— Был бы он хотя бы в главном городе нашей провинции, тогда… — важно сказал он.
Писарь отлично знал, что его влияние кончалось за пределами Тиани, но надо было не уронить престиж, да и от дичи отказываться не хотелось.
— Впрочем, могу вам дать хороший совет. Сходите-ка вместе с Хулией к мировому судье. Только непременно с Хулией!
Мировой судья был грубиян, каких мало, но, кто знает, при виде Хулии он, возможно, смягчится. В этом и заключалась суть мудрого совета.
Сеньор судья весьма сурово выслушал сестру Бали — речь держала она, однако искоса поглядывал на девушку, которая стояла, потупив глаза, вся красная от стыда Как бы люди не сказали, что она слишком хлопочет за Басилио! Им ведь нет дела до того, что она обязана Басилио своей свободой и что арестован он, как все говорят, из-за нее.
Громко рыгнув три-четыре раза — у сеньора судьи была такая дурная привычка, — он изрек, что спасти Басилио может только отец Каморра, если захочет. Тут судья многозначительно взглянул на девушку и посоветовал ей поговорить со священником лично.
— Вы знаете, человек он влиятельный; это он освободил вашего дедушку из тюрьмы… По одному его слову могут сослать новорожденного, а злодея от петли избавить.
Хулия ничего не сказала, но сестра Бали так ухватилась за совет судьи, точно вычитала его в молитвеннике: она хоть сейчас готова идти с Хулией в монастырь. Кстати, ей надо выпросить там ладанку в обмен на четыре серебряных реала. Но Хулия отрицательно покачала головой, она не хотела идти в монастырь. Сестра Бали догадалась о причине — отца Каморру называли «повесой», он был большой озорник! — и стала успокаивать девушку:
— Нечего тебе бояться! Ведь я пойду с тобой! Разве ты не читала книжечку «Танданг Басио», которую нам давал священник? А там говорится, что девушки должны ходить в монастырь, даже тайком от родителей, и рассказывать обо всех домашних делах! Вот как! А книжка-то напечатана с разрешения самого архиепископа, не кого-нибудь!
Желая прекратить этот разговор, Хулия с досадой сказала набожной старушке, чтобы та, если ей угодно, пошла сама. Но тут сеньор судья, рыгнув, заметил, что мольбы юной девицы больше трогают сердце, чем слова старухи, — само небо кропит росою свежие цветы обильней, нежели засохшие.
Хулия не ответила, обе женщины вышли. На улице Хулия наотрез отказалась идти в монастырь и повернула домой. Сестра Бали, обиженная таким недоверием к ее почтенной особе, всю дорогу читала Хулии длиннейшее нравоучение.
Но как могла Хулия сделать этот шаг? Она прокляла бы себя, и люди бы ее прокляли, и господь бог! Ей не раз говорили — верно то было или нет, — что если она принесет себя в жертву, отца помилуют, и все же она не послушалась, хотя совесть терзала ее, напоминая о дочернем долге. А теперь она должна решиться на это ради Басилио, ради жениха? Стать посмешищем для всего света, чтобы и Басилио ее презирал! Нет, ни за что! Лучше повеситься или кинуться в пропасть. Все равно она, негодная дочь, и так уже проклята богом!
Бедняжке Хулии пришлось еще выслушать попреки родственниц, которые, не зная о домогательствах отца Каморры, смеялись над ее страхами. Неужто она думает, что отец Каморра позарится на простую крестьянку, когда есть столько получше ее? И простодушные женщины называли имена богатых и хорошеньких девиц, которых священник не удостоил своим вниманием. А пока она колеблется, Басилио могут расстрелять! Хулия затыкала уши, растерянно озиралась; хоть бы один человек нашелся, кто бы заступился за нее! Она с мольбой смотрела на дедушку, но старик молча разглядывал свое охотничье копье.
Ночью она почти не спала. Кошмарные видения, окровавленные призраки вихрем кружились перед ней, она ежеминутно просыпалась, вся в холодном поту. Ей слышались выстрелы, она видела своего отца, который так любил ее, — он сражается в лесах, его травят, как зверя, потому что она не захотела его спасти. Отец превращался в Басилио — юноша умирал, обратив к ней укоряющий взгляд. Хулия соскакивала с постели, падала на колени, молилась, рыдала, звала свою мать, просила смерти. Была минута, когда она, обезумев от страданий, решилась тут же бежать в монастырь, но вовремя вспомнила, что еще темно.
Наступило утро, и ночные страхи отчасти рассеялись.
Дневной свет принес надежду. Но к вечеру по деревне разнеслись тревожные вести, говорил, что кого-то расстреляли. Хулия опять провела мучительную ночь. Нет, это невыносимо — лишь только забрезжит заря, она пойдет к священнику, а потом покончит с собой: только бы прекратить эту пытку!
