услышать о том, кто мы такие, они были информированы о времени нашего приезда и о цели нашего турне. И они все, как один, вышли нам навстречу и стали полноправными участниками этого события.
Первый этап, который я прошел в кресле, завершился в деревне Венше. Как раз в день рождения Аманды. Я послал Тима сбегать и купить розы, поздравительную открытку и шампанского. Сам-то я много пить не мог, потому что завтра снова должен был крутить колеса, поэтому Аманда выпила большую часть бутылки. Управилась она с ней минут за десять и как начала болтать — не остановишь. И все болтала, болтала и болтала. А потом ее мутило, мутило и мутило. Хорошо, что день рождения у нее только раз в году.
Мы прикатили в Брюссель и остановились в реабилитационном центре для спинальных больных «Брудеман», где мне с Амандой предоставили «модельную» квартиру, специально предназначенную для адаптации больных к нормальным условиям жизни. Кровать там была односпальная. Похоже, что у них в Европе все кровати односпальные. Ничего удивительного, что все у них в жизни наперекосяк.
На следующий день, на этапе между Брюсселем и Брюгге, я возложил венок во время специальной церемонии на военном кладбище в Агадеме, где похоронено 25 тысяч солдат — в основном, как мне сказали, канадцев. Я смотрел на могильные плиты и на возраст погибших: девятнадцать лет, восемнадцать, двадцать два, двадцать четыре, восемнадцать… Ребята. Совсем юные ребята. Я говорил с людьми о том, как эти канадцы пришли сюда, чтобы сражаться за мечту о свободе, и о том, что в известном смысле и мы со своей стороны делаем то же самое — сражаемся за освобождение искалеченных людей.
Ветеран второй мировой войны вручил мне бутыль вина и краюху хлеба.
Он сказал: «Мы и с ними, с теми канадцами, вот так же преломляли хлеб и делились глотком вина. А теперь я смотрю в твои глаза и вижу в них тот же огонь и энтузиазм».
И пока он говорил, я вспомнил другого человека, с которым мы встретились, как только въехали в Бельгию. Это был девяностошестилетний старик, ветеран двух мировых войн. Он рассказывал мне об узах, связывающих канадцев и бельгийцев, о том, как он опечален тем, что потерял связь с другом военных лет, живущим ныне в Виктории, в Британской Колумбии, с которым он переписывался добрых сорок с лишним лет.
Я чувствовал, как мои глаза наполняют слезы. Скорее всего, его друга из Виктории уже нет в живых. Но этот человек по-прежнему хранил в памяти дружбу с канадцами длиною в целую жизнь, и в те минуты, что мы были вместе, все эти годы как бы переставали для него существовать.
Всякий раз мы пересекали границу с душевным трепетом и надеждой, и каждый раз для нас было загадкой, что нас здесь ждет — полное безлюдье или ревущие толпы. На протяжении 150 миль, которые я прошел на каталке по Бельгии, и 250 — в Голландии организаторы проявили такой пылкий энтузиазм и назначили столько различных встреч, что у меня почти не оставалось времени на основное дело. Мы должны были либо отменить некоторые из них, либо продлить срок нашего пребывания в этих странах — но это означало выйти из графика. В Западной Германии нас встретили лица столь же твердокаменные, как здешняя архитектура. В основном мы сами были в этом виноваты. Мы прибыли на границу без переводчика, а у нас не было даже разговорника, мы не имели представления, где нам предстоит остановиться, с кем встречаться и вообще что делать. Мы уделили недостаточно внимания предварительной информации о нашем турне и о его расписании. Будь я на их месте, то и сам, наверное, выглядел бы не менее сурово.
Да, я, кажется, забыл сказать, что дождь по-прежнему лил как из ведра. Если я еще раз когда-нибудь приеду в Европу, то постараюсь превратиться в утку.
Вот два небольших воспоминания об этой части нашего турне.
В Бельгии, когда я ехал в окружении инвалидов на колясках, среди них был один коротышка — он ехал на обычном кресле и не мог идти вровень с основной группой, — проедет немного и отстанет. И тогда я дотягивался до него, хорошенько толкал его кресло, и он выкатывался вперед. А он оглядывался, отвечал мне ухмылкой во весь рот и показывал язык большим парням, когда проносился мимо них. Видно было, что он всегда плелся в хвосте во всех гонках. А теперь, когда у него появилась возможность полидировать, он наслаждался каждой такой минутой…
Как-то утром в Гамбурге — накануне мы с Амандой целый день отдыхали и делали покупки — я плюхаюсь в бассейн, и тут же вылетает какая-то маленькая старушенция и вопит: «Нырять запрещается!» Но тут она взглянула на мои ноги, слегка оторопела и стала извиняться. Но когда Аманда спросила ее, можем ли мы воспользоваться сауной, она отрезала: «С вас еще пятнадцать марок!» — потом еще раз посмотрела на мои ноги и добавила: «И не забудьте обернуться полотенцем!»
Между тем наши внутренние междоусобицы продолжались. Уэнди Робертсон закончила свою временную работу в качестве нашего разъездного агента в Европе и готовилась к отъезду домой. Нас опять ждали трудности из-за нехватки помощников. В команде вновь начинали усиливаться прежние трения. И вот в Арнеме, в Голландии, я созвал общее собрание.
Прошло четыре месяца пути, а мы по-прежнему повторяли старые ошибки. Никто не требует совершенства, но все же хотелось надеяться на какое-то улучшение, причем не только в повседневных делах, но и в смысле соблюдения установленных мною правил и предписаний. В них содержались следующие требования:
— Вести себя честно и откровенно как с самим собой, так и друг с другом. При тех условиях, в которых мы находились, жить иначе было просто невозможно.
— Стараться высыпаться. Следить прежде всего за состоянием собственного здоровья, потому что если ты не в лучшей форме, то и я не смогу в ней быть.
— Особенно внимательно следить за своим поведением при общении с добровольцами и представителями общественных организаций, имеющих отношение к нашему турне, независимо от нашего местонахождения.
— Исключительно умеренное употребление алкоголя.
— Делать свою работу по возможности эффективно и профессионально и стремиться к самосовершенствованию.
У меня складывалось
