряженно глядѣлъ. Все здѣсь гармонировало между собой: и дряхлый, отживающій свой вѣкъ, старецъ, и умирающій въ очагѣ огонь, и постепенно ослабѣвающій въ комнатѣ свѣтъ, и сама эта обветшалая комната: все вокругъ было или зола, или развалины, или прахъ.
