Вдруг он бросает вагу и хватается за молот. На него напал гнев, он в настроении пустить в ход насилие. Шапка у него по прежнему набекрень, вид разбойничий, крупными шагами и грозно обходит он камень, как бы для того, чтоб показаться ему в настоящем свете, так и кажется, что он хочет превратить этот камень в щебень. А почему ему этого не сделать? Раздавить камень, который смертельно ненавидишь, ведь это только формальность. А если камень окажет сопротивление, если он не даст себя раздавить? Еще посмотрим, кто из двоих останется в живых!
Но вот Ингер начинает чуть-чуть боязливо, потому что понимает, что клокочет в душе мужа; она говорит:
– А если мы оба наляжем на бревно? – Под бревном она подразумевает вагу.
– Нет! – с бешенством кричит Исаак. Но после минутного раздумья он говорит: – Ну, что ж, – раз ты все равно здесь, но я не понимаю, почему ты не идешь домой.
Давай попробуем!
И вот они выворачивают камень на ребро. Вышло.
– Пфу-у! – говорит Исаак.
Но тут перед их глазами открывается нечто неожиданное: нижняя сторона камня – плоскость, страшно широкая, аккуратно срезанная, ровная, гладкая, как пол. Камень только половина камня, вторая половинка где-нибудь поблизости. Исаак отлично знал, что две половинки того же камня могут залегать в земле в разных пластах, должно быть, мерзлая земля в течение огромного промежутка времени отделила их друг от друга; но открытие удивляет и радует его, это великолепнейший камень для поделки, приступка к двери. Крупная сумма денег не преисполнила бы сердце хуторянина такой радостью.
– Чудесная приступка! – гордо говорит он. Ингер наивно восклицает:
– Не понимаю, как ты мог это знать!
– Гм! – отвечает Исаак, – ты думаешь, я стал бы зря гь землю!
Они вместе идут домой; Исаак наслаждается незаслуженным восхищением. Он рассказывает как все это время гонялся за порядочной приступкой, и вот, наконец, нашел. Отныне в его работе не будет ничего подозрительного, он может копать, сколько угодно, под предлогом поисков другой половины приступки. Когда Сиверт вернется, он даже ему поможет.
Но если дело обстоит так, что он уже не может один выкорчевать камень из земли, значит, многое изменилось; это неладно, значит, надо поторопиться с расчисткой для стройки места. Старость нагнала Исаака, он уже созрел для богадельни. Торжество, которое он испытал, когда нашел дверную приступку, с течением дней растаяло, оно было ненастоящее и непрочное. Исаак стал горбиться на ходу. Разве не было в его жизни времени, когда он становился внимателен и настораживался, если кто-нибудь заговаривал с ним о камнях и о пахоте. Это было не так давно, всего несколько лет тому назад. И тогда тому, кто взглянул бы косо на осушенное болото, пришлось бы от него плохо.
Теперь он начал принимать подобные вещи с относительным спокойствием, о– ох, Господи! Ничто не осталось, каким было, вся здешняя местность переменилась, этой широкой телеграфной дороги через лес не было, горы у озера не были взорваны вдоль и поперек. А люди? Разве они говорили «мир вам!» когда приходили, – и «оставайтесь с миром!» когда уходили? Они просто кивали головой, а то даже и не кивали.
Но ведь раньше не существовало и Селланро. Была просто дерновая землянка.
А что на этом месте теперь? И не было раньше и маркграфа.
Да, но что такое маркграф теперь? Просто унылый и отживший человек. Какой прок глотать пищу и иметь здоровые кишки, когда от этого не образуется сил?
Силы теперь у Сиверта, и слава Богу, что у Сиверта они есть; ах, но если б у Исаака они тоже были! Что хорошего в том, что колесо его начало замедлять ход? Он работал, как настоящий мужчина, спина его выдерживала тяжести, впору вьючной скотине, после всего он проявит выносливость в том, что даст ей отдыхать на деревянном стуле.
Исаак недоволен, Исаак печален.
Вот лежит на пригорке старая шляпа-зюдвестка и гниет. Сюда, на опушку, загнала ее, должно быть, буря или, может быть, ребятишки, когда были маленькими. Она лежит здесь год за годом и все больше и больше разваливается, а была когда-то отличная зюдвестка, и вся желтая. Исаак помнит, как он пришел в ней от торговца, и Ингер сказала, что это очень красивая зюдвестка. Года через два он зашел на селе к маляру и попросил его хорошенько вычернить зюдвестку, а поля выкрасить зеленым. Когда он вернулся домой, Ингер сказала; что зюдвестка стала еще красивее, чем была. Ингер всегда все нравилось, ах, то было хорошее время, он колол дрова, а Ингер смотрела, то была его лучшая пора. А когда наступали март и апрель, они с Ингер сходили с ума друг о друге, аккурат, как птицы и звери в лесу, в мае же он сеял ячмень и сажал картошку и хлопотал круглые сутки. Тогда были работа и сон, любовь, грезы, он был словно первый его бык, а тот был чудовище, большой да гладкий, и выступал, словно король. Но в нынешние года такого мая больше не бывает. Нету.
