Да, но через десять минут он поднимется по ступенькам своего дома, а там его ждет Мэй, ждут привычки, честь и все старые правила, в которые он и его близкие всегда верили…
Постояв в нерешительности на углу своей улицы, он зашагал дальше по 5-й авеню.
Впереди, в темноте зимней ночи, смутно вырисовывался большой неосвещенный дом. Подойдя ближе, Арчер вспомнил, как часто он видел его сверкающим огнями, когда стоявшие в два ряда кареты ожидали своей очереди подъехать к покрытым ковром ступеням, над которыми был натянут тент. В этом зимнем саду, мертвенно-черная громада которого тянулась вдоль боковой улицы, он в первый раз поцеловал Мэй, в эту освещенную бесчисленными свечами бальную залу она вошла, высокая, сияющая серебристым сиянием, словно юная Диана.
Теперь дом был темен, как могила, и лишь в подвале мерцал газовый фонарь да наверху из-за какой-то ставни пробивался свет. Дойдя до угла, Арчер увидел, что у дверей стоит карета миссис Мэнсон Минготт. Просто находка для Силлертона Джексона, случись ему пройти мимо! Арчера глубоко тронул рассказ старой Кэтрин об отношении госпожи Оленской к миссис Бофорт — по сравнению с ним праведный гнев Нью-Йорка казался грубым пренебрежением. Однако он слишком хорошо знал, как истолкуют визит Эллен Оленской к ее двоюродной сестре в гостиных и клубах.
Он остановился и посмотрел на освещенное окно. Обе женщины, вероятно, сидят в этой комнате, а Бофорт, скорее всего, отправился искать утешения куда-нибудь в другое место. Говорили даже, будто он уехал из Нью-Йорка с мисс Фанни Ринг. Впрочем, судя по тому, как держалась миссис Бофорт, это представлялось маловероятным.
Кроме Арчера, на ночной 5-й авеню почти никого не было. В этот час большая часть его знакомых сидела по домам, переодеваясь к обеду, и он втайне порадовался, что Эллен, по всей вероятности, сможет незаметно выйти. Едва у него мелькнула эта мысль, как дверь отворилась, и на пороге появилась она. Позади нее теплился слабый огонек, словно кто-то освещал ей дорогу. Она обернулась, сказала кому-то несколько слов, потом двери закрылись, и она стала спускаться по ступеням подъезда.
— Эллен, — тихо проговорил он, когда она сошла на мостовую.
Она слегка вздрогнула и остановилась, и в ту же минуту он увидел, что к ним приближаются два светских франта. Было что-то очень знакомое в пальто, в складках модных шелковых шарфов, повязанных поверх белых галстуков, и он подивился тому, что молодым людям их круга вздумалось так рано отправиться на званый обед. Потом он вспомнил, что Реджи Чиверсы, жившие неподалеку, в этот вечер пригласили многих знакомых на «Ромео и Джульетту» с Аделаидой Нильсен,[176] и понял, что эти двое были из их числа. Когда они проходили под фонарем, он узнал Лоренса Леффертса и одного из младших Чиверсов.
Трусливое желание, чтобы никто не видел госпожу Оленскую у дверей Бофортов, исчезло, как только он всем своим существом ощутил тепло ее руки.
— Я смогу видеться с вами теперь… мы будем вместе, — бормотал он, сам не понимая, что говорит.
— Ах, — отозвалась она. — Бабушка вам рассказала? Глядя на нее, он заметил, что Леффертс и Чиверс, дойдя до угла, вежливо перешли на другую сторону 5-й авеню. Такие проявления мужской солидарности когда-то были не чужды и ему, но теперь этот маневр показался ему отвратительным. Неужели она в самом деле воображает, что они смогут жить подобным образом? А если нет, то что она тогда воображает?
— Завтра я должен вас видеть — где-нибудь, где мы можем быть одни, — сказал он голосом, который ему самому показался рассерженным.
Она нерешительно двинулась к карете.
— Но ведь я у бабушки — то есть я хочу сказать, пока, — добавила она, словно почувствовав, что перемена ее планов требует хоть какого-то объяснения.
— Где-нибудь, где мы можем быть одни, — продолжал настаивать он.
Она засмеялась слабым смехом, который неприятно резанул ему слух.
— В Нью-Йорке? Но ведь здесь нет ни церквей, ни памятников.
— Зато есть музей — в парке,[177] — заметив ее удивление, пояснил он. — В половине третьего я буду у входа.