Но утром у нее снова появилась надежда, что Басилио отпустят. Весь день она не выходила из дому, не пошла даже в церковь. Она боялась услышать дурные вести, боялась, что поддастся уговорам.
Так прошло несколько дней — Хулия то молилась, то проклинала, то призывала смерть. День был передышкой, днем она верила, что произойдет чудо. Вести из Манилы, правда, не слишком достоверные, приносили некоторое утешение. Поговаривали, что кое-кого из узников выпустили благодаря хлопотам покровителей, но для острастки кого-нибудь непременно да покарают. Кого же? Хулия вздрагивала и, ломая руки, спешила уйти домой. Затем наступала ночь, страхи разрастались, ей мерещились картины одна ужаснее другой, Хулия боялась уснуть, во сне ее преследовали кошмары. Стоило сомкнуть веки, она видела полные укора глаза Басилио, отца, в ушах звучали их стоны, жалобы. Вот ее отец, голодный, худой, оборванный, бродит по лесу, и негде ему приклонить голову; вот Басилио, изрешеченный пулями, умирает на дороге — так умирал на ее глазах один односельчанин, которого застрелили гражданские гвардейцы. Она видела веревки, врезавшиеся в тело юноши, кровь, струйкой стекавшую изо рта, слышала его слова: «Спаси меня, спаси! Ты одна можешь меня спасти!» Потом раздавался хохот, она оборачивалась и видела отца, осуждающе качавшего головой. Хулия просыпалась, привставала на своей циновке, проводила рукой по лбу, чтобы откинуть волосы: лоб был в холодном поту, холодном, как сама смерть!
— Мама, мама! — стонала девушка.
А в это время те, кто распоряжался судьбами народа, все те, кто попирал законы и поощрял насилие, спали спокойно, не видя снов, не зная угрызений совести.
Наконец в деревню приехал человек из Манилы и рассказал, что выпустили на свободу всех арестованных, кроме Басилио, у которого не нашлось покровителя. В Маниле говорят, прибавил он, что Басилио сошлют на Каролинские острова, заставив подписать бумагу, в которой он якобы сам просит об этом. Приезжий из Манилы будто видел даже пароход, на котором Басилио отправят.
Эта весть заставила Хулию решиться; впрочем, ее рассудок был уже сильно расстроен бессонными ночами и страшными видениями. Бледная, с блуждающим взором, явилась она к сестре Бали и глухим голосом сказала, что готова идти к священнику и просит ее проводить.
Сестра Бали обрадовалась, сразу стала собираться, она не сомневалась в успехе и подбадривала Хулию. Но девушка, казалось, не слышала обращенных к ней слов и только торопила старуху: скорее, скорее в монастырь! Хулия надела свое лучшее платье, красиво причесалась, лицо у нее было возбужденное; она говорила много, но все как-то бессвязно.
Они отправились в путь. Хулия шла впереди и то и дело подгоняла спутницу. Но чем ближе к городу, тем нерешительней становились ее шаги, нервическое возбуждение сменилось унынием, Хулия умолкла и даже начала отставать от сестры Бали. Теперь старухе приходилось ее подгонять.
— Смотри, опоздаем! — говорила сестра Бали.
Хулия плелась за ней, бледная как смерть, опустив голову, не смея поднять глаз. Ей чудилось, что все на нее смотрят, указывают пальцами. Ей уже слышались гнусные ругательства, оскорбления, но она старалась ни о чем не думать. Однако, увидев стены монастыря, Хулия задрожала всем телом и остановилась.
— Вернемся в деревню, вернемся! — взмолилась она.
Сестре Бали пришлось взять ее за руку и потащить за собой. Старуха успокаивала Хулию, напоминала о душеспасительных книжках, говорила, что не оставит ее одну и нечего ей бояться. У отца Каморры голова другими делами забита, очень ему нужна бедная крестьянка…
— Нет, нет! — с ужасом бормотала девушка. — О нет, не надо, смилуйтесь!..
— Ну что ты, глупенькая…
Сестра Бали подталкивала ее, Хулия упиралась. Ее бледное лицо исказилось ужасом; она видела пред собою смерть.
— Ладно, вернемся, если хочешь! — с досадой воскликнула наконец добрая старушка, не видевшая в их затее никакой опасности: отец Каморра хоть и слывет озорником, но при ней-то он не осмелится…
— Что ж, пусть бедняжку дона Басилио сошлют, пусть его пристрелят в дороге и скажут, будто он пытался убежать! — прибавила она. — Вот когда он умрет, тогда ты раскаешься. Я-то ему ничем не обязана. На меня он не сможет пожаловаться!
