Он помчал ее вокруг сквера, как она была, без шляпы, и Кристин не могла вдоволь налюбоваться маленьким автомобилем. Через четыре минуты они уже воротились и стояли на тротуаре перед домом. Эндрью все не мог глаз отвести от своего сокровища.
Минуты близости между ними, взаимного понимания, общей радости были теперь такой редкостью, что Кристин ужасно хотелось продлить их. Она прошептала:
— Теперь тебе будет удобно навещать больных, милый. — Потом робко: — И если бы мы могли иногда ездить вдвоем за город, ну, хотя бы по воскресеньям, в лес — как бы это было чудесно!
— Разумеется, — ответил он рассеянно. — Но автомобиль, собственно, куплен для моей практики. Мы не можем носиться в нем повсюду, иначе он быстро запачкается.
Главный эффект был впереди и оказался для него совершенно неожиданным. В следующий четверг он, выйдя из стеклянной двери дома № 17-а на Грин-стрит, очутился лицом к лицу с Фредди Хемсоном.
— Алло, Хемсон, — сказал он небрежно. Он не мог подавить радостного удовлетворения при виде физиономии Хемсона. Сперва тот его не узнал, а когда узнал, лицо его, пройдя по очереди все степени изумления, выразило откровенную растерянность.
— Алло! — отозвался он наконец. — Что ты здесь делаешь?
— Был у пациента, — отвечал Эндрью, кивком головы указывая назад, на дом № 17-а. — Я лечу дочь Джо Ле-Роя.
— Джо Ле-Роя!
Уже одно это восклицание много значило для Мэнсона. Он жестом хозяина положил руку на дверцу своего красивого нового автомобиля.
— Тебе в какую сторону? Не подвезти ли тебя?
Фредди быстро пришел в себя. Терялся он и редко и ненадолго. За какие-нибудь полминуты его мнение о Мэнсоне и о том, насколько этот человек может быть ему полезен, подверглось мгновенному и неожиданному превращению.
— Да, — он дружески улыбнулся. — Я шел на Бентинк-стрит, в санаторию Иды Шеррингтон. Захаживаю туда, чтобы держать старушку в повиновении. Но я, пожалуй, проедусь с тобой.
Несколько минут, в течение которых они переезжали Бонд-стрит, оба молчали. Хемсон усиленно размышлял. Он так радушно приветствовал Мэнсона в Лондоне, рассчитывая, что тот будет время от времени посылать к нему, на улицу Королевы Анны, больных на консультацию по три гинеи за визит. Но сейчас перемена в старом его товарище, автомобиль, а главное — упоминание о Джо Ле-Рое (это имя ему говорило неизмеримо больше, чем Эндрью) показали ему его ошибку. Потом он подумал об ученых степенях Мэнсона. Это тоже могло быть полезно, весьма полезно. Предусмотрительно заглядывая в будущее, Фредди видел теперь лучшую, гораздо более солидную основу для сотрудничества с Эндрью. Но надо было подойти к делу осторожно, потому что Мэнсон чертовски обидчивый и ненадежный малый. И Фредди сказал:
— Почему бы тебе не заехать со мной к Иде? Знакомство с ней полезно, хотя ее лечебница — самая скверная в Лондоне. Ну, да, впрочем, и другие, верно, не лучше. А цены у нее выше.
— Вот как?
— Зайдем со мной и посмотрим мою пациентку. Это безобидная старушка, миссис Реберн. Мы с Айвори проделываем над ней кое-какие исследования. Ты ведь, кажется, специалист по легочным болезням? Пойдем, выслушай ее. Она будет страшно довольна. А ты получишь пять гиней.
— Неужели... Ты хочешь сказать, что... Но что у нее с легкими?
— Да ничего особенного, — усмехнулся Фредди. — Не гляди так удивленно. Просто, вероятно, небольшой старческий бронхит. А она будет рада, если я привезу тебя. Мы всегда так устраиваемся — я, Айвори и Дидмен. И тебе бы следовало вступить с нами в компанию, Мэнсон... Пока не будем об этом говорить... да, лечебница сейчас за углом! Но ты удивишься, когда я тебе расскажу, какой доход это дает.
Эндрью остановил машину у дома, который ему указал Хемсон, обыкновенного на вид лондонского жилого дома, высокого и узкого, совершенно очевидно не предназначавшегося для его нынешних функций. Озирая шумную улицу, по которой грохотали и свистели автобусы, автомобили, трамваи, трудно было себе представить, чтобы какой-нибудь больной мог найти здесь покой. Это было как раз такое место, где можно было скорее заболеть расстройством нервов, чем излечиться от него. Эндрью сказал это Хемсону, когда они поднимались по ступеням подъезда.
