Тем временем наступил вечер, все уселись за накрытый стол, и Тарас подал ужин: зразы и кашу.[87] Карол, сидевший подле Зиновии, начал было опять шептать ей на ухо о своей любви и своих упованиях. Он выбрал не слишком удачное время.
— Я приняла решение никогда больше не выходить замуж, — холодно отрезала Зиновия.
— Ты не можешь всерьез говорить такое!
— Пожалуйста, избавь меня от дальнейших разговоров.
— Зиновия, ты повергаешь меня в отчаянье.
— Да замолчишь ты?
— Я не могу. Прошу тебя, Зиновия…
— Тогда я сама положу этому конец: я завтра же уеду. — Она повернулась к Меневу: — Могу я завтра утром взять экипаж?
— Разумеется.
— Не позволяй ей уезжать, — сказал Карол.
— Ты хочешь уехать?
— Да, и уже завтра.
Тут все, за исключением Натальи, принялись ее уговаривать.
— Нет, я поеду! — энергично воскликнула Зиновия. — Если вы полагаете, что я позволю вам терзать меня, то вы ошибаетесь. Я по горло сыта вашими скандалами.
Она встала из-за стола, резко отодвинула стул и удалилась к себе в комнату.
Первым туда явился Карол, чтобы успокоить ее. А вскоре пришел и Менев.
— Если тебя кто-то обидел, — проговорил он, — пусть сам за это расплачивается. Но почему вместе с ним должен страдать я, если я искренне тебя почитаю и люблю?
— Хорошо, я останусь, — сказала Зиновия, — но Карол больше не должен говорить мне о своей любви. Мне эти глупые истории надоели.
— Даю тебе честное слово, — ответил Карол, совершенно раздавленный.
— Ладно, я не поеду, — сказала Зиновия. — А сейчас прошу оставить меня одну и прислать ко мне Феофана: в отношениях с ним я тоже собираюсь поставить точку.
Жрица сочла необходимым принарядиться, прежде чем положить под нож свою жертву. Она облачилась в пурпурное бархатное платье со шлейфом, а поверх него накинула соболиную кацавейку.
Феофан робко постучал в дверь.
— Подожди, — откликнулась Зиновия. Она повязала на шею черную бархатную ленту, украсила руки звонкими браслетами, затем еще поправила волосы и кисточкой припудрила лицо.
Наконец, довольная собой, она опустилась на диван.
Феофан вошел.
— Я велела позвать тебя.
— Что прикажешь?
— Я приказываю тебе впредь избавить меня от выражений твоих чувств. Я хочу, чтоб ты оставил меня в покое, понятно?
— Да.
— В таком случае можешь идти.
— Зиновия!
— Пожалуйста, не устраивай сцен!
Хотя как раз этого она, змия, и хотела — и этому заранее радовалась.
— Делай что хочешь, — взорвался вдруг Феофан, — но я не могу оставаться спокойным, когда ты обращаешься со мной так. Разве я заслужил подобную черствость?
— Может, да, может, нет, но это второстепенный вопрос — я по горло сыта вашими детскими играми.
— Тогда не играй со мной.
— Нет? Именно сейчас я и буду тобой играть, я тебя не боюсь. Берегись! Сейчас ты мышь, а я — кошка.
— Зиновия, — запинаясь, пролепетал Феофан, — я с собой покончу, если ты меня оттолкнешь…
— И какой же вид смерти ты выберешь? — насмешливо поинтересовалась Зиновия. — Кинжал, яд, воду или веревку? Я рекомендую тебе застрелиться, это самое легкое.
— Ты не веришь, что я это сделаю? — крикнул Феофан, выпрямляясь.
— Напротив, — сказала Зиновия, поднявшись с дивана и заряжая свой револьвер, — я очень на это надеюсь. Еще никто не лишал себя жизни из-за меня, я просто сгораю от нетерпения пережить наконец и эту главу романа. — Она протянула ему пистолет. — Вот, если ты в самом деле любишь меня, то застрелишься у меня на глазах, и притом сейчас же, не сходя с места.
Феофан взял револьвер и приставил себе колбу.
— Погоди, — остановила его Зиновия, — я тебе скомандую, нажмешь на курок при счете «три». Раз!
Феофан побледнел, как саван.
— Два!
Пистолет задрожал у него в руке.
— Три!
Он не нажал на курок, а отшвырнул пистолет в сторону.
— Ты меня разыгрываешь.
— Я? Ты, братец, меня не знаешь! — воскликнула Зиновия. — Но как я вижу, тебе не хватает смелости. Уходи, я тебя презираю.
Гордо вскинув голову, она быстро зашагала взад и вперед по комнате.
— Зиновия! Не ввергай меня в отчаяние!
