Ознакомительная версия.
Погода ему благоприятствовала. Несколько дней штиля привели бы к страшной катастрофе на борту шхуны, но благодаря береговым и морским бризам Браун меньше чем через неделю миновал проливы Сунда и бросил якорь у устья Бату-Кринг на расстоянии пистолетного выстрела от рыбачьей деревушки.
Четырнадцать человек уселись в шлюпку (шлюпка была большая, так как ею пользовались для перевозки груза) и отправились вверх по течению реки, а двое остались охранять шхуну, причем пищи было у них достаточно, чтобы не умереть с голода дней десять. Дул благоприятный ветер, и однажды после полудня большая белая лодка под рваным парусом подошла к Патюзану; четырнадцать отъявленных негодяев жадно смотрели вперед, держа пальцы на спуске дешевых ружей. Браун рассчитывал, что его прибытие вызовет ужас и изумление. Они подплыли как раз, когда кончился прилив. За частоколом раджи не заметно было никаких признаков жизни; первые дома по обеим сторонам реки казались брошенными. Выше виднелось несколько каноэ, шедших полным ходом. Браун был удивлен, увидав такой большой поселок.
Царило глубокое молчание. Ветер затих; они вытащили два весла и повели лодку к верховьям, намереваясь высадиться в центре поселка, раньше чем жителям придет в голову сопротивляться.
Но, по-видимому, старшина рыбачьей деревушки у Бату — Кринг ухитрился дать сигнал. Когда шлюпка поровнялась с мечетью (построенной Дорамином: здание со шпицами и резными украшениями из коралла), на площади толпился народ. Послышались крики, и вверх по реке понесся звон гонгов. Где-то наверху выстрелили из двух маленьких медных шестифунтовых пушек, и ядро упало в воду, подняв сноп брызг, засверкавших в лучах солнца. Вопящая толпа перед мечетью стала стрелять залпами; пули летели перпендикулярно течению реки. Лодку обстреливали с обоих берегов, и люди Брауна, обезумев, отвечали беспорядочными выстрелами. Весла были подняты.
На этой реке отливы во время половодья наступают быстро, и лодка, находившаяся по середине потока, почти скрытая в дыму, пошла задним ходом. На обоих берегах дым сгустился и ровной полосой тянулся ниже крыш, словно длинное облако, пересекающее склон юры. Воинственные крики, вибрирующий звон гонгов, глухая дробь барабанов, свирепые вопли, треск выстрелов — сливались в оглушительный шум. Браун был ошеломлен, но твердой рукой держался за румпель; им овладело бешенство и ненависть к этим людям, которые осмелились защищаться. Двое из его команды были ранены, и он увидел, что отступление отрезано несколькими лодками, отчалившими от частокола Тунку Алланга и остановившимися на реке. Он насчитал шесть лодок, переполненных воинами.
Окруженный со всех сторон, он заметил вход в узкую речонку — ту самую, куда прыгнул Джим во время отлива. Теперь вода стояла высоко. Введя туда шлюпку, они высадились и расположились на маленьком холмике в девятистах ярдах от частокола; теперь они возвышались над укреплением. Склоны холма были голые, но на вершине росло несколько деревьев. Они их срубили, чтобы устроить бруствер, и до наступления темноты укрепились на этой позиции; тем временем лодки раджи, соблюдая нейтралитет, оставались на реке. После захода солнца зажглись костры на берегу реки и между двойным рядом домов на суше, освещая черный рельеф крыш, группы стройных пальм, рощи фруктовых деревьев. Браун приказал поджечь траву вокруг своей позиции; низкое огненное кольцо под медленно поднимающимся дымом быстро скатилось вниз; кое-где по склонам холма с злобным громким треском загорелись сухие кусты. Выстрелами удалось зажечь траву подальше, но огонь угас у края леса и вдоль болотистого берега речонки. Полоска джунглей в сыром овраге между холмом и частоколом раджи остановила с этой стороны огонь; с шумом трескались стволы бамбука.
Темное бархатное небо было усеяно звездами. Над почерневшей землей поднимались завитки дыма; затем налетел ветер и развеял дым. Браун думал, что атака начнется, как только с приливом военные лодки, отрезавшие его отступление, получат возможность войти в речонку. Во всяком случае он был уверен, что попытаются увести его шлюпку, которая лежала у подножия холма, — темная масса на слабо отсвечивающей мокрой грязевой гряде. Но лодки на реке не продвигались. За частоколом и домами раджи Браун видел на воде их огни. Казалось, они лежали на якоре поперек реки. Виднелись и другие плавучие огни, перебирающиеся от одного берега к другому. Огни мерцали также у стен домов, тянувшихся вверх по берегу, до поворота реки, мерцали они и в глубине страны. Пламя больших костров освещало строения, черные сваи. Это был огромный поселок. Четырнадцать отчаянных авантюристов, лежавших за срубленными деревьями, подняли головы и поглядели вниз на этот город, растянувшийся, казалось, на много миль по верховьям реки и переполненный людьми. Друг с другом они не разговаривали. По временам они слышали громкий крик или отдельный выстрел. Но вокруг их позиции было тихо и темно. Казалось, о них забыли, — как будто возбуждение, заставившее бодрствовать всех жителей, никакого отношения к ним не имело, как будто они были уже мертвы.
