V. Поэт стал художником
Анри Мишо получил признание не только как поэт, но и как художник. До 26 лет он, как сам пишет, «ненавидел живопись и вообще рисование как занятие». В 26 открыл для себя Пауля Клее, Макса Эрнста, Джорджо де Кирико и начал рисовать — сначала акварелью и тушью. Одна из причин, из-за которых он взял в руки кисть, — недоверие к громоздкой махине языка, к накопленным за века литературным приемам, стилистическим нормам, словом, к тому множеству рамок, за которые не положено выходить пишущему. У художника ограничений меньше: система образов не настолько разработана и кодифицирована, художника не опутывает такая тесная сеть ожиданий, привычек и правил. Мишо-художник начинает с жутковатых лиц, придумывает знаки, алфавиты, пятна. Особая, более поздняя часть графики Мишо — рисунки, связанные с мескалиновыми опытами. В 1936 году он начал использовать гуашь. В этом же году вышла его книга («Между центром и нигде») — первая, которую он иллюстрировал собственными рисунками. В 1938 году в галерее Пьер была устроена первая выставка его гуашей. На афише значилось: «Поэт стал художником». Владелец одной из галерей, где выставлялись его работы, говорил Мишо, что тот — «большой художник, вот только жаль, что еще и писатель. Это сильно вредит вашим картинам». Мишо огорчался и спорил. После 1954 года его выставки организуются не только в Париже, но и в Нью-Йорке, Сиэтле, Брюсселе, Лондоне, Франкфурте, Венеции, Стокгольме, Турине, Риме и Мюнхене, а в некоторых из этих городов они устраивались и не один раз. Первая крупная ретроспектива Мишо прошла в 1964 году в Амстердаме. Затем последовали большие экспозиции в Лондоне, Париже и Нью-Йорке. Конечно, отношение к работам Мишо, которые удивляют даже на фоне нефигуративного искусства XX века, было и остается разным. Кто-то — как правило, это люди, имеющие отношение к художественному миру, — ценит его картины как самостоятельные произведения искусства. Кто-то считает, что, хотя его рисунки и не являются прямыми иллюстрациями к его текстам, но воспринимать их нужно вместе, как целое, как взаимодополняющие вещи. Например, Мишель Бютор в книге о Мишо «Бесстрашный сейсмограф»[82] пишет: «Живопись — средство продвинуть вперед язык, а язык — средство достичь успехов в живописи. Только во взаимосвязи между ними можно распутать некоторые узлы».
А вот как сам Мишо объяснял, чего он ищет в живописи:
«Честертон, которого не удовлетворяли сельские пейзажи и коровы на этих пейзажах, сказал: „А вот мне бы хотелось написать душу коровы“.
Существует некий внутренний облик, фантом, который надо бы научиться изображать, а не нос, или глаза, или волосы — не то, что снаружи… и часто бывает не важнее подметок.
…
Получается, что если бы я любил всякие, „-измы“ и хотел стать вождем нескольких индивидов, я бы основал в живописи школу под названием „Фантомизм“.
Еще я рисую цвета этого фантома. Так, например, розовыми могут быть не только скулы или губы, но и то место, где в человеке средоточие огня».
Похоже, что именно об искусстве такого рода писал в своем дневнике известный французский собиратель живописи, друг Пикассо и многих других художников, Жан Планк: «Нет ни уродливого, ни прекрасного. Их не существует. Есть только загадка, магия, и ужасное может отражать эти вещи ничуть не хуже прекрасного. Только если полностью довериться инстинкту и не вмешивать в дело разум, возможно выразить то, что заключено у нас внутри, по-настоящему внутри…»
Об этом же писал Мишо в 1954 году в эссе «Приключения линий», посвященном одному из его любимых художников — Паулю Клее: «Чтобы проникнуть в его полотна, причем разом… достаточно быть избранным, сохранить в себе сознание того, что мы живем в мире загадок, а значит, и общаться с этим миром лучше всего тоже загадками».
К сожалению, мы не можем воспроизвести в этой книге работы Мишо-художника во всем их разнообразии: акварели, гуаши, литографии, растушевки… Цветные репродукции нескольких его картин вошли в книгу «Анри Мишо: поэзия, живопись» (М., 1997), выпущенную к его московской выставке.
VI. «…Сюрреализм? Может, это название и приживется, но уж больно оно хвастливое…»
«Есть две реальности: одна из них — панорама вокруг вашей головы, другая — панорама в самой голове. И два реализма: описание панорамы вокруг головы („Капитан Фракасс“ Теофиля Готье или „Флора“ Буассье) — и панорамы внутри головы („Мелузина“ и „Фантастическая реальность“ Франца Элленса, „Растворимая рыба“ Андре Бретона). Первое — экстрареализм, второе — интрореализм». Такое, кажется, довольно наглядное использование терминов предлагал молодой Анри Мишо в эссе «Сюрреализм», цитата в заглавии взята из него же.
