де Мендоса в молодые годы, будучи студентом Саламанкского университета, где он изучал гражданское право, сочинил сатирическую забавную [satyricum illud ludricum] книгу “Ласарильо с Тормеса”» (цит. по: Rico 2006: 36).
Эта атрибуция, подхваченная первыми испанскими библиографами Томасом Тамайо де Варгасом (1589—1641) и Николасом Антонио (1617—1684) и подтвержденная «Словарем авторитетов» («Diccionario de Autoridades»; 1726— 1739), была принята всеми издателями XIX — начала XX века (под именем Диего Уртадо де Мендоса «Ласарильо» опубликован и в томе Библиотеки испанской литературы 1846 года). Однако в 1888 году авторство Мендосы [311] было поставлено под сомнение французским испанистом Альфредом Морелем-Фасьо (Alfred Morel-Fatio; 1850—1924), указавшим на несовпадение «простонародного» стиля анонимной книжицы, ее откровенной антицерковной, реформистской направленности и мировоззрения и литературных вкусов (какими они виделись критику) члена влиятельнейшего аристократического семейства, воина и крупного дипломата (см.: Morel-Fatio 1888): Мендоса был в составе миссии, посланной Карлом V в Англию (1537—1538 гг.) для достижения договоренности о браке принца Филиппа и Марии Тюдор, позднее, с 1539 по 1547 год — послом в Венеции и представителем Карла на Тридентском соборе, в 1547— 1552 годах — послом в Риме и командующим испанским гарнизоном в Сиене.
Напротив, по мнению Мореля-Фасьо, автор «Ласарильо» должен был быть писателем-маргиналом, знакомым с бытом народных низов и черпающим вдохновение в фольклоре (откуда сам образ Ласаро-побирушки в анонимную повесть и пришел) [312], а также — религиозным вольнодумцем-«эразмистом», то есть последователем нидерландского гуманиста Эразма Роттердамского (1469—1575), труды которого вдохновляли европейских реформаторов (хотя сам Эразм за Люггером не пошел, оставшись в лоне Католической церкви) [313].
Этими соображениями авторитетного французского испаниста авторство Мендосы, казалось, было окончательно опровергнуто, и многие десятилетия, уже не полагаясь на свидетельства библиографов XVII—XVIII веков, ученые искали автора «Ласарильо» в одном из двух, указанных Морелем-Фасьо, направлений. Прежде всего — среди эразмистов, появившихся в Испании вскоре после восшествия на престол (1516 г.) привезенного в страну из «заграницы» внука «католических королей» Изабеллы и Фернандо (Фердинанда) по материнской линии и обладателя короны императора Священной Римской империи Максимилиана по отцовской — Карла, родившегося и выросшего в Бургундии, не знавшего Испании и ее языка, ее полувосточного жизненного уклада, поклонника средневекового рыцарства и любителя рыцарских романов, воспитанного на «североевропейский», настороженно-враждебный по отношению к папскому Риму лад.
Также, считал Морель-Фасьо, создатель «Ласарильо», скорее всего, был не только эразмистом, но и «новым христианином» [314], каковых среди испанских эразмистов действительно было немало. «Новые христиане» (или «конверсос», от исп. conversos — «обращенные») с особым рвением искали в сочинениях Эразма ответы на мучившие их сомнения, порожденные расхождением заветов Христа и нравов и образа мыслей служителей Римской церкви, присвоивших себе исключительное право общения с Богом и толкования Его воли, руководствуясь при этом Вульгатой — раннесредневековым латинским переводом Библии. А вот для Эразма, первого европейского филолога-классика, сакральная «неприкосновенность» Вульгаты была сомнительна: в ней нидерландский гуманист находил множество несоответствий текстам Ветхого и Нового Заветов на древнееврейском и греческом языках.
