Онъ стоитъ передъ нею, не примѣчая ее! Она видитъ своего ненагляднаго Орденера, Орденера, котораго считала мертвымъ, утраченнымъ для себя на вѣки, вѣроломнымъ другомъ, но котораго любила съ новой, неслыханной страстью. Онъ здѣсь; да, это онъ. Не обманчивый сонъ вводитъ ее въ заблужденіе; нѣтъ, это ея Орденеръ, котораго, увы! Она чаще видала во снѣ, чѣмъ на яву! Но ангеломъ ли хранителемъ, или злымъ духомъ явился онъ въ этомъ торжественномъ собраніи? Должна ли она надѣяться на него, или, напротивъ, опасаться за него?
— Тысячи предположений разомъ тѣснились въ ея умѣ, подавляя его подобно тому какъ излишняя пища тушитъ огонь. Всѣ мысли, всѣ ощущенія, нами описанныя, мелькнули въ умѣ ея подобно блеску молніи въ ту минуту, когда сынъ норвежскаго вице-короля открылъ свое имя. Она первая узнала его и прежде чѣмъ узнали его остальные, была уже безъ чувствъ.
Во второй разъ заботливость таинственной сосѣдки вернула ея къ горькой дѣйствительности. Блѣднѣе смерти, открыла она глаза, въ которыхъ быстро иссякли слезы. Взоръ ея съ жадностью устремился на молодаго человѣка, сохранявшаго невозмутимое спокойствіе среди всеобщаго смущенія и замѣшательства. Судьи и народъ мало по малу пришли въ себя, но въ ушахъ ея все еще раздавалось имя Орденера Гульденлью.
Съ мучительнымъ безпокойствомъ примѣтила Этель, что одна рука его была на перевязи, на обѣихъ висѣли кандалы, она примѣтила, что плащъ его былъ разорванъ во многихъ мѣстахъ, вѣрной сабли не было у пояса. Ничто не укрылось отъ ея заботливаго взора, потому что глазъ любящаго существа походитъ на глазъ матери. Не имѣя возможности защитить его своимъ тѣломъ, она какъ бы окружила его своею душой; и, надо сказать къ стыду и чести любви, тамъ, гдѣ находился ея отецъ и его преслѣдователи, одна Этель видѣла одного лишь человѣка.
Мало по малу въ залѣ воцарилась прежняя тишина. Предсѣдатель рѣшился наконецъ приступить къ допросу сына вице-короля.
— Господинъ баронъ, — началъ онъ смущеннымъ тономъ.
— Здѣсь я не господинъ баронъ. — прервалъ его Орденеръ твердымъ голосомъ. — Меня зовутъ Орденеръ Гульденлью, подобно тому какъ графъ Гриффенфельдъ зовется Иваномъ Шумахеромъ.
Одно мгновеніе предсѣдатель оставался въ нерѣшимости.
— Прекрасно, — продолжалъ онъ: — Орденеръ Гульденлью, очевидно по какому нибудь прискорбному недоразумѣнію васъ привели сюда. Мятежники захватили васъ на дорогѣ, принудили слѣдовать за ними и безъ сомнѣнія, благодаря этой случайности, васъ встрѣтили въ ихъ рядахъ.
Секретарь поднялся со своего мѣста.
— Уважаемыя судьи, одно имя сына вице-короля Норвегіи служитъ ему достаточнымъ оправданіемъ. Баронъ Орденеръ Гульденлью не можетъ быть мятежникомъ. Нашъ почтенный предсѣдатель вполнѣ удовлетворительно объяснилъ прискорбное нахожденіе его среди бунтовщиковъ. Единственный проступокъ благороднаго узника состоитъ въ томъ, что онъ раньше не объявилъ своего имени. Мы требуемъ его немедленнаго освобожденія, отказываемся обвинять его въ чемъ бы то ни было и сожалѣемъ, что ему пришлось сидѣть на одной позорной скамьѣ съ преступнымъ Шумахеромъ и его соучастниками.
— Что это значитъ? — вскричалъ Орденеръ.
— Секретарь отказывается обвинять васъ, — сказалъ предсѣдатель.
— Онъ не имѣетъ на то права, — возразилъ Орденеръ громкимъ, звучнымъ голосомъ, — здѣсь я только одинъ подсудимый, меня одного слѣдуетъ судить и осудить.
Онъ умолкъ на минуту, потомъ добавилъ менѣе твердымъ голосомъ.
— Потому что одинъ я виновенъ во всемъ.
— Одинъ виновенъ! — вскричалъ предсѣдатель.
— Одинъ виновенъ! — повторилъ секретарь.
Новый взрывъ изумленія охватилъ аудиторію трибунала. Несчастная Этель задрожала отъ ужаса; она не думала о томъ, что такое признаніе ея возлюбленнаго спасаетъ ея отца. Она видѣла только гибель своего Орденера.
— Алебардщики, водворите тишину! — сказалъ предсѣдатель, пользуясь быть можетъ минутой замѣшательства, что-бы собраться съ мыслями и вернуть самообладаніе…
— Орденеръ Гульденлью, — продолжалъ онъ: — что вы хотите этимъ сказать?
Молодой человѣкъ одну минуту находился въ задумчивости, потомъ глубоко вздохнулъ и заговорилъ спокойно, тономъ человѣка, покорившагося своей участи.