В течение нескольких дней Исаак был очень угнетен. То были мрачные дни.
Он не чувствовал в себе ни сил, ни охоты приняться за новый сеновал, пусть уж об этом позаботится в свое время Сиверт; что нужно построить, так это избушку на покой. В конце концов, он не мог долго скрывать от Сиверта, что расчищает на опушке место для стройки, и однажды он это прямо и сказал:
– Там есть хороший камень, на случай, если нам когда-нибудь придется строить, – сказал он. – И есть и еще один такой же хороший камень.
Сиверт не дрогнул ни одним мускулом, но ответил:
– Отличные камни для фундамента!
– А что ты думаешь, – говорит отец, – мы столько времени шарили здесь из– за второй приступки, что здесь вышел бы отличный двор. Только, вот, не знаю…
– Что ж, здесь место для двора неплохое, – отвечает Сиверт и обводит глазами площадку.
– Ну, в самом деле? Можно бы поставить маленькую избушку, куда помещать в случае, если кто приедет.
– Да.
– С горницей и клетью, как думаешь? Помнишь, как было, когда приезжали к нам шведские господа, а теперь у нас нет для них отдельного строенья. Нет, а ты вот скажи: не надо ли и кухоньку, на случай, если они захотят что сготовить?
– По-моему, как же они будут без кухни, еще поднимут нас на смех, – сказал Сиверт.
– Ну, ты так думаешь.
Отец замолчал. Но этот Сиверт удивительный парень, как он ловко соображает, что за изба требуется для шведских господ, и никогда ведь даже ничего и не спросит, а сам вдруг говорит:
– Будь я на твоем месте, я сделал бы маленький уланчик у северной стены, ведь иной раз им может понадобиться повесить просушить мокрую одежду. Отец сейчас же подхватывает:
– Это ты дело говоришь!
Оба молчат и возятся с камнями. Через минуту отец говорит:
– Елисей еще не вернулся, нет?
Сиверт отвечает уклончиво: – наверно скоро приедет.
Чистая беда с Елисеем, так он любит быть где-то не дома, разъезжать.
Неужто нельзя выписать товары, вместо того, чтоб самому ездить и покупать их на месте? Правда, так они обходятся ему гораздо дешевле; ну, а во сколько обходится самые разъезды? Чудно как-то он рассуждает. И на что ему еще бумазея и разные шелковые ленточки на крестильные чепчики, и черные и белые соломенные шляпы, и длинные чубуки для трубок? Никто из хуторян таких вещей не покупал, а покупатели из села приходили в «Великое» только тогда, когда у них не бывало денег. Елисей по своей части толковый парень, посмотреть только, как он пишет на бумаге или подсчитывает счет мелом! – Хотел бы я иметь твою голову! – говорили ему люди.
Это-то все верно, но он слишком много тратит денег. Ведь сельские покупатели никогда не платили своих долгов, а даже такие голыши, как Бреде Ольсен, приходили зимой в «Великое» и получали в кредит и бумазею, и кофей, и патоку, и керосин.
Исаак передавал уж много денег Елисею на его торговлю и разъезды; от богатства, полученного за медную скалу, немного оставалось, ну, а дальше что?
– Как, по-твоему, идут дела у Елисея? – спрашивает вдруг Исаак.
– Дела-то? – переспрашивает Сиверт, чтоб выгадать время.
– Непохоже, чтоб хорошо.
– Он надеется, что пойдут.
– А, так ты говорил с ним об этом?
– Нет. Андресен сказывал.
Отец думает, качает головой: – Нет, не пойдут! – говорит он. – А жалко Елисея!
И все мрачнее и мрачнее становится отец, а он и раньше-то был не очень веселый.
Тогда Сиверт разражается новостью.
– А у нас в пустоши прибавилось людей.
– Как так?
– Еще двое новоселов. Они купили напротив нас. Исаак останавливается, держа на весу лом, это большая новость и хорошая новость, одна из самых лучших:
– Стало быть, нас будет десятеро в пустоши, – говорит он.
Исаак расспрашивает подробнее, где именно купили новоселы, вся география местности у него в голове, он кивает:
– Да, это они правильно сделали, там хороший дровяной лес, да попадаются и строевые сосны. Земля обращена на юго-восток.
Так, стало быть, новоселов ничто не устрашало, людей все прибавлялось.
