Едва он показался вдали, как Мышки и Лешеки вышли ему навстречу, однако не приступили сразу к разговорам о деле, а велели прежде поставить блюда с мясом, хлеб и напитки, приглашая всех покушать.
Расположились на земле, возле возов. Визуна усадили на почётное место и, приободрившись, стали угощаться. День выдался погожий, на редкость прекрасный, напитков всяких стояло великое множество, а начав пировать, и не заметили, как за трапезой прошла большая часть дня. Визун молчал. Мышкам казалось, что он был на их стороне, а Лешеки почти не сомневались, что он не выступит против них. А потому ещё до начала веча просили посоветовать им, как поскорее довести дело до конца.
Старик поглядел по сторонам и, подумав, начал:
— Для того и прибрел я сюда, чтобы принести вам истину — не от себя, а из того истока, откуда она идёт. Вновь совершил я странствие в святые места, дабы спросить, как нам спастись от беды. И вот я возвращаюсь оттуда. Был я далеко, был в храмах Святовида, Радегаста[57] и Поревита[58], был в Колобжеге, Щецине, Ретре[59] и на священном острове ранов на Чёрном озере[60].
Владычествуют там боги, которым покоряется все наше племя, бодричи[61] и вильки так же, как лютичи[62] и поляне…
Нет у нас ни таких храмов, ни тех богов, что у редаров и ранов… однако и мы почитаем Ругевида[63] с семью обличьями и семью мечами, Триглава о трех головах, четырехликого Поревита с пятым лицом на груди и Святовида с четырьмя головами, которые смотрят на четыре стороны света…
Туда я ходил, чтоб услышать вещее слово волхвов, и несу вам оттуда их прорицания.
Он обернулся, все молчали, только Мышко спросил:
— Но как вы добрались до Ретры?
— Кто же обидит беззащитного старика? — ответил Визун. — Вильки не раз останавливали меня по дороге, но отпускали с миром… К Радегасту тоже нелегко добраться…
Капище стоит на острове, окружённом со всех сторон водой, как наша Ледница; к нему ведут мосты и длинная плотина, но и ступив, наконец, на землю, надобно пройти ещё девять ворот и в каждые стучаться и проситься, ибо и, ночью и днём их охраняет бдительная стража и всякого кто идёт, расспрашивает и осматривает. В храм не пускают разом более трех человек. Стоит он на возвышении за оградой с тремя воротами, но открываются только двое, а третьи — потайные — ведут к воде… Бог, увенчанный короной, весь золотой, стоит на рогах оленей и козлов, высоко под пурпурным сводом, покоящимся на расписных колоннах, подле него стоит его царственное ложе, покрытое порфирой… Вокруг него — другие боги, вооружённые мечами… Туда я прежде всего направил свои стопы, дабы услышать прорицание.
— Что же оно гласило? — посыпались вопросы.
Визун опустил глаза.
— Долго пришлось мне ждать, пока не пришёл ответ: «Выбирайте смиренного». Этого мне показалось недостаточно, и я отправился на священный остров на Чёрном озере, на Ясмунд и в Рекону[64]… вопрошал Триглава и Святовида. И изрёк Святовид: «Выбирайте малого», Триглав повелел мне сказать: «Выбирайте бедного». Вопрошал я Святовида через рог, мёдом налитый, и изрёк он, что смута и войны нас ждут, пока малый не будет вознесён и не станет великим.
Слушая Визуна, все переглядывались с озабоченным видом, а старик продолжал:
— Ныне вещают нам боги то же, что сердце давно мне вещало… Согласие нам нужно и единение… Я обошёл все народы наши и племена, населяющие земли от Днестра до Лабы, одно за другим, от синего до белого моря и, мысленно сочтя их, изумился тому, как нас много и как мало мы можем… Одни предались немцам и держат их сторону; другие воюют с братьями-соседями; третьи скрываются в лесах и своих же, но обитающих за межой, знать не хотят… Каждый живёт, как вздумает, а собраться воедино и воедино действовать — для нас труднее всего… Многие поляне, как и я, не раз ходили в храм к ранам, встречали там сербов и лютичей, дулебов, вильков и иные племена одной с нами речи, ломали с ними хлеб, пили из одной чары, а назавтра снова враждовали…
У немцев один вождь, и, когда они ссорятся, он мирит их, как мать своих детей, подравшихся за миской, — наказывая обоих; у нас царит своеволье, и всяк, кто хочет, нас грабит… И ради этого своеволья мы не признаем над собой государя и становимся добычей диких зверей…
Если уж нельзя по-иному, пусть хоть наши края и общины придут, наконец, к согласию и выберут, как гласит прорицание, смиренного, малого и бедного…
Когда Визун кончил, наступило долгое молчание, а те, что раньше старались себя возвеличить, готовы были стать или казаться всех меньше. Иным, наиболее влиятельным, не по вкусу пришлось пророчество, и они роптали против старца.