Автор «Ласарильо» также лишен пиетета по отношению к Библии: послание толедского городского глашатая Ласаро, адресованное некоему важному лицу — «Вашей Милости», полно пародийными аллюзиями и бурлескными парафразами тех или иных мест Священного Писания, прекрасное знание которого демонстрирует скрывшийся за маской Ласаро автор. Словно бы и не имея перед собой такой цели, простодушный Ласаро обличает лицемерие служителей Церкви и отсутствие милосердия у «добрых людей» (los buenos), к которым так мечтает прибиться его матушка и к которым, в конечном счете, «причаливает» он сам: эти благочестивые христиане, за редким исключением, лишены сострадания (не говоря уже о братской любви к ближнему), зато весело смеются над рассказами слепца о том, как он «воспитывает» своего изворотливого слугу. Автор «Ласарильо» если и не еретик, то разрушитель традиций. Не только «Рассказ третий...» «Л-I», где хозяин Ласаро, разорившийся эскудеро [315], гордящийся сомнительной «чистотой» своей крови и питающийся объедками, которые Ласаро выпрашивает на толедских улицах, демонстрирует полную непригодность к самостоятельной жизни: повесть в целом являет собой развернутое отрицание кодекса чести, главной ценности рыцарско-феодального мира. В Испании раннего Нового времени честь (el honor) превратилась в фальшивый фетиш — la honra, отождествляющий ее обладателя не столько с дворянским происхождением, сколько с принадлежностью к «старым христианам» (понятие «крестьянская честь» — одна из тем испанского театра XVII века).
Сужение круга гипотетических претендентов на авторство «Ласарильо» до группы эразмистов-«новых христиан» лишь по видимости облегчило ученым задачу «вычисления» автора повести: «новыми христианами» при ближайшем изучении вопроса оказались очень многие мыслители, писатели, врачи, натурфилософы, да и религиозные и государственные деятели испанского Возрождения (см.: Пискунова 1998). Однако, движимые этой установкой, исследователи продолжают обращаться к фигурам известных гуманистов — братьев Хуана и Альфонсо де Вальдес (Juan de Valdés; 1509—1541; Alfonso de Valdés; 1490—1532), первый из которых, придворный маркиза де Вильена, после отъезда в Италию в 1534 году был осведомителем Карла V при дворе Папы Климента VII, а второй — секретарем-латинистом императора [316]. Вспоминают и о философе Хуане Луисе Вивесе (Juan Luis Vives; 1492—1540), одном из самых влиятельных — во всеевропейском масштабе — эразмистов первой половины шестнадцатого столетия (см.: Calero 2006). Правда, Хуан де Вальдес известен исключительно как автор серьезных — «наставительных» — диалогов на богословские, этические и филологические темы: «Диалога о христианской доктрине» («Diálogo de doctrina cristiana»; 1529), «Диалога о языке» («Diálogo de la lengua»; 1535?), a вот Альфонсо принадлежат диалоги сатирические: «О том, что происходило в Риме» («Diálogo de las cosas acaecidas en Roma»; 1527?) и «Диалог о Меркурии и Хароне» («Diálogo de Mercurio у Carón»; 1530) [317]. Однако между диалогом — даже беллетризированным, лукиановского типа [318], включающим действие, развертывающееся в фантастической обстановке (например, на берегах Стикса, как то происходит в «Диалоге о Меркурии и Хароне»), — и романом (а «Ласарильо» — это своего рода «маленький» роман!), при всём их генетическом родстве, существует принципиальное различие: основным предметом изображения в диалоге является идея, мысль и/или представление, которое автор хочет донести до слушателя или со слушателем обсудить, в то время как герой романа или повести, даже если это — герой-идеолог или фантазер, одержимый неким замыслом-планом, — прежде всего человек в его земном измерении, со своей переживаемой лично участью. Да и адресованы диалоги Вальдесов не читателю «развлекательных книжиц», а элите: гуманистической, придворной, церковной.
Поэтому с начала XX века испанисты начали искать автора «Ласарильо» среди представителей «низовой», народной культуры, прежде всего среди сочинителей и исполнителей пьес для площадного театра — авторов