Мишо был современником сюрреалистов и с интересом следил за их поисками. Приехав в Париж и уже будучи членом редколлегии журнала «Диск Вер», он от имени журнала заводит знакомство с Бретоном, Арагоном, Элюаром, Витраком и Паскалем Пиа и приглашает их к сотрудничеству в «Диск Вер». В 1924 году по инициативе Мишо готовится тематический номер «Диск Вер», посвященный самоубийству, — чуть раньше выходит номер журнала «Сюрреалистическая революция» на эту же тему. Сюрреалисты помещают в своем номере о самоубийстве анонс соответствующего тематического номера «Диск Вер», подчеркивая, что эта идея возникла у «Диск Вер» одновременно и независимо, а не заимствована у них. Любовь к Лотреамону, интерес к работам Фрейда, к сновидениям сближали Мишо с сюрреалистами — но он не «примыкал» к сюрреалистическому движению, вообще никогда не присягал ми одной идеологии и не участвовал ни в каких манифестациях. В 1951 году Мишо отвечает отказом на предложение включить его тексты в англоязычную антологию поэтов-сюрреалистов, он пишет составителю Фрэнсису Кармоди: «Я никогда не принадлежал к группе сюрреалистов и не участвовал в сюрреалистическом движении. Я не имею никакого отношения к их деятельности, к их манифестам и журналам. Они никогда не считали меня членом своей группы и не упоминали обо мне в этом качестве. Обе стороны — и они, и я, — старательно избегали сближений, впрочем и враждебности друг к другу не испытывали». Отношение Мишо к самому ярому идеологу сюрреализма — Андре Бретону — было неоднозначным. Во время поездки на конгресс Пен-клубов в Буэнос-Айресе в 1936 году в докладе «Поиски в современной поэзии» Мишо настойчиво критиковал сюрреалистов, жонглируя цитатами из нескольких текстов Бретона. Судя по всему, он был хорошо знаком с «программными» выступлениями сюрреалистов. Бретон, видимо, тоже относился к Мишо с любопытством. Первоначально он планировал включить Мишо в свою «Антологию черного юмора» (1940), правда, потом передумал — вычеркнул из «Антологии» Мишо, Ярослава Гашека, Поля Элюара и себя самого. В 1924 году — Мишо только что переехал в Париж и познакомился с сюрреалистами — «Диск Вер» печатает его эссе «Сюрреализм» — отклик на только что опубликованные Бретоном «Манифест сюрреализма» и книгу «Растворимая рыба». Любопытно отношение Мишо к методу автоматического письма, предложенному сюрреалистами. Бретон в «Манифесте» советует: «Устроившись в каком-нибудь уголке, где вашей мысли будет легче всего сосредоточиться на себе самой, велите принести, чем писать. Расслабьтесь, насколько это в ваших силах…»[83] Мишо комментирует: «Мало что выходит у человека труднее, чем расслабление. Нормальному человеку, чтобы расслабить руку, нужно больше часа. Ему говорят: „Расслабьте руку“, а рука остается в напряжении. У нас внутри всегда что-то происходит. За одной моей знакомой замечено, что как-то, оставшись одна, она кокетничала с лестницей. Кокетство не дает себе отдыха. (…) Бретон не следит за тем, что он пишет… Но карандаш писателя сам следит за этим вместо хозяина». Рецензия Мишо заканчивается так: «Сплав автоматизма с умышленным, с внешней реальностью. Если сюрреалистические тексты потом дорабатывать, должны получиться, наверно, чудесные произведения».
Примером такого «неавтоматического сюрреализма» сам Мишо считал свои «Загадки» (сб. «Кто я был»), У французских читателей ассоциацию с сюрреализмом вызывают и некоторые другие его тексты. Читателю, выросшему в России, возможно, более очевидной и удивительной покажется близость текстов Мишо и Даниила Хармса.
VII. Приятно бить по морде человека…
Мишо, конечно, Хармса не читал и вообще не знал о его существовании. Хармс о существовании Мишо — тоже. Тексты Мишо были впервые опубликованы на русском языке в 1967 году. Французские читатели познакомились с Хармсом в 70-е годы. Так что все совпадения здесь — из области «странных сближений». Первым об этом написал как раз переводчик Хармса на французский язык, швейцарский литературовед Жан-Филипп Жаккар в статье «Daniil Harms dans le contexte de la littérature de l'absurde russe et européenne» («Даниил Хармс в контексте русской и европейской литературы абсурда»).[84]
