Восстановление нормальной окраски его щек, исполосованных хлыстом, происходило очень медленно, и даже устриц, приложенных к лицу в течение двадцати четырех часов в сутки, было недостаточно, чтобы устранить фиолетовый полумесяц под глазом.
Он вынужден был оставаться в закрытом помещении и выходил только ночью.
Боль была несильная. Но досада была нестерпимая, и он заплатил бы хорошую сумму из своего шпионского заработка, чтобы отомстить человеку, который так жестоко отхлестал его.
Однако это было невозможно по нескольким причинам, хотя бы потому, что он не имел понятия, кто это был. Он только знал, что обидчик был гостем Кошута, поскольку он вышел из дома экс-правителя Венгрии. Сам Свинтон не видел посетителя в момент, когда тот вошел, а его подчиненный, который разделял с ним обязанность по наблюдению и слежке, не знал этого гостя. Тот был незнакомцем, не бывавшим там прежде, — по крайней мере, с начала организации слежки.
По описанию этого человека, а также из того, что видел сам Свинтон в этом густом тумане — особенно из того, что он почувствовал — у него возникло подозрение насчет того, кто это был. Он не мог не заподозрить Майнарда. Могло показаться странным, что он мог подумать о Майнарде. Но это не так, поскольку на самом деле он часто вспоминал Майнарда. Все происшедшее в Ньюпорте не из тех событий, что забываются. И, кроме того, была эта история в Париже, когда Джулия Гирдвуд проявила интерес к пленнику зуавов, что не прошло мимо внимания ее ревнивого спутника.
Ему было известно о ее краткой отлучке из отеля Лувр, и он догадался, по какой причине она уходила. Несмотря на то, что на балу в Ньюпорте она предпочла Майнарду его конкурента, Свинтон подозревал ее в том, что она втайне от своей матери испытывает симпатию к Майнарду.
Воспоминание о давнем сопернике взбесило его и натолкнуло на мысль о том, что это Майнард — тот самый человек, который тогда едва не разоблачил его.
Потерпеть фиаско в любовной интриге, быть вызванным на дуэль, которая не состоялась, и, наконец, быть исполосованным хлыстом, — даже одного из этих трех оскорблений достаточно, чтобы взбесить человека.
Свинтон и без этого был уже доведен до крайности.
То, что Майнард повинен в первых двух неприятностях, он знал, но насчет последней он не был уверен. Однако он все же догадался, что орудовал хлыстом Майнард, несмотря на плотный туман и на то, что лицо его истязателя было прикрыто крепом.
Голос, который обратился к нему, не был похож на голос Майнарда, но это также, возможно, было сделано специально.
Пока же он вынужден был находиться в закрытом помещении, и большую часть времени он потратил на обдумывание планов мести.
Если б его патрон обратил внимание на то, как Свинтон, сидя за створками жалюзи, непрерывно наблюдает за домом Кошута, он бы похвалил его за усердное исполнение своих обязанностей.
Но он не был столь искренен в усердии, как казалось. Многие посетители побывали в доме напротив, и некоторые из них выглядели довольно подозрительно — были очень похожи на революционеров, — все они входили в дом и покидали его, причем за ними не следили.
Шпион, предавшись собственным заботам, выведшим его из себя, не помышлял о том, чтобы отрабатывать на службе государства в полную силу, как ему было поручено. Среди посетителей Кошута он искал лишь капитана Майнарда.
У него не было никакого конкретного плана, как отомстить Майнарду, и меньше всего он хотел огласки этой истории. Обращение в полицию было бы для него фатальным — как для него самого, так и для его патрона. Это могло бы поставить под угрозу всю систему слежки, о существовании которой до настоящего времени англичане не подозревали. Человек, исполосовавший его хлыстом, должно быть, знал, что за ним следили, и знал, почему. А вот британцам совсем не следовало знать об этом.
У Свинтона не было никакого намерения пожаловаться в полицию, так же как и лорду, его нанимателю. Последнему, когда тот позвонил ему однажды вечером в дверь, он передал ту же самую историю, что и Роберту Коттреллу, лишь добавив, что разбойники напали на него в тот момент, когда он выполнял свои обязанности, будучи на службе государства!
Благородный дворянин был потрясен его несчастьем; он посочувствовал Свинтону, но счел, что лучше не разглашать эту историю. Он также намекнул о повышении оплаты и сказал, что поскольку Свинтон не может показаться на улице при дневном свете, он советует дышать свежим воздухом по ночам — иначе его здоровье может пострадать от такого длительного заточения в четырех стенах.