Она ничего не ответила и, повернувшись, быстро села в карету. Когда карета тронулась, госпожа Оленская наклонилась вперед, и ему почудилось, что в темноте она помахала ему рукой. Обуреваемый противоречивыми чувствами, он посмотрел ей вслед. Ему казалось, будто он говорил не с тою женщиной, которую любит, а с какой-то другой, с которой делил уже приевшиеся наслаждения — до того невыносимо было чувствовать себя в плену этих пошлых слов и понятий.
— Она придет! — чуть ли не с презрением сказал он себе.
Избегая популярного собрания Вулф,[178] чьи забавные полотна занимали одну из главных галерей причудливого здания из чугуна и разноцветных изразцов, называемого Метрополитен-музей, они прошли по коридору в комнату, где в унылом уединении плесневели памятники древности Чеснолы.[179]
Никто не нарушал их одиночества в этом унылом убежище и, усевшись на диван, расположенный вокруг центрального калорифера парового отопления, они молча смотрели на шкафы черного дерева, где под стеклом хранились извлеченные из праха обломки Илиона.[180]
— Странно, что я никогда здесь не была, — сказала госпожа Оленская.
— Гм… я думаю, когда-нибудь здесь будет великолепный музей.
— Да, — рассеянно согласилась она.
Она встала и прошлась по комнате. Арчер любовался легкими движениями ее фигуры, девически стройной даже в тяжелых мехах, модной меховой шапочкой, изящно отделанной крылом цапли, и похожими на плоские завитки виноградной лозы колечками темных волос на висках. Как и при каждой их встрече, он был весь поглощен черточками, составлявшими ее особенное очарование. Вскоре и он поднялся и подошел к шкафу, перед которым она стояла. Стеклянные полки были уставлены мелкими обломками, в которых с трудом угадывались предметы домашнего обихода, украшения и безделушки из стекла, глины, потускневшей бронзы и других истертых временем материалов.
— Как жестоко, что в конце концов все теряет смысл… — сказала она. — Как эти вещи — когда-то они были необходимыми и важными для забытых людей, а теперь их нужно рассматривать в лупу и снабжать этикеткой «назначение неизвестно».
— Да, но пока…
— Ах, пока…
Когда она стояла перед ним в своей длинной котиковой шубке, спрятав руки в маленькую круглую муфту, с вуалью, словно прозрачная маска, наполовину закрывшей ее лицо, а букетик фиалок, который он ей принес, колыхался от ее порывистого дыхания, ему просто не верилось, что эта безупречная гармония линий и красок когда-нибудь падет жертвой нелепого закона изменений живой природы.
— А пока имеет значение все, что касается вас, — сказал он.
Задумчиво взглянув на него, она воротилась к дивану. Он сел рядом и молча ждал, как вдруг услышал звук шагов, гулко отдававшихся в анфиладе пустых комнат, и физически ощутил гнет уходящих минут.
— Что вы хотели мне сказать? — спросила она, словно тоже получила предостережение.
— Что я хотел вам сказать? — повторил он. — Мне кажется, вы приехали в Нью-Йорк потому, что испугались. — Испугалась?
— Да, вы испугались, что я приеду в Вашингтон. Она опустила глаза на муфту, и он увидел, что руки ее беспокойно двигаются.
— Так что же вы скажете?
— Что я скажу? Да, — ответила она.
— Значит, вы действительно испугались? Вы знали?
— Да, я знала…
— Ну и?.. — настаивал он.
— Ну и… Ведь так будет лучше, правда? — вздыхая и вопросительно глядя на него, отозвалась она.
— Лучше?
— Так мы причиним меньше зла другим. Разве вы не этого всегда хотели?
— Чтобы вы были здесь — близко и все равно далеко? Встречаться с вами так, как сейчас, тайком? Это прямо противоположно моим желаниям. Я говорил вам прошлый раз, чего я хочу.
Она помедлила.
— И вы по-прежнему думаете, что так будет хуже?
— В тысячу раз! — Он умолк. — Было бы легко сказать вам неправду, но правда заключается в том, что я нахожу это отвратительным.
— О, я тоже! — с глубоким вздохом облегчения воскликнула она.
Он нетерпеливо вскочил.
— Ну вот… теперь моя очередь спросить — ради всего святого, что же, по-вашему, лучше?
Она опустила голову, все еще сжимая и разжимая руки в муфте. Шаги приблизились, и сторож в обшитой галуном шапке безучастно прошел по комнате, словно крадущееся по кладбищу привидение. Оба дружно уставились на стоявший перед ними шкаф, а когда служитель скрылся среди вереницы мумий и саркофагов, Арчер заговорил снова:
— Что же, по-вашему, лучше? Вместо ответа она прошептала:
— Я обещала бабушке остаться с нею. Мне казалось, что здесь я надежнее укроюсь от опасности.
