— А сколько стоит такой крупный бриллиант?
— Гм, — протянул Август — гм!.. Чтобы не солгать, скажу по правде: не знаю. Знаю только, что в старости буду жить на то, что мне заплатили за этот бриллиант.
— Так, значит, не на то, что вы выиграли в лотерею?
— Конечно, нет! Разве тут есть на что подняться в горы и начать горное дело в широком масштабе?
Тут доктор Лунд встал и направился к двери, чтобы поглядеть, что стало с мальчиками.
— Я начинаю беспокоиться, — сказал он. — А ты, Эстер?
— Да, — с отсутствующим видом ответила Эстер.
И вот Эстер из Полена сидела и слушала выдумки. Она хотела бы, может быть, чтобы и мальчики послушали эти истории, но они были нужны ей самой. Эстер не хотелось уходить искать мальчиков и пропустить из-за этого часть рассказа. Разве она была такой ничтожной личностью, такой незначительной? Она вовсе не была ничтожна. Она была красива и очаровательна, это уже было кое-что, но кроме того она была ещё очень умелой. Она была ловка и на кухне, и в комнатах, и в подвале, и кроме того в спальне. Эстер? Да, слепа, ласкова и безумна в спальне. Но сейчас она сидела здесь. Никто не умел так сочинять, как этот земляк из Полена; может быть, она не верила ни одному его слову, но разве мы не читаем сказок, не веря им? Август отличался от всех других, кто рассказывал ей что-нибудь. Что слышала она от девушек на кухне? Чем мог развлечь её доктор? По сравнению с невероятными приключениями Августа всё остальное было правда и скука.
И Август со своей стороны тоже наслаждался. Это вполне совпадало с его настроением этого дня; а настроение было самое светлое и бодрое, потому что сейчас всё шло как по маслу, — целая масса денег истрачена и куплено множество овец, надежда заполучить девушку в Южной деревне, почёт со всех сторон, пиджак на шёлковой подкладке. Сейчас он старался для Эстер; с большим удовольствием он не пошевельнул бы языком ни для кого другого, потому что никто не умел так слушать, как она, — лицо напряжённее, грудь вздымается. Рассказанная им история и для неё была только историей, поэтому не стоило преувеличивать слишком мало и ослаблять чудесное; в полленских избах хорошо знали рассказ о комете Билеала и песню о девушке, утонувшей в море. О, эти длинные зимние вечера, когда полленские избы были полны историй, песен и мистики!
— Да, ты по крайней мере поездил по белу свету, Август, — сказала фру Лунд. — Занятно послушать тебя! Я помню тебя ещё дома, в Полене. Чем только ты ни занимался, чего только ни налаживал и ни устраивал!
— Полен? — сказал Август. — Это всё пустяки. Такая досада, что помешался наш нотариус! Он всё упрашивал меня вступить с ним в компанию и открыть банк. Вот это дело вполне по мне, я ведь отлично знаю такого рода вещи.
— Да, Август, но у тебя и без того ужасно много дел на руках. Я прямо-таки не понимаю, как ты справляешься со всем.
— Всё это привычка, — сказал он.
Они сидели теперь один на один, и им некого было стесняться. Фру тотчас сделалась разговорчивее. Ей отнюдь не на кого было пожаловаться, но дело в том, что с Августом так хорошо говорить, и они ведь старые знакомые.
— Так вам по-прежнему хорошо живётся?
— Да, только это и можно сказать, — отвечала фру.
Правда, не совсем так чудесно и замечательно, как после его возвращения, но этого нельзя было и ждать.
Август понял по тону, что великая радость и влюблённость несколько уменьшились по той или иной причине. Он сказал:
— Доктор купил себе мотоциклетку, как я слышал?
— Ну да, конечно. Но странное дело, благословение божье не вошло в дом вместе с этой покупкой.
Он теперь никогда не говорит о своём недостатке, и о том, что странно, как она не разлюбила его, несмотря на стеклянный глаз. Но зато и она не может ответить, что она любила бы его, даже если б он был слепой. Да, теперь он привык к этому и считает себя таким же совершенным, каким был прежде.
— Всегда так бывает, — сказал Август, чтобы сказать хоть что-нибудь.
Вот теперь он приобрёл мотоциклетку и хочет, чтобы она боялась, когда он уезжает на ней, но разве это так опасно?
— Ничуть! — фыркнул Август. — Просто он ещё недостаточно привык.
Ну, а зачем же ей тогда не ложиться спать, а ждать его и бояться? Но она отлично видит, что он этого хочет. Потом он не велит ей ходить в сегельфосскую лавку и покупать, у приказчика, у того, с вьющимися волосами. Он этого не хочет. А в другой раз она встретила на дороге нового уполномоченного областного судьи, и этого он тоже не хочет.
