Наши дамы начали перешептываться, хихикать и бросать на него кокетливые взгляды. Среди прихожан уже раздавались недовольные голоса, жалующиеся на подобное святотатство. Винтерлих испугался скандала и посоветовал удалиться. Майор взял Брониславу под руку и пошел с ней к выходу. Остальные нехотя потянулись за ними. Но у церковной двери Зиновия еще раз обернулась и послала проповеднику воздушный поцелуй.
Винтерлих вспотел от страха и тем же вечером написал две эпистолы, которые сделали бы честь пророку Иеремии: одну — Меневу, а вторую — священнику Черкавскому.
В то время как пять амазонок ужинали с господами в гостинице и пили шампанское, Наталья незаметно выскользнула из дома, сама оседлала лошадь и поскакала в Ростоки. Завидев свет в окнах усадьбы, она не решилась войти, а медленно повернула обратно, остановилась в деревне и послала первого попавшегося крестьянского парубка к Онисиму.
Старик очень скоро появился в воротах.
— Барин дома, — сообщил он с лукавым выражением лица.
— Я так и предполагала.
— Отошлите свою лошадь к корчме, — продолжал Онисим, — а сами тихонько проходите в дом, он вас не заметит.
Наталья спешилась, передав узду хлопчику, и вошла во двор.
— Чем занят твой барин, у него гости?
— Нет, он читает.
— Мне хотелось бы вечерок поболтать с тобой, — сказала Наталья. — Ты должен рассказать мне о нем.
— Это завсегда можно. Не соизволите ли войти?
Онисим проводил барышню в маленькую горницу, где обычно столовалась прислуга. Стены были оклеены изображениями святых, на двери виднелись три креста, нарисованные мелом в ознаменование Дня трех волхвов.[82] В деревянной клетке щебетал чижик.
Наталья устроилась на лавке возле печи.
— Ты уже жил в доме, когда Сергей был маленьким? — начала она.
— Я? — улыбнулся Онисим. — Я появился здесь раньше него, я, можно сказать, видел, как он на свет народился. Ах! Вот это был день, мы все не могли нарадоваться! Я видел, как Сергей подрастал, это был прекрасный ребенок, смышленый и добрый, только уж больно непоседливый. С первых шагов он всегда находился подле меня. Я впервые посадил его на лошадь, я научил его заряжать ружье и стрелять. Когда его отослали в город, в латинскую школу, он каждое воскресенье приезжал к нам, тогда мы вместе отправлялись в лес и стреляли коршунов и ворон. Потом он стал взрослым баричем, и у всех молодых крестьянок краснели щеки и сверкали глаза, когда мы заходили в корчму и он танцевал с ними, ибо он никогда не держался гордецом и раздаривал все, что имел при себе. Всякий любил его. В Лемберге, когда он учился в университете, дамы преследовали его так, что стыд и срам. На каникулах, когда он приезжал домой, к нему каждый Божий день приходила пачка писем, благоухающая, точно корзина с цветами, а время от времени сюда наведывались, под густой вуалью, и сами дамы. Комедия, да и только! Однако ни одна женщина не завоевала сердца Сергея. Он любит вас, только вас, Наталья; и вы непременно должны стать нашей барыней, тогда в нашем добром старом доме вновь воцарится радость.
— Об этом даже думать нельзя, — с горечью сказала Наталья. — Я слишком сильно его обидела. Я была бы довольна уже тем, что он хотя бы остался мне другом.
— Однако мы не были бы этим довольны! — возразил Онисим. — Неужто вы думаете, что ему так трудно вас простить? Я его лучше знаю. В прошлом он бывал ветреным и безрассудным, но у него отзывчивое сердце!
В таком ключе рассуждал Онисим, и его слова успокоительным бальзамом ложились на душу Натальи. Вдруг он подал ей знак, который она не поняла, и вышел из горницы. Спустя некоторое время Онисим вернулся, держа в руке темный футляр, аккуратно извлек из него маленькую акварель и протянул ей.
— Кто это?
Наталья с немым восхищением рассматривала портрет.
— Какой красивый и милый ребенок, — пробормотала она. — Русые кудри лучатся, точно золото солнца, а эти глаза…
Наталья еще долго вглядывалась в портрет, затем положила его на стол и подала старику руку.
— Вы их должны были бы узнать, — с улыбкой заметил Онисим. — Это же он, мой барин: так он выглядел, когда ему минуло пять лет.
— Ну, мне пора, — сказала Наталья, — но прежде я хочу увидеть его, его самого.
