Так, стало быть, новоселов ничто не устрашало, людей все прибавлялось.
Работа на руднике прекратилась, но это пошло только на пользу земледелию; неправда, что пустошь замирала, наоборот, она начинала кишеть жизнью, еще двое новых поселенцев, четыре лишних руки, поля, луга, дома. Ах, как хороши зелененькие полянки в глубине леса, избушка, колодец, дети, скотина! На болотах, где торчал чертополох, колышется ячмень, кивают на межах голубенькие колокольчики, солнечное золото пылает на лютиках у домов. И ходят люди, разговаривают, думают и составляют одно с небом и землей.
А вот стоит первый в пустоши человек. Он пришел однажды, увязая по колена в болота и путаясь в вереске, нашел откос и поселился там. За ним пришли другие, протоптали тропинку по пустынной земле, потом пришли еще люди, тропинка превратилась в дорогу, теперь по ней ездили в телегах. Исаак должен чувствовать себя довольным, душа его должна трепетать от гордости: он был основателем этого поселения, он маркграф.
– Да, да, нельзя нам все время возиться над этим двором, если мы хотим нынче поставить сарай для фуража, – говорит он.
Он сказал это, должно быть, с внезапно проснувшейся веселостью, с новым порывом жизнерадостности.
В гору, по пустоши поднимается женщина. Льет ровный летний дождь, она промокла, но не обращает внимания, ей есть о чем подумать, она взволнована – это Варвара, а не кто другая, Варвара Бреде.
Конечно, она взволнована: она не знает, чем кончится ее затея, но она ушла от ленсмана и покинула село. Вот как обстоит дело.
Она обходит стороной все хутора на пустоши, потому что не хочет попадаться на глаза людям; ведь всякий поймет, куда она направляется – на спине у нее узел с платьем. Ну да, она направляется в «Лунное» и хочет опять поселиться там.
Она прослужила у ленсмана десять месяцев, и это срок немалый, если перевести на дни и ночи, но это целая вечность, в переводе на постоянное стеснение и скуку. Вначале все шло отлично, госпожа Гейердаль была очень заботлива, подарила несколько передников и приодела ее, приятно было ходить за покупками в лавочку в таких красивых платьях. Ведь Варвара девочкой жила в этом селе, знала всех еще с того времени, как играла на улице, ходила в школу, целовалась с мальчиками и играла в разные игры, в камешки и раковины.
Месяца два все шло хорошо. Но тут госпожа Гейердаль стала еще заботливее, а когда подошли рождественские праздники, госпожа Гейердаль стала просто– напросто строгой. К чему это могло повести, как не к порче добрых отношений! Варвара не выдержала бы такой жизни, если б определенные ночные часы не оставались в ее распоряжении: с двух часов до шести утра она могла быть до известной степени спокойной, и в эти часы она разрешила себе не мало запретных развлечений. Но какого же склада была кухарка, что не выдавала ее? Да самая обыкновенная девушка на свете: кухарка сама уходила без спросу. Они соблюдали очередь в дежурствах.
И открылось это не скоро. Варвара была вовсе не так легкомысленна, что каждый мог прочитать это у нее на лбу, ее никак нельзя было заподозрить в какой-либо развращенности. Развращенность? Она оказывала все сопротивление, какое полагалось. Когда на святках парни приглашали ее на танцы, она отвечала «нет» один раз, два раза, но на третий ответила: – Попробую прийти от двух до шести! – Ну что ж так отвечает всякая порядочная женщина, не выставляя себя хуже, чем она есть, и не кичась своей дерзостью. Она была служанка, служила всю жизнь и не знала иных развлечений, кроме как повесни– чать. Да больше ничего она и не желала. Ленсманша приходила к ней, читала нотации и давала книжки – вот дурища! Это Варваре-то, которая жила в Бергене, читала газеты и ходила в театр! Она не какая-нибудь неотесанная деревенщина.
Но, должно быть, у ленсманши зародились подозрения. Однажды утром в три часа она подходит к двери комнаты, где спали девушки, и зовет:
– Варвара!
– Что угодно? – отвечает кухарка.
– А разве Варвары нет? Отопри!
Кухарка отпирает дверь и дает условленное объяснение: Варваре пришлось опрометью побежать домой.
– Домой, опрометью? Да ведь три часа ночи, – говорит барыня и развивает это подробнее.
На утро длинный допрос, призвали Бреде и барыня спросила:
– Была у вас Варвара нынче ночью в три часа?
Бреде не подготовлен, но отвечает:
– Да. В три часа? Нынче ночью. Да, да, мы засиделись так долго, потому что надо было кое о чем поговорить, – отвечает Варварин отец.
Ленсманша торжественно возвещает:
– Варвара больше не будет выходить по ночам!
– Нет, нет, – отвечает Бреде.
– Пока она у меня в доме – нет!
– Нет. Ты слышишь, Варвара, я говорил тебе! – подтверждает отец.