Все события этой ночи имеют исключительное значение, ибо создавшееся благодаря им положение оставалось без перемен до возвращения Джима. Джим отправился в глубь страны, где думал пробыть больше недели, и первыми военными операциями руководил Дэн Уорис. Этот смелый и сообразительный юноша («который умел сражаться, как сражаются белые») хотел немедленно разделаться с чужестранцами, но не мог справиться со своим народом. У него не было престижа Джима и репутации человека непобедимого. Он не был реальным воплощением непреложной справедливости и неизменной победы. Он хотя и пользовался любовью, доверием, восхищением, — все же был одним из них, тогда как Джим был из иной страны. Кроме того, белый человек — олицетворение силы — был неуязвим, тогда как Дэна Уориса могли убить.
Таковы были тайные помыслы, руководившие старшинами города, которые решили собраться в форте Джима, чтобы обсудить событие, словно надеялись обрести мудрость и храбрость там, где живет белый. Банде Брауна повезло: с полдюжины жителей были случайно ранены. За ранеными, лежавшими на веранде, ухаживали их жены. Как только поднялась тревога, женщины и дети из нижней части города были отправлены в форт. Там распоряжалась Джюэл, расторопная и возбужденная, встречая безусловное повиновение со стороны «народа» Джима; этот «народ», покинув свой маленький поселок под стенами форта, вошел в крепость, чтобы образовать гарнизоны. Беженцы толпились вокруг нее; и все время до момента катастрофы она была настроена воинственно и мужественно.
Дэн Уорис, узнав об опасности, немедленно отправился к Джюэл, ибо вам не мешает знать, что Джим был единственным человеком в Патюзане, владевшим запасами пороха. Штейн, с которым он поддерживал тесную связь письмами, получил от голландского правительства специальное разрешение доставить в Патюзан пятьсот бочонков пороха. Пороховым складом служил маленький погреб, и в отсутствие Джима ключ находился у девушки. На совете, состоявшемся в одиннадцать часов вечера в столовой Джима, она поддержала Уориса, настаивавшего на немедленном наступлении. Мне говорили, что она встала во главе длинного стола, около свободного кресла, где обычно сидел Джим, и произнесла воинственную, страстную речь, вызвавшую одобрительный шепот у собравшихся старшин.
Старого Дорамина, который больше года не выходил за свой частокол, с большим трудом перенесли в форт. Он был, конечно, здесь первым лицом. Члены совещания были настроены отнюдь не миролюбиво, и слово старика было решающим; но мое мнение таково, что он, зная необузданную смелость своего сына, не смел произнести это слово. Одержали верх более осторожные советчики. Некий Хаджи-Саман распространился на ту тему, что «эти неистовые и жестокие люди во всяком случае обрекли себя на смерть. Они утвердятся на своем холме и умрут с голоду или попытаются пробиться к лодке и будут застрелены из засады на другом берегу речонки; а не то, так они прорвутся и убегут в лес, где погибнут».
Хитростью — доказывал он — можно уничтожить этих злых пришельцев, не подвергая себя опасностям битвы. Его слова произвели сильное впечатление. Жителей поселка смутило то обстоятельство, что в решительный момент военные лодки бездействовали. Представителем раджи на совете был хитрый Кассим. Он говорил очень мало, слушал, улыбаясь, дружелюбный и непроницаемый. Во время заседания чуть ли не через каждые пять минут являлись лазутчики, докладывавшие о поведении пришельцев. Ходили несообразные слухи: у устья реки стоит-де большое судно с пушками, на нем много людей, черных и белых, свирепых на вид. Они прибудут на многочисленных шлюпках и уничтожат всех. Предчувствие близкой непонятной опасности овладело жителями. Один раз началась во дворе паника среди женщин: визг, беготня; дети заплакали. Хаджи-Саман вышел, чтобы их успокоить. Затем часовой выстрелил во что-то, двигавшееся по реке, и чуть не убил одного из жителей, перевозившего в каноэ своих женщин, домашний скарб и двенадцать кур. Это вызвало еще большее смятение.
Ознакомительная версия.