— Знаю, дорогой мой, — с готовностью согласился Фредди, — но и другие санатории и лечебницы расположены не лучше. Этот уголок Вест-Энда кишит ими. Видишь ли, нам, врачам, нужно, чтобы они находились там, где нам удобно. — Он ухмыльнулся. — Идеальное место для них, конечно, было бы где-нибудь за городом, в тишине, но подумай, какой врач, например, захочет ездить за десять миль каждый день, чтобы пять минут пробыть у больного! О, ты со временем все узнаешь относительно наших вест-эндских тихих заводей для больных. — Он остановился в узком вестибюле, по которому они проходили. — Они все пропитаны тремя запахами, — замечаешь? — эфира, кухни и человеческих испражнений — логическая последовательность... Извини, дружище! Ну, а теперь — к Иде!
С видом человека, знающего, что делает, он привел Эндрью в тесную контору на нижнем этаже, где за маленьким письменным столом сидела маленькая женщина в форме красновато-лилового цвета и накрахмаленной белой наколке.
— Доброе утро, Ида! — воскликнул Фредди тоном, в котором звучало нечто среднее между лестью и фамильярностью. — Что, все подсчетами занимаетесь?
Она подняла глаза и, увидев его, приветливо улыбнулась. Ида была низенькая, полная и в высшей степени полнокровная женщина. Но ее веселое красное лицо было так густо напудрено, что казалось сизо-лиловым, почти под цвет ее форменного платья. В ней чувствовалась грубая, неугомонная жизненная энергия, смелость, понятливость, юмор. Она носила вставные и притом плохо вставленные зубы, в волосах уже блестела седина. Легко было заподозрить ее в любви к крепким выражениям и вообразить в роли содержательницы второразрядного ночного клуба.
А между тем санаторий Иды Шеррингтон был самый модный в Лондоне. У Иды побывали половина пэров, светские дамы, любители скачек, знаменитые адвокаты и дипломаты. Стоило только развернуть утреннюю газету, чтобы прочесть, что еще кто-нибудь из блестящей молодежи, знаменитостей сцены или экрана благополучно оставил свой аппендикс в материнских руках Иды. Она одевала всех сиделок в форму светлолилового цвета, платила дворецкому двести фунтов в год, а старшему повару — вдвое больше. С больных брала совершенно фантастические цены. Сорок гиней в неделю за комнату было довольно обычной здесь платой. А сверх того платили отдельно за лекарства, — часто эти счета исчислялись в фунтах, — за специальную ночную сиделку, за операцию. А если с Идой пытались торговаться, у нее на все был один ответ, который она часто сдабривала вольным прилагательным. У нее имелись свои заботы. Надо было платить разные проценты и налоги, и она часто приходила к убеждению, что остается в накладе.
Ида питала слабость к молодым врачам и любезно поздоровалась с Мэнсоном, а Фредди пробормотал:
— Хорошенько посмотрите на него. Он скоро будет направлять к вам такое множество пациентов, что вы переберетесь в «Плаза-отель».
— «Плаза» перебирается к нам, — многозначительно кивнула Ида своей наколкой.
— Ха-ха-ха! — засмеялся Фредди. — Вот это хорошо. Надо будет рассказать Дидмену. Поль это одобрит. Пойдем, Мэнсон, сейчас поднимемся наверх.
Слишком узкий лифт, в котором могли бы поместиться только одни носилки, поставленные косо, поднял их на четвертый этаж. Коридор был узок, у дверей стояли подносы и вазы с цветами, сникшими от жары. Эндрью и Хемсон вошли в комнату миссис Реберн.
Женщина лет за шестьдесят сидела в постели, обложенная подушками, ожидая врача, и держала в руках бумажку, на которой были записаны некоторые симптомы, замеченные ею у себя этой ночью, а также вопросы, которые она хотела задать ему. Эндрью не ошибся, отнеся ее сразу к типу пожилых ипохондриков, тех «malade au petit morceau de papier»[37], о которых говорит Шарко[38].
Присев на кровать, Фредди заговорил с нею, ограничившись лишь тем, что пощупал ее пульс. Он выслушал все, что она сказала, и стал ее весело успокаивать. Сказал, что мистер Айвори сегодня днем придет к ней и сообщит результат своих высоконаучных исследований. Попросил разрешить его коллеге, доктору Мэнсону, осмотреть ее. Миссис Реберн была польщена. Все это было ей очень приятно. Из разговора выяснилось, что она вот уже два года лечится у Хемсона. Она была богата, одинока, и жизнь ее протекала то в исключительно дорогих частных отелях, то в санаториях Вест-Энда.
— Господи! — воскликнул Фредди, когда они вышли из комнаты. — Ты представить себе не можешь, какое золотое дно для нас эта женщина! Какие самородки мы извлекаем!
Эндрью ничего не ответил. Его слегка мутило от атмосферы, царившей здесь. У старой дамы легкие были в порядке, и только трогательная благодарность, с которой она смотрела на Фредди, мешала Эндрью счесть все это дело гнусным и бесчестным. Он старался уговорить сам себя. С какой стати ему разыгрывать поборника справедливости? Он никогда не добьется успеха, если будет все по-прежнему нетерпим и упрям. И Фредди ему добра желал, приглашая осмотреть свою пациентку.