– Можешь ходить к своим родителям кое-когда по утрам! – решает барыня.
Но благодетельная ленсманша, вероятно, все же ее совсем освободилась от своих подозрений, она выждала неделю и опять отправилась на разведку в четыре часа утра.
– Варвара! – позвала она.
Но на этот раз нет кухарки, а Варвара дома, стало быть, девичья полна невинности. Барыне пришлось наспех придумать что-нибудь:
– Ты внесла вечером белье в дом?
– Да. – Это хорошо, потому что поднимается сальный ветер. Покойной ночи!
Впрочем, для самой ленсманши это было хлопотливо: упрашивать ленсмана, чтоб он будил ее по ночам, и потом самой шлепать через весь дом к девушкам и подслушивать, дома ли они. Пусть делают, что хотят, она перестала следить за ними.
И если бы счастье не изменило, Варвара, пожалуй, выжила бы у своей хозяйки на таких условиях целый год. Но вот, несколько дней тому назад между ними вышло полное расстройство.
Случилось это ранним утром в кухне. Сначала Варвара слегка повздорила с кухаркой, да, впрочем, не так уж слегка, а порядочно; они говорили все громче и громче и позабыли, что барыня может прийти. Кухарка вела себя подло, и нынче ночью удрала не в очередь, потому что это было воскресенье.
И что же она привела в свое оправданье? Ей необходимо было проститься с любимой сестрой, уезжающей в Америку? Ничего подобного, кухарка вовсе и не оправдалась, а только говорила, что хорошо повеселилась в эту ночь.
– И как это у тебя нет за душой ни совести, ни чести, скотина ты этакая! – сказала Варвара.
А барыня стояла в дверях.
Может быть, идя к ним, она имела в виду спросить объяснения этому крику, но, ответив на приветствие девушек, она вдруг стала как-то по особенному смотреть на Варвару, на бюст Варвары, наклонилась и стала смотреть еще пристальнее. Это становилось очень неприятным. И вдруг барыня вскрикивает и отшатывается к двери.
– Господи, что такое? – думает Варвара и смотрит себе на грудь. Ох, Господи, вошь! Варвара невольно улыбается, и так как она привыкла не теряться в чрезвычайных обстоятельствах, стряхивает с себя вошь.
– На пол? – кричит барыня. – Ты с ума сошла! Подними эту гадость!
Варвара начинает искать, и опять действует очень ловко: делает вид будто нашла вошь и широким жестом бросает ее в плиту.
– Откуда она у тебя? – взволнованно спрашивает барыня.
– Откуда она у меня? – переспрашивает Варвара.
– Да, я желаю знать, где ты была, где ее подцедила. Отвечай!
И вот Варвара сделала постыдную ошибку, не ответила: «В лавке!» На этом бы все и кончилось. А она сказала, что не знает, откуда у нее вошь, но намекнула, не от кухарки ли.
Кухарка моментально подскочила:
– От меня? Ты и сама мастерица притаскивать вшей!
– Да, ведь, нынче-то ночью уходила ты!
Опять ошибка, ей никак не следовало упоминать об этом. Кухарке не было больше смысла молчать, и тут все и выплыло на божий свет о злополучных ночных странствиях. Ленсманша пришла в страшнейшее волнение, до кухарки ей нет дела, но Варвара, девушка, к которой она так хорошо относилась! И может быть, все обошлось бы еще хорошо, если б Варвара поникла головой, как тростинка пала бы наземь и поклялась бы какими-нибудь удивительно крепкими клятвами, что впредь этого не будет. Так нет же. В конце концов, барыне пришлось напомнить своей горничной обо всем, что она для нее сделала, и тут Варвара принялась отвечать, возражать, вот до чего она была глупа.
А может, и очень умна, если хотела довести дело до точки и вырваться отсюда? Барыня сказала:
– Я вырвала тебя из львиных когтей.
– Что до этого, – ответила Варвара, – то мне и без вас было бы не хуже.
– Вот твоя благодарность! – воскликнула барыня.
– То ли нам говорить об этом, то ли молчать, – сказала Варвара. – Если б меня и приговорили, то все равно не больше, как на несколько месяцев, и тем бы все и кончилось!
Барыня мгновенно лишается языка, некоторое время стоит и только открывает рот и опять закрывает. Первое слово, какое ей удается произнести – расчет!
Варвара только и ответила:
– Да, да, как вам будет угодно!
Следующие за этим дни Варвара прожила дома, у родителей. Но там ей нельзя было оставаться. Мать, правда, торговала теперь кофеем, и к ней приходило много народу, но Варвара не могла на это прожить, а может, у нее были и другие веские причины желать прочного положения. И вот, сегодня она вскинула на спину узел с платьем и пустилась в путь. Теперь все зависит от того, примет ли ее Аксель Стрем! Но она устроила так, что в прошлое воскресенье их огласили в церкви.