— Да, я знаю что меня ждетъ позорная смерть, хотя жизнь улыбалась мнѣ и сулила счастливую будущность. Богъ прочтетъ въ глубинѣ моего сердца! Только одинъ Богъ! Я долженъ былъ исполнить священный долгъ моей жизни; я долженъ посвятить ему мою кровь, быть можетъ даже честь; но увѣренъ, что умру безъ угрызенія и раскаянія. Не удивляйтесь моимъ словамъ, господа судьи; въ душѣ и судьбѣ человѣка, которыхъ вы не въ состояніи постичь, судить которыхъ будутъ лишь на небѣ. Выслушайте же меня, и поступите по долгу совѣсти, освободивъ этихъ несчастныхъ и въ особенности злополучнаго Шумахера, который въ своемъ заточеніи вытерпѣлъ болѣе, чѣмъ заслуживаютъ преступленія человѣческія. Да, я виновенъ, господа судьи, я одинъ виновенъ. Шумахеръ ни въ чемъ не повиненъ, остальные несчастные были введены въ заблужденіе. Виновникъ возмущенія рудокоповъ я.
— Вы! — вскричали разомъ и съ странной итонаціей предсѣдатель и секретарь.
— Да, я; не перебивайте меня, господа. Я спѣшу кончить скорѣе, такъ какъ обвиняя себя, я оправдываю тѣмъ этихъ несчастныхъ. Именемъ Шумахера я возмутилъ рудокоповъ; я роздалъ знамена бунтовщикамъ; снабдилъ ихъ золотомъ и оружіемъ отъ имени мункгольмскаго узника. Гаккетъ былъ моимъ агентомъ.
При имени Гаккета, секретарь не могъ сдержать жеста изумленія. Орденеръ продолжалъ:
— Не стану истощать ваше терпѣніе, господа. Я былъ взятъ въ рядахъ рудокоповъ, которыхъ подбилъ къ мятежу. Все было подготовлено мною. Теперь судите меня; если я доказалъ свою виновность, тѣмъ самымъ я доказалъ невинность Шумахера и тѣхъ несчастныхъ, которыхъ вы считали его сообщниками.
Молодой человѣкъ говорилъ, устремивъ взоръ къ небу. Этель, почти бездыханная, едва смѣла перевести духъ; ей казалось только, что Орденеръ, оправдывая ея отца, съ горечью произносилъ его имя. Хотя она не понимала словъ молодаго человѣка, они изумляли, ужасали ее. Во всемъ, что поражало ея чувства, ясно сознавала она близость несчастія.
Подобнаго рода ощущенія повидимому волновали и предсѣдателя. Можно было сказать, что онъ не вѣритъ своимъ ушамъ. Наконецъ онъ спросилъ сына вице-короля:
— Если, дѣйствительно, вы единственный виновникъ возмущенія, какая цѣль руководила вами?
— Я не могу это сказать.
Этель вздрогнула съ головы до ногъ, когда предсѣдатель спросилъ почти раздражительно:
— Вы были въ связи съ дочерью Шумахера.
Пораженный Орденеръ сдѣлалъ шагъ къ трибуналу и вскричалъ голосомъ, дрожащимъ отъ негодованія:
— Канцлеръ Алефельдъ, довольствуйтесь моей жизнью, которую я отдаю вамъ; имѣйте уваженіе къ благородной непорочной дѣвушкѣ. Не пытайтесь вторично безчестить ее.
Несчастная Этель, чувствуя, что вся кровь кинулась ей въ лицо, не понимала значенія слова вторично, которое съ удареніемъ подчеркнулъ ея защитникъ; но гнѣвъ, изказившiй черты лица предсѣдателя, ясно доказывалъ, что онъ понялъ.
— Орденерь Гульденлью, не забывайте, что вы находитесь передъ королевскимъ судомъ и его верховными служителями. Я дѣлаю вамъ замѣчаніе отъ имени трибунала. Теперь, я опять прошу васъ объяснить цѣль вашего преступленія, въ которомъ вы сами обвиняете себя.
— Повторяю вамъ, я не могу это сказать.
— Не для того ли, чтобы освободить Шумахера? — освѣдомился секретарь.
— Орденеръ хранилъ молчаніе.
— Отвѣчайте, подсудимый Орденеръ, — сказалъ предсѣдатель: — мы имѣемъ доказательства вашихъ сношеній съ Шумахеромъ, и ваше сознаніе скорѣе обвиняетъ, чѣмъ оправдываетъ мункгольмскаго узника. Вы часто бывали въ Мункгольмѣ и очевидно не пустое любопытство влекло васъ туда. Доказательствомъ служитъ эта брильянтовая пряжка.
Предсѣдатель взялъ со стола и показалъ Орденеру алмазную пряжку.
— Вамъ она принадлежитъ?
— Да. Какимъ образомъ она очутилась здѣсь?
— Очень просто. Одинъ изъ бунтовщиковъ, умирая, передалъ ее нашему секретарю, сообщивъ, что получилъ ее отъ васъ въ видѣ платы за перевозъ изъ Дронтгейма въ Мункгольмскую крѣпость.
— Ахъ! — вскричалъ подсудимый Кенниболъ: — Ваше сіятельство правы, я узнаю эту пряжку; она была у моего товарища Гульдона Стайнера.
— Молчи, — сказалъ предсѣдатель: — пусть отвѣчаетъ Орденеръ Гульденлью.
— Не стану отпираться, что я хотѣлъ видѣть Шумахера, — сказалъ Орденеръ: — но эта пряжка ровно ничего не доказываетъ. Въ крѣпость нельзя входить съ драгоцѣнными вещами; матросъ, везшій меня на лодкѣ, жаловался дорогой на свою бѣдность, и я кинулъ ему эту пряжку, которую не могъ имѣть при себѣ…
— Извините, ваше сіятельство, — перебилъ секретарь, — это правило не распространяется на сына вице-короля. Вы могли…
