…Майса не помнила, как закончила работу, как вышла из дома Транемов и оказалась на улице. Она знала только одно — сегодня вечером она не хочет встречаться с Хьельсбергом, не хочет рассказывать ему о сапожнике, и, хотя ей нужно было идти домой по Стургатен, она поспешно свернула в сторону городской больницы; еще издали она могла различить, как там на фоне темного неба раскачиваются верхушки деревьев. Оттуда она торопливо пошла по Хаммерсборгу с неясным намерением зайти к Марте Му. Немного погодя Майса снова оказалась в Гренсене возле рынка. Наверно, часы на башне уже показывают девять. Нет, только полдевятого, — она с трудом разглядела стрелки в темноте. Не может быть, наверно это половина десятого. Она должна быть уверена, что не встретит Хьельсберга. Майса пошла кружить переулками, не отдавая себе отчета, где бродит…
И вот она снова возле рынка.
Только девять!
Она дождется половины десятого, а пока будет ходить взад и вперед по кварталу…
Майса могла думать только об одном — с Хьельсбергом она не должна встретиться.
Внезапно она сообразила, что теперь стало ясно то, над чем она ломала голову все эти дни: если она выйдет за сапожника, Транемы могут не беспокоиться о своем Антуне.
…Слишком поздно возвращаться домой тоже не следует, тогда придется пробираться через мастерскую, и она рискует встретить Эллинга. Последние дни он всегда появлялся откуда ни возьмись, как только она приходила домой, и донимал ее всякими намеками о своей будущей мастерской. Он откроет ее двадцатого октября, в день переезда…
…Всю ночь Майса не могла сомкнуть глаз, металась в постели, а утром встала чуть свет и по дороге к Транемам забежала к сапожнику Лёвстаду на Бругатен — надо было починить туфли, а у Эллинга она одолжаться не хотела…
У Транемов она застала и фру и барышень. Они приветливо поздоровались с ней и распорядились насчет шитья. В их словах ей не удалось заметить никакой натянутости. Тетушка Раск сказала, что работы хватит на всю следующую неделю.
Похоже, что сегодня фру не в настроении, — Лене никак не угодить ей: то слишком натопила печи, будто на дворе лютая зима, то слишком долго держала окна открытыми и напустила холоду, а фру этого не выносит… И тетушка Раск проштрафилась — испортила кофе к завтраку.
А потом пришла фру Торп.
Майса вздрогнула, увидев ее, но та равнодушно кивнула ей, как будто едва заметила, оставила шляпу и меховое боа на стуле в столовой и прошла в гостиную к матери.
В душе у Майсы затеплился проблеск надежды: может, о ней забыли и все обойдется…
Она почувствовала облегчение оттого, что они занялись своими делами и им не до нее… Она шила, прислушиваясь к звонкам, стараясь разобрать, кто пришел и кто уходит…
А вот Сингне уже собирается домой. Одеваясь, она продолжала возбужденно говорить:
— Торп утверждает, что тот ни разу — слышишь, мама, ни разу — не упоминал о чем-либо подобном до этой сегодняшней статьи в газете. Но у этих Скэу всегда были большие связи… и в решающий момент его, конечно, поддержат.
Видно, случилась какая-то неприятность, которая заняла все их мысли, — Сингне даже не предложили ни вина, ни шоколада…
Но Майсу их дела сейчас мало занимали; она рада была тихонько отсидеться в уголке — авось гроза и пронесется мимо…
Верно, в газетах напечатали что-то насчет назначения нового министра, и это пришлось им не по нраву…
Вечером Теодор, юрист, долго просидел у матери; они что-то обсуждали; а когда зажгли лампу, к Майсе подсела Арна с чтением.
Она быстро перелистывала страницы, а глаза ее порой смотрели мимо книжки.
— А мне бы хотелось, чтобы Скэу стал министром, — вдруг не выдержала она…
Видно, из чтения сегодня вечером у нее ничего не получается, все ее мысли в Гроттебаккене…
Конечно, ей хорошо: ее Якоба у нее никто отнимать не думает!..
…У Транемов больше не вспоминали о Майсе. Прошла неделя, Майса прилежно работала иглой, а дни сменяли друг друга, наполненные тяжелыми раздумьями и беспокойством. Майса стала мягкой и податливой, словно воск; все придумывала, чем бы угодить фру, и своей безответностью совершенно завоевала сердце тетушки Раск. Она старалась сжаться, стать маленькой и незаметной, чтобы о ней все забыли, приходила спозаранку и работала допоздна, пока ей не говорили, что пора уходить; она поражала всех тем, что кончала платья, которых еще и не ждали, и была на удивление понятлива, сговорчива и приветлива, да к тому же еще весела…
Никто не знал, что внутри у нее словно затаился насмерть испуганный зверек, который бьется в поисках выхода…
Но выход был только один — вдруг о ней забудут, вдруг опять начнут к ней хорошо относиться, начнут ей доверять и закроют глаза на все, что случилось.
