— Вам со мной, видать, очень скучно, — ответила девушка, простодушно надув губки.
— Напротив, я беседую с вами даже тогда, когда вы ни слова не произносите, когда я могу просто на вас смотреть.
Наталья счастливо улыбнулась.
— Однако вам все же не следует задерживаться подле меня, — сказала она, — потому что сейчас мне лучше побыть одной. Вы не сердитесь за то, что я говорю вам это?
— Нет, разумеется, не сержусь.
— Тогда я немного вас провожу.
Она вышла за ворота и рядом с его лошадью, которую Сергей пустил шагом, двинулась по деревне. Они почти не разговаривали, а только все чаще поглядывали друг на друга. И на ее лице, как и на его, светилась тихая радость. У пересечения улиц Наталья остановилась и протянула ему руку.
— Здесь я попрощаюсь, — сказала она. — Когда я вас снова увижу?
— Как только вы этого пожелаете.
— В таком случае приезжайте еще сегодня. Хорошо?
— Я рад, что могу приехать. Адье!
— До свиданья!
Когда Наталья вернулась, из дома доносился беспорядочный шум, слуги стояли на дворе и шушукались. Потом отчетливо послышались голос Менева и громкий плач Аспазии. Наталья стремглав взбежала по ступенькам и прошла в салон, где ее мать, прижав к лицу носовой платок, лежала в кресле, а отец, гневно сопя, расхаживал из угла в угол, в то время как Лепернир, бледный как покойник, стоял, прислонившись к окну.
— Оставь нас одних, — приказал ей Менев.
— А мне, наоборот, кажется, что мое присутствие здесь крайне необходимо, — спокойно возразила Наталья.
— Впрочем, я не против, чтобы ты узнала, до чего опустилась твоя мамаша.
— Стилян! — вскричала Аспазия. — Пощади меня перед моим ребенком!
Наталья приблизилась к Аспазии и обняла ее, словно желая защитить.
— Моя мама не может сделать ничего плохого, — проговорила она.
Аспазия в порыве нежной признательности схватила руку дочери и поцеловала ее.
— Ты, видать, собираешься ее оправдывать? — снова разбушевался Менев. — Или ты станешь лгать, — продолжал он, обернувшись к жене, — отрицая, что я застал тебя во время любовного свидания?
— Я не стану лгать, — выдавила из себя вконец уничтоженная Аспазия. — Я провинилась, но не настолько, как ты полагаешь.
— Это фразы из твоих французских романов, — возразил Менев. Потом остановился перед Леперниром и вперил в него мрачный взгляд. — Вы, молодой человек, вероятно, понимаете, что при сложившихся обстоятельствах нам остается делать. В обществе существуют законы, которые никому не позволено безнаказанно нарушать.
— Я полностью к вашим услугам, — проговорил кадет, — но прошу вас пожалеть свою супругу. Она совершенно не виновата.
— Ну, это уж слишком, — вмешалась Наталья, бросаясь к отцу. — Твоя дуэль с Леперниром была бы попросту смехотворной, я даже не вижу причин для нее. Мама самым невинным образом позволила за собой поухаживать, и ничего более.
— Чем ты можешь доказать это?
— Это подсказывает мне мое чувство. Разум может заблуждаться, а сердце — нет.
— Клянусь тебе, — снова заговорила Аспазия, — что между нами не произошло ничего, что хоть в малейшей степени оскорбляло бы твою честь.
— Пустые слова!
— Разве не достаточно того, что моя мать позволила соблазнить себя всякими глупостями? — сказала Наталья. — И разве теперешним конфузом она уже не искупила свою вину? Разве у тебя есть право сомневаться в ней? Да будь она даже во сто крат виновнее, с чего ты набрался смелости судить ее? Или тебя самого не в чем упрекнуть?
Менев смущенно жевал свой ус.
— Долгие годы вы жили в мире и согласии, — продолжала Наталья, — любили своих детей, вас все вокруг уважали, а теперь какой-то каприз, какая-то минутная слабость могут поставить все это под сомнение? Нет, отец, здесь нужно выбрать одно из двух: или ты прощаешь мать, или она немедленно покидает этот дом, но тогда и я уйду вместе с ней.
— Вздор! — проворчал Менев.
Наталья взяла мать за руку и подвела к нему. Менев начал смягчаться, однако еще не капитулировал.
— Что ты надумала? — проговорил он. — Содеянное так быстро не зарубцуется. Может, со временем…
— Прощают или сразу, или никогда.
— Я не могу.
— В таком случае мы пошли, — решила Наталья.
Она повернулась было к дверям.
— Погоди! — крикнул Менев и уже в следующее мгновение протянул жене руку.