Он бросился перед ней на колени, и она, скрестив на груди руки, с любопытством взглянула на него сверху вниз.
— Хорошо, я положу конец твоим мукам, — молвила она. — Я сама тебя убью.
Ей стоило огромных усилий сохранять серьезность в этот трагический момент. Однако Феофан избавил ее от необходимости и дальше сдерживаться. Как только она направила на него ствол револьвера, он вскочил на ноги и пулей вылетел из комнаты. А Зиновия бросилась на подушки дивана, чтобы наконец от всего сердца расхохотаться.
— Что тут случилось? — спросила Аспазия, просовывая голову в дверь.
— Кошачья комедия, — проговорила Зиновия. — Да ты входи, входи.
— Мне хотелось бы с тобой посоветоваться.
— Слушаю.
Аспазия подсела к ней.
— Поклонение Лепернира начинает меня тяготить. Я собиралась лишь немного развлечься с ним, чтобы скоротать время, а он воспринял это дело всерьез и теперь мучает меня требованиями свидания с глазу на глаз.
— Откажи ему без лишних разговоров, у тебя есть прекрасная возможность дать ему отставку.
— Ты полагаешь? А если Менев узнает?
— Он не узнает ничего.
— Ах, мне вообще не следовало пускаться в подобную авантюру! — вздохнула Аспазия.
— Я повторяю: пусть он явится, и ты скажешь ему всю правду прямо в глаза.
— Пожалуй, так действительно будет лучше.
40. Гром среди ясного неба
Любая женщина — стекло.
И делать опыт не годится,
Способна ли она разбиться:
Иной раз случай шутит зло.
Сервантес[88]
Дожди прекратились, ледяной ветер подул над равниной, разорвал серый занавес, свисавший с неба, и быстро высушил улицы и дороги. Солнце приветливо осветило зеленеющие всходы и украсившиеся почками деревья, вороны с радостным карканьем перелетали с места на место, воробьи стайками собирались на плетнях, первые ласточки облетали соломенные деревенские кровли.
В михайловском дворе опять стояли три роковые, крытые холстом повозки, а перед домом — на корточках, на лавках, на досках и на ступеньках — сидели евреи в черных лапсердаках. Это была форменная осада. Поскольку денег ни у кого, даже у Зиновии, не было, двери заперли. Однако настырные кредиторы устроили пост снаружи, готовые наброситься на любого, кто переступит порог. Первым, кто угодил им в лапы, оказался Менев.
Поскольку на этот день была назначена давно запланированная охота на волков. Едва он с ружьем вышел на крыльцо, евреи с жалобными причитаниями окружили его плотным кольцом и принялись хватать за одежду.
— Высокородный барин! Мы будем довольны даже мизерным платежом, — умоляли они, — по десять гульденов на человека.
— Ни копейки, — сухо отрезал Менев и вскочил на лошадь, которую подвел Мотуш.
Теперь появилась Зиновия.
— Милостивая госпожа, — завопили евреи, целуя ее в плечи и в локти, — подсобите нам, скажите высокородным барыням свое слово, чтобы они немного нам заплатили.
— Прочь с дороги, — закричал Менев, — иначе я по вам выстрелю.
Все тотчас же расступились. Он рысью поскакал за ворота, а Зиновия спаслась, юркнув обратно в дом.
Между тем через некоторое время к крыльцу подкатила коляска, и Зиновия вернулась с бабушкой Иваной и Лидией. Разъяренные евреи столпились вокруг дам. Каждый из них норовил отпихнуть сотоварища и, жалобно причитая, размахивал высоко над головой своим счетом. И только благодаря кнуту Мотуша дамам удалось-таки сесть в коляску и благополучно отбыть со двора. Однако озлобленные кредиторы тоже залезли в свой рыдван и преследовали их по пятам по имперской дороге до самой столицы округа.
Только теперь Наталья осторожно высунула голову в окно, потом медленно приоткрыла входную дверь и пересекла двор, чтобы затворить и запереть на засов ворота.
За этим занятием она вдруг услышала сердечное «С добрым утром!». На улице остановился, верхом на лошади, Сергей.
— Вы наконец вернулись? — приятно удивившись, спросила Наталья.
— Я только что прибыл.
— Меня это очень радует, но дома никого нет, кроме мамы, да и той нездоровится. Зиновия же недавно уехала в город. Если вы пришпорите лошадь, то еще успеете ее нагнать.
— Почему вы опять так недоброжелательно настроены, Наталья?
— Вам со мной, видать, очень скучно, — ответила девушка, простодушно надув губки.
— Напротив, я беседую с вами даже тогда, когда вы ни слова не произносите, когда я могу просто на вас смотреть.