Настала суббота, последний день ее работы у Транемов. Ах, если бы и этот день прошел гладко! Пусть тогда вечером на улице будет кромешная тьма, для нее все равно будет сиять солнце!
Она сидела, сосредоточенно и торопливо дошивая платья, которые сегодня нужно было закончить, но напряженно прислушивалась и пугливо вздрагивала всякий раз, как открывалась дверь, — ей казалось, что входит фру; весь день она следила, где та находится…
Прошло утро, Майса отсчитывала по полчаса, глядя на старые часы, которые хрипло тикали. Прошел и день, время близилось к чаю…
Фру уехала с визитами, и ее ждали с минуты на минуту, но она все не возвращалась, хотя было уже шесть часов…
Быть может, у фру какие-то свои заботы? Ведь сейчас решается вопрос, быть ли ей министершей!
Она так сильно горячилась тогда, потому что боялась за своего Антуна, но с тех пор столько всего произошло, ей есть о чем другом подумать, и не стала бы она все эти дни относиться к Майсе с такой добротой, если бы продолжала сердиться. Они же любят ее здесь, у Транемов, в этом она уверена.
Ах, если бы… если бы фру расплатилась с ней, и всё… Она представила себе, как фру улыбается, прикрыв глаза веками, будто хочет сказать, что решила выкинуть из памяти все, что было…
Только бы скорее вырваться домой!..
Когда фру вернулась, машина перестала слушаться Майсу…
Фру задержалась в городе…
— Провозилась до самого вечера. Заходил кто-нибудь? Отец меня не спрашивал? — Она сразу направилась прямо к Майсе: — Ну вот, Майса, так я и знала, что все пройдет гладко. Наконец-то я собрала деньги на хорошую машину для вас… ту, что стоит тридцать три далера… Ну и потрудилась же я, пока у всех не побывала. Просто сказать не могу, как устала! Сегодня объехала всех, даже к Юргенсенам заглянула. Теперь у вас есть опора, Майса. Да еще останется немного денег на приданое. Всюду к вам так хорошо относятся. Я и слова не успевала сказать, как получала согласие! Все заинтересованы в том, чтобы устроить вашу судьбу, Майса! А в понедельник моя сестра прогуляется к вашей хозяйке и скажет, что теперь-то это коротенькое словечко «да» не заставит себя ждать, пусть только ваш сапожник сделает вам предложение честь честью. Тогда можно будет объявить о помолвке, а к рождеству и свадьбу сыграть.
Перед глазами у Майсы поплыли темные круги; ей показалось, что ловушка захлопнулась. Значит, фру рассказала про нее во всех домах.
Она сидела, глупо улыбаясь, не в силах отвечать. Часы показывали семь; они не били, а только отвратительно хрипели, и Майсе мерещилось, что это она сама с трудом втягивает воздух и вот-вот задохнется…
Всю ночь она металась, как в лихорадке, вскакивала, садилась на постели и думала, вглядываясь в темноту…
Не было ни проблеска надежды… Лучше было броситься в Акерсельв, теперь бы она тихо плыла по течению к устью, где стоит землечерпалка, а вокруг плескалась бы жирная грязь, которую выкачивают из реки, и пусть бы в нее впились крабы, пусть бы угри обвились вокруг ее тела, — все было бы лучше!..
…Наступило воскресное утро, и она начала одеваться, но вдруг очнулась и обнаружила, что сидит на стуле с полотенцем в руках, а перед ней в испуге стоит глухонемая Дортеа и жалостно смотрит на нее, видно понимает, что с Майсой творится что-то неладное.
У Майсы не было сил одеться, она бросилась на постель и знаками показала глухонемой: голова, у нее голова болит.
Весь день она пролежала в каком-то тяжелом, мучительном забытьи, к вечеру подумала было встать — ей казалось, что сейчас, в сумерках, когда все вокруг стало едва различимым, ей будет легче, — но не двинулась с места…
Только одна мысль настойчиво стучала в висках: она сразу съедет со двора и снимет комнату у Марты Му, в Хаммерсборге.
До сих пор в глубине ее души еще жила надежда — она и сама не подозревала, какая сильная… Но теперь конец, никакого выхода больше не было.
Ей представилась мать и высокие темные ивы в больничном саду, которые, словно метлы, метут по мутному серому небу. Это ее они сейчас выметают…