— А что я говорил! — воскликнул Август. — Я хорошо знаю, когда бывают такие душевные настроения в жизни. Но на это не стоит обращать внимание.
Ей и так почти что не с кем разговаривать, не с кем позаняться, бог видит, что это так, уж он мог бы позволить ей хоть столечко с кем-нибудь поболтать, но нет, он такой странный. Они ведь не прятались куда-нибудь в кусты и не обнимались, потому что это было бы и грешно, и стыдно, и этого никогда не случится. А вот он такой. И хотя у него стеклянный глаз, который он вынимает и моет, но ей приходится расхваливать этот глаз и уверять, что он такой же красивый, как и другой, здоровый. И он говорит, что это её вина, что он окривел и стал уродом на всю жизнь. И это правда, потому что ведь она пригласила тогда Осе. То же самое и с мотоциклеткой: он всё говорит, что ей дела нет, если что случится с ним на дороге, и что ей наплевать, если он потеряет и другой глаз. Разве это не отвратительно?
— Может быть, вы хотите, чтобы я поговорил с ним? — спросил Август.
— Нет, нет, нет! — испуганно запротестовала она. — Никогда не упоминай об этом и вообще и вида не показывай.
— Потому что мне это ничего не стоит.
— Да, но это совершенно невозможно: потом будет только ещё хуже. Да, впрочем, всё не так уж плохо, он бывает иногда очень мил со мной и говорит: «Ты ведь знаешь, Эстер, ты и я, мы — одно!» Если б только мне позволили забеременеть! Я хотела бы маленькую девочку.
— А вам не позволяют? Я бы и спрашивать не стал!
— Да, тебе легко говорить. Но видишь ли, в течение многих лет он не хотел иметь детей и теперь тоже не хочет. Для меня было бы большим развлечением и радостью, если б у меня после мальчиков была девочка, или даже две девочки. Но он этого не хочет. И я подчиняюсь ему. Я так должна поступать.
Август сделался вдруг решительным:
— Ничего вы не должны. Где это слыхано! Разве не так поступают на всём белом свете, и разве не это приказал господь евреям и вообще всем людям, населяющим землю?
— Я столько раз собиралась сделать ему наперекор, но всё не решалась. Ведь он же узнает.
— Узнает? Ну и что ж из того! Ведь это будет после. Поговорит, поговорит день-другой и перестанет.
— Знаешь что, Август, — сказала вдруг фру, — теперь, когда ты мне всё это рассказал, мне уже не кажется, что это трудно, и я непременно так и сделаю.
И они сидели довольные и обсуждали всё тот же вопрос, когда вошёл доктор, — он так и не нашёл мальчиков.
— Ну и дрянь дело! — сказал Август. — Так я на этот раз и не увижу пареньков.
— Разве вы так торопитесь? Вы не можете посидеть ещё немного?
Август: — Я и так пробыл здесь слишком долго. Я как раз собирался на телеграф, когда вы пришли. Все насчёт яхты консула. Я хочу поставить на ней мотор.
— На яхту?
— Да. И это должен быть такой же мотор, какие Вандербильт употребляет на своих рыбацких шхунах.
Август шёл от доктора довольный тем, что отыскал выход из затруднительного положения маленькой фру Эстер. Хорош муж, нечего сказать!
Вот тут как раз аптекарь Хольм и поймал его.
— Знаете что, — сказал Хольм, — я, кажется, сделался владельцем пустыря, принадлежавшего нотариусу. Что вы на это скажете?
— Скажу, что это очень хорошо. Вы хотите строиться?
— Если мне удастся прежде всего заполучить ваших рабочих закончить подвал.
— Это можно будет уладить.
— О, — сказал Хольм, — до чего с вами приятно иметь дело! Может быть, вы согласитесь дойти со мной до гостиницы? Там сидит некто, кто будет очень рад вас видеть.
Они пришли в гостиницу, и Августа приняли очень радушно.
— Как я рада видеть тебя, На-все-руки! — воскликнула при встрече Старая Мать.
Хольм: — Я, кажется, купил пустырь.
— За твоё здоровье! — сказал Вендт.
— И Август одолжит мне своих рабочих.
Старая Мать: — Наверное! С ним так приятно иметь дело.
Она была одета, пожалуй, немного по-праздничному. Август заметил по разным мелочам, что собравшиеся задумали что-то, но не задал вопроса. Он рассмотрел рисунки почтмейстера, все их одобрил, но покачал головой, глядя на так называемый навес. Август был не новичок в этой области, он давным-давно строил дома; этот навес казался ему слишком странным, его надо было подпереть столбами, чтобы он мог держаться.
— Как же нам быть? — спросил Хольм.