— Спасибо вам, барышня, — заговорил Лепернир, извлекая из внутреннего кармана на груди лист бумаги. — Распорядитесь этим письмом по своему усмотрению. Пожалуйста, простите меня, что я столь ребячливым образом нарушил ваш покой, и смею вас заверить, что я всегда буду с глубоким уважением вспоминать о вас. Всех вам благ и прощайте!
Он поклонился и навсегда покинул Милайловку.
Наталья пробежала глазами письмо и затем протянула его отцу. Тот прочитал следующее: «Я приму вас, но лишь для того, чтобы сообщить вам, что как честная женщина не могу ответить взаимностью на ваши чувства, и чтобы просить вас впредь избегать меня и не посещать мой дом. Аспазия».
После этого Наталья проводила Аспазию в ее комнату и оставила там наедине с раскаянием и слезами. Когда она воротилась, Менев уже оседлал лошадь и без шапки ускакал из имения. Ему потребовались свежий воздух и солнце. Буйный ветер, треплющий волосы, благотворно сказывался на равновесии его духа.
Наталья опустилась на стул и глубоко вздохнула. Крупные слезы текли у нее по щекам, но сердце вновь было свободно, и игра добрых, приветливых мыслей отражалась на ее чистом челе.
Смеркалось, Менев еще не вернулся, а Аспазия по-прежнему лежала на диване в своей комнате и предавалась думам.
Наталья прошлась перед домом. Солнце давно закатилось, и лишь с западной стороны над горизонтом еще тлела карминовая полоса, а облака были окаймлены матовым пурпуром. Поле и сад приобрели нежно-зеленый оттенок. Из тумана вдали поднимались макушки исполинских дубов горного леса и высокие стелы на могилах героев.
Под выступом крыши щебетали две ласточки.
В деревне из закоптелых труб тянулся к небу сизый дым.
Наконец послышался стук лошадиных копыт. Но это оказался не возвращающийся домой отец, а Сергей. Он поздоровался с Натальей и въехал во двор. Она подошла ближе, чтобы подать ему руку и потрепать по холке его коня.
Сергей спешился, передал взмыленное животное старому кучеру и проследовал за Натальей в дом.
— Вы, как я вижу, по-прежнему в одиночестве, — заметил он. — Может, мне лучше уйти?
— Нет, оставайтесь, пожалуйста, — проговорила Наталья. — Подсаживайтесь ко мне, ваше присутствие для меня отрадно, особенно сейчас.
Лишь устроившись напротив нее и взяв ее за руки, Сергей обратил внимание на заплаканные глаза.
— Что произошло? — спросил он. — Кто причинил вам боль?
— Ах, здесь разыгралась весьма неприятная сцена! — ответила Наталья. — Но все уже позади, и я надеюсь, что теперь у нас снова воцарятся мир и покой.
— И все же кто вас обидел?
— Никто, это было лишь… недоразумение… между моими родителями.
— И больше ничего?
— Больше ничего. Иначе я бы вам рассказала.
— Доверьтесь мне, Наталья, — продолжал Сергей, — я прошу вас, ради вашей же пользы.
— Разве я не доверилась вам? — Она посмотрела на него правдиво и искренне. — Вы единственный человек, которому я еще верю, но я надеюсь теперь сама разобраться во всем, у меня хватит смелости.
— Борьба требует жертв, милая барышня.
— Я принесу их.
— Почему вы отвергаете друга?
— Разве я отвергаю? Не поймите меня превратно, господин Ботушан, но я хочу действовать сама, насколько мне хватит сил. Если я почувствую себя слишком слабой, если увижу серьезную опасность, я обращусь к вам. Вы ведь окажете мне содействие?
— Располагайте мною во всем и в любое время.
— Благодарю вас.
Наталья, колеблясь, смотрела в пространство перед собой, на сердце у нее лежало какое-то бремя.
— Вы, похоже, хотите мне еще что-то сказать, Наталья…
— Да, это так.
— Прошу вас.
— Вы навсегда останетесь моим другом?
— Насколько вы пожелаете.
— Тогда — навеки, — молвила Наталья, — потому что я никогда не выйду замуж. Теперь, лучше познакомившись со светом и людьми, я больше ничему не верю и ни на что уже не надеюсь.
— Это мимолетное настроение, которое рано или поздно пройдет.
— Нет, Сергей, для меня это серьезно.
Оба на некоторое время замолчали. Он предпочел бы прямо сейчас прижать ее к своей груди, к горячо бьющемуся сердцу, но сдержал себя. Еще не настал миг того счастья, которое он видел перед собой словно лазурь небес и золото солнца, но оно уже не казалось ему столь далеким.
— Послушайте, — снова заговорило большое неразумное дитя, — мне хотелось бы доставить вам радость, что я могла бы для этого сделать?