Протеже принял этот совет; несколько раз он выходил по вечерам и посещал таверну в Сент Джонз Вуд, где в салоне играли в юкер. У него теперь водились деньги, и он мог позволить себе насладиться игрой в карты.
Пару раз, вернувшись домой в поздний час, он застал патрона в своей комнате за беседой с его женой. Его светлость свободно приходил к нему, чтобы расспросить о его здоровье, и лорд с нетерпением ожидал поправки протеже, чтобы дать ему новые поручения.
Патрон не выражался так откровенно: «ожидает с нетерпением». Он не был настолько неучтив, чтобы сказать это прямо. Свинтон узнал об этом из слов Фан.
Свинтон и без этого понимал, что к чему. Он также обратил внимание на новые браслеты, блестевшие на запястьях его жены, алмазные подвески на ее ушах и дорогое кольцо, искрящееся на ее пальце, которого раньше у нее не было!
Он видел и не спрашивал, откуда все это. Его не интересовали эти подробности, а если даже интересовали, то его нисколько не возмущал источник этих секретных подарков. Сэр Роберт Коттрелл созерцал эти дары с гораздо большим неудовольствием, чем собственный муж Фан.
Была всего лишь одна вещь, которая теперь по-настоящему волновала Ричарда Свинтона. Он любил юкер, он строил планы мести, но была одна мысль, перед которой оба эти удовольствия не значили ничего. Это была скорее не мысль, а страсть, и объектом этой страсти была Джулия Гирдвуд. Любовь к ней полностью овладела им.
Вообще, такой человек как Свинтон не способен был любить. И на самом деле так оно и было. Но любовь бывает разная, и сердце экс-гвардейца было подвержено самой низменной разновидности любви, иными словами, он «влип».
Свинтоном владело желание завоевать Джулию во что бы то ни стало. И даже злодейский план, изобретенный в начале, чтобы овладеть состоянием Джулии Гирдвуд, стал для него менее значимым, чем простое желание обладать ей.
Тот, прежний план, не утратил своей важности, но страсть Свинтона была на первом месте. Прежде всего, именно поэтому он проклинал свое вынужденное заточение в четырех стенах.
Это случилось как раз после того изысканного званого обеда, где Свинтон, как он полагал, произвел впечатление. Это избиение помешало ему дать еще один обед. Прошло шесть дней, и он все еще не мог пригласить семейство Гирдвуд. Как он мог с таким лицом принять их, даже если объяснит происхождение ран? В любом случае, об этом нельзя было и думать; и он вынужден был отложить новую встречу.
Тем временем он сильно страдал оттого, что не мог снова увидеть Джулию Гирдвуд. Карты не могли излечить его от этой страсти, а то, что он видел или подозревал в отношении собственной жены, еще более удручало его, и он все больше склонялся к мысли, что ему нужно отвлечься.
У него были и другие мысли, которые беспокоили его. Он так долго не видел Джулию — и что может случиться, когда он, наконец, увидит ее? Красавица, к тому же богатая, — разве она будет долго оставаться незамеченной? Безусловно, ее окружают поклонники, а некоторые из них вполне могут рассчитывать на взаимность. Например, был Лукас, один из поклонников, но Свинтон не думал о нем. Могли появиться другие поклонники, и среди них — тот, кто вполне отвечал бы требованиям ее матери, чтобы получить разрешение на женитьбу.
Как он трепетал при одной мысли, что настоящий лорд уже преуспел и стал женихом — и в этот момент преклоняет колени перед ее шелковой юбкой на одном из ковров «Кларендона»!
Или, если не лорд, — разве Майнард не мог быть этим счастливчиком, втайне от матери?
Свинтон представил себе эту, последнюю фантазию, и она была самой неприятной из всех.
Эта фантазия преследовала его каждый день, когда он сидел перед окном, ожидая, пока кожа его лица не восстановит свой естественный цвет.
И как только это произошло, он, не теряя больше ни дня, поспешил посетить семейство Гирдвуд.
Он оделся в самом лучшем стиле. Оплата его шпионской практики, выдаваемая таким щедрым патроном, позволяла это. Ни один щеголь, которого можно было встретить на улице, не был одет так первоклассно, как Свинтон, поскольку на нем были пальто от Пула, ботинки от Мелнотте и шляпа от Кристи.
Он не пошел пешком, как это было в его первое посещение отеля «Кларендон».