Вдруг сзади послышались нетерпеливые возгласы:
— На вече! Садитесь в круг!
Все стали сбиваться в кучи — каждый род отдельно, восхваляя и превознося своих. О пророчестве сразу позабыли. Мышки кичились своими трудами и пролитой кровью, Лешеки отстаивали какие-то права, иные бахвалились богатством.
Сторонников Кровавой Шеи было больше всех, и они уже смелей стали провозглашать его князем, но едва это имя услышали на другом конце, поднялась буря и добрая половина отпрянула, не желая признавать Мышка вождём.
Тогда попытались выставить самого смиренного из Лешеков, но крики противной стороны заглушали жидкие голоса.
Старейшины, сидевшие в кругу, один за другим вставали и расходились.
Согласия не достигли и на этом вече… Многие ушли прочь, многие расположились на траве за валом и, попивая мёд, корили своих противников. Визун стоял в стороне, опираясь на копьё, и молча улыбался. Садилось солнце.
Вдруг на взмыленном, запыхавшемся коне примчался человек в одной рубахе; уже издали он что-то выкрикивал, показывая рукой назад.
Все вскочили ему навстречу. Спрыгнув с коня, человек громко закричал:
— Сыновья князя ведут против нас немцев, поморян и кашубов… уже перешли лес на границе…
Едва услышав грозную весть, все бросились к своим лошадям. Ужас и смятение охватили всех.
— Вот и дождались за ссорами и спорами! — гневно вскричал Добек. — А теперь все погибнем, если, потеряв головы, разбежимся: так и перебьют нас по одному, как воробьёв на крыше…
Лешеки молчали, отойдя в сторону: им легче было договориться с сыновьями Хвостека. Мышки рисковали головой… Они сбились в кучу и стояли особняком.
— По коням, кто жив, собирайте своих людей! — послышались крики. — Тут некогда долго раздумывать… Идти всем и лавой загородить им путь… Не остановим их сейчас, потом будет поздно…
— Все по домам, за людьми! — повелительно прервал Добек. — Поезжайте собирать челядь… завтра ведите сюда к Гоплу всех своих… и отсюда двинемся на врага… Вечера и ночи хватит! По коням! По коням!
Разослав гонцов по усадьбам, все сели на коней, мигом переловленных на пастбище или выпряженных из возов, и, едва успело стемнеть, как городище опустело и затихло.
Когда настала ночь, в той стороне, откуда ждали нападения, небо обагрилось заревом.
Наутро никто не приехал на место сбора: должно быть, все готовились, а у многих не было копий и пик… Лишь на третий день люди стали понемногу стекаться к озеру. Весть о вторжении врага всех подняла на ноги, потянулись кучки людей даже из самых отдалённых поселений.
Не дожидаясь, чтоб его выбрали, Добек явился первым на площадь, сам взял на себя начальствование, и никто не отказывал ему в повиновении. Он был достаточно силён, чтобы подчинить себе всякого, кто бы вздумал противиться.
Вооружённый народ того времени едва ли мог называться войском. Поляне были мирным земледельческим племенем, не привыкшим воевать и грабить… Лишь необходимость обороняться заставила их вооружиться, но вооружение у них было убогое.
Старинное медное оружие имелось у немногих, железного было мало, челядь шла с каменными молотами и секирами, палицами, подбитыми гвоздями, луками, пращами и копьями. Кусок липовой коры служил доспехами, а прекрасным называли щит, обтянутый одной или двумя шкурами. Топоры и ножи — что у кого было — затыкали за пояс и привязывали к сбруе.
Челядь и слуги шли пешком, лучшие дружины и кметы ехали верхами, в шишаках или просто в шапках, прикрываясь лишь медными нарамками, защищавшими от удара мечом.
Каждый род вёл своих людей, не всегда покорных, которых держали в повиновении угрозами и страхом.
Добек носился из конца в конец, объезжая толпы и выстраивая их рядами, причём челядь нередко затевала ссоры, а он палкой наводил порядок. Слуги Мышков не хотели стоять рядом с Лешеками. Но Добек, распалясь, не ел и не спал, а не успокоился до тех пор, пока не увидел, что может, наконец, повести людей в бой. Он любил войну и тогда лишь оживал, когда с копьём в руке садился на коня. Глаза его смеялись и подрагивали губы. К вечеру Добек послал самых ловких людей в разведку, приказав им дознаться, где находится неприятель. Он не хотел выступать в поход, не достав языка. А пока, отойдя к озеру, расположился с людьми в роще, чтобы ночью их не выдал дым костров.