Они вышли на двор под сень спокойного звездного неба, и Наталья тихонько приблизилась к светящемуся окну. В комнате, подперев голову руками, сидел за книгой Сергей. Освещенная лампой голова четко вырисовывалась на темном фоне. Наталья пальчиком забарабанила по стеклу. Сергей обернулся на звук, но она стояла в темноте и была уверена, что останется для него невидимой. В порыве прелестного озорства она постучала еще раз. Но едва он поднялся, выбежала за ворота, крикнув на прощание старику:
— Спокойной ночи!
Когда Сергей отворил окно, снаружи ничего не было видно, кроме темного ночного неба да золотого воинства звезд.
О женщины, женщины, женщины, сколько миллионов коварных дьяволят служат у вас в наемниках?
Бомарше.
Женитьба ФигароНа Пасху выпал свежий снег.
— Хороший год выдастся, — сказал Тарас. — «Белая Пасха — зеленая Троица», говорят крестьяне.
В пасхальное воскресенье уже с раннего утра началось веселое оживление. Феофан, Данила и Василий, проводившие пасхальные каникулы дома, прыскали дам духами, Тарас же с Ендрухом — на улице — как раз в эту минуту выливали на визжащих девиц целые ушаты воды.
В каждом доме накрывался обильный стол, потому что в этот день обычно приходят друзья и родственники, чтобы пожелать счастья, — и каждого, кто приходил, угощали. На длинном столе гостей ждало освященное.[83] Здесь были холодное жареное мясо, ветчина, сало, паштеты, колбасы, пасхальные ягнята из масла, огромные куличи и мазурки,[84] крашенки, вино и ликеры. Хозяин и хозяйка дома привечали каждого и обменивались с ним яйцом.
К десяти утра все общество собралось в Михайловке. Даже Сергей был здесь. Наталья держалась в сторонке, тихо и скромно, однако Сергей время от времени перехватывал взгляд ее темных глаз, в котором отражалась светлая радость чистой и счастливой девичьей души.
Феофан сидел с Аленой в дальнем углу и шептал ей на ухо сладкие слова, заставлявшие девушку заливаться румянцем.
— Давай я тебя украду, — говорил он, — и притом сегодня же вечером, а?
— Умоляю тебя, ну что ты еще выдумал? — отвечала бедняжка. — Ты хочешь сделать меня несчастной?
— Напротив, я желаю только твоего счастья. Будешь в восемь часов ждать меня у садовой калитки?
— Я не могу, Феофан, не могу.
Когда все собрались ехать к Бадени и были поданы сани, Наталья вдруг объявила, что хочет остаться дома. Тут к ней подошел Сергей.
— Прошу вас, сударыня, доставьте мне удовольствие хоть раз поприветствовать вас в моем доме.
Наталья растерянно смотрела то на него, то в пространство.
— И позвольте мне, пожалуйста, быть вашим кавалером.
Наталья покраснела.
— У меня никогда и в мыслях не было вас обидеть, — смиренно прошептала она. — Хорошо, я поеду, но только вместе с вами.
Сергей низко поклонился, поспешил подать Наталье шубу и башлык, заботливо помог ей одеться и проводил к своим саням. Усадив девушку, он запахнул на ней тяжелую медвежью шкуру. Наталья счастливо улыбалась. Санный караван стронулся с места. Сначала направились к Бадени, от него — к графине, к Каролу и затем к Сергею. Последний ни на шаг не отходил от Натальи. Он поднимал ее из саней, помогал снять шубу, занимал для нее местечко за столом, заботился о тарелках и столовых приборах, подавал блюда, нарезал ей мясо и до краев наполнял бокал. Когда снова пускались в дорогу, он всякий раз старался защитить ее от стужи и сделать так, чтобы сидеть рядом с ним ей было комфортно и приятно. Наталья разговаривала мало, однако снова и снова посматривала на него, благодарно и преданно. А когда они уже покидали Ростоки, он, помогая ей расположиться в санях, почувствовал мимолетное прикосновение ее ладони.
— Прошу тебя, помоги мне, — сказал Феофан, сидевший сейчас рядом с Зиновией. — Я собираюсь похитить Алену, а у этой глупой девчонки сотни сомнений. Поговори с ней.
— Хорошо, только предоставь мне свободу действий, — ответила Зиновия.
— Скажи ей, что в восемь часов я подъеду к садовой калитке. Она должна ждать меня — в крестьянской одежде, ты понимаешь?
— Да.
— Но пусть она прикроет лицо платком, как делают турчанки.
— Хорошо.
Зиновия улыбнулась. В голову пришла блестящая мысль, с каждой минутой все больше ею завладевавшая. Мелкие дьявольские проказы всегда были ей по вкусу, а здесь представлялся случай одним махом разыграть полдюжины человек.
