Тут его неожиданно прервал короткой репликой доктор Маркович, сидевший в группе социал-демократов:
– До пяти лет тюремного заключения!.. Статья четыреста семьдесят шестая Уголовного кодекса!
На какое-то мгновение внимание присутствующих обратилось к Марковичу. В наступившей мертвой тишине Штюмер спокойно и уверенно продолжал:
– …Сегодня, когда наше демократическое правительство ведет энергичную борьбу за проведение в жизнь своих постановлений и распоряжений, стремясь в зародыше ликвидировать перегибы и злоупотребления властью, к сожалению еще имеющиеся на местах, такие обвинения в нашем комитете позволительно выдвигать только после самого серьезного рассмотрения. Поэтому я настоятельно прошу уважаемых коллег внимательно и с максимальной ответственностью подойти к разбору этого дела. Ведь речь идет о бургомистре Мартоне Андришко, о первом гражданине нашего города, и не только о первом гражданине, но и о человеке, который завоевал всеобщую любовь и уважение, о нашем испытанном друге. Я прошу, чтобы в своих выступлениях вы учитывали это.
– Пардон, – сказал Капринаи, – я еще не закончил. Как-то к нам обратился с жалобой даже не член нашей партии… Этот случай произошел еще летом. Жалобщица – некая Палне Сарка, вдова совладельца лесного склада «Сарка и Сомораи». Поскольку владелец склада, боясь военных действий, как известно, уехал на Запад, склад был опечатан соответствующими органами власти. В начале лета по распоряжению бургомистра склад вскрыли и находившиеся там в довольно большом количестве строительный лес и доски были вывезены к столяру Шандору Хиршу. Я не знаю точно, для какой цели…
Снова поднялся шум, послышались выкрики с мест. Теперь было уже совершенно ясно, что комитет раскололся на несколько лагерей. Буржуазные демократы и представители партии мелких сельских хозяев с нескрываемым злорадством слушали выступавших. Коммунисты сначала открыто возмущались обвинениями в адрес Андришки, но потом стали тихо переговариваться между собою. Представители национально-крестьянской партии и социал-демократы после реплики Марковича сидели неподвижно, с непроницаемыми лицами; нельзя было определить, какую они занимают позицию или какую заняли бы, если бы их не связывали условия договора о левом блоке. Альбин Штюмер снова постучал по столу, требуя тишины. При этом он откинул назад голову и закрыл глаза. Голос его звучал мягко и увещевающе:
– Мне хотелось бы, уважаемые члены национального комитета, чтобы это дело обсуждалось нами в совершенно спокойной, свободной от страстей атмосфере. И было бы желательно, чтобы вы отказались от узко партийных позиций. Вопрос поставлен на обсуждение. Будем рассматривать наш комитет как единый, сплоченный, дружный орган, каждый член которого, ничего не скрывая, может высказать все, что у него на душе. Личность бургомистра – это внепартийное дело. Я ведь тоже никогда не отрекался от своей партии, но, исполняя функции председателя, всегда стремился быть беспартийным членом этого важного форума, человеком, ставящим интересы национального комитета превыше партийных. Поэтому прошу вас высказываться именно в таком духе– Пожалуйста!
Слова попросил адвокат Маркович. С чувством тревожного любопытства и плохо скрываемого удивления слушал Альбин Штюмер его выступление.
– Я считаю, что господин председатель прав, и тот факт, что об этом деле мы будем говорить в дружеском кругу, не с узкопартийных позиций, позволяет и мне сказать несколько слов. К сожалению, я должен признать, что реальность инкриминированных здесь товарищу Андришке обвинений в злоупотреблении своим служебным положением не вызвала у меня сомнений. – Как бы прося извинить его, Маркович посмотрел в сторону коммунистов. – Ведь мы же здесь все свои люди, не так ли? Еще в прошлом году, когда он отдал хорошо известное вам распоряжение относительно черепицы, я предупреждал его… Правда, официально изданного распоряжения на этот счет, по существу, не было, однако оно прозвучало из уст бургомистра на совещании уполномоченных по домам. Я сказал ему тогда, что у меня у самого есть пара домишек, один из которых – развалина. И, конечно, черепицу с его крыши немедленно растащили. Да черт с ней, с черепицей! Пусть пропадает! Я всю свою жизнь трудился на благо общества. Будем считать, что я ее сам отдал. Но есть ведь и такие, кто вовсе так не думает, и с их мнением тоже нужно считаться. Более того, надо прямо сказать, – распалялся Маркович, – что они правы. Да-с! Как с формальной точки зрения, так и по существу! Куда бы мы докатились, если бы сейчас, сразу…
Замешательство и возмущение овладели одними; чувство веселого возбуждения и ожидания было написано на лицах сторонников другого лагеря. Это еще больше подогрело Марковича.
– Если факты злоупотребления служебным положением вызывают прямые обвинения, то это действительно серьезное дело. В свое время существовала практика, при которой на период следствия такого служащего отстраняли от должности. Я не знаю, были ли выдвинуты официально подобные обвинения в адрес нашего бургомистра или нет. Думаю, что нет. Тем лучше, ибо мы сможем, прежде чем это дело получит огласку, обсудить его здесь, в дружеской среде и, вероятно, тем самым спасти от позора и город, и товарища Андришку, и партию, братскую нам партию, из рядов которой…
В воцарившейся напряженной тишине слова попросили сразу двое: бургомистр и опять Фери Капринаи. Но Андришко уже встал. Он был бледен, голос его, то ли от волнения, то ли от гнева, звучал глухо. Он говорил быстро.
– Я хотел бы, чтобы уважаемый национальный комитет, прежде чем обсуждать этот вопрос дальше, выслушал и меня. Возможно, что по уголовному кодексу за такие дела и впрямь полагается пять лет, но, по-моему, если бы я вовремя не отдал всех тех распоряжений, меня следовало бы повесить. – Эти слова Андришко произнес со своим «акающим» акцентом. – Каждому в нашем городе известно, что стекло с Шарошской оранжереи потребовалось для нашей больницы. Во всем городе не было стекла, и достать его было негде. Убыток, причиненный оранжерее, мы возместили. На месте погибших растений вырастут другие. А жизнь человека – для нас самое дорогое сокровище. Этому меня учили, и этому я буду всегда следовать. Что касается досок с лесосклада, то и это дело хорошо известно моим коллегам, если они не забыли, конечно: доски нужны были для гробов. Не мог же столяр Хирш делать гробы без досок, а ждать было невозможно… Ведь в городе ежедневно умирало по четыре-пять человек… Хоронить без гробов родственники не соглашались. Те, кто был тогда здесь, знают, каково было положение… То же самое и с черепицей для крыш. За три недели было покрыто двести домов, и лишь потому, что я разрешил, взяв на себя ответственность за это. Приближалась дождливая пора, и для нас были важнее двести домов, в которых живут люди, чем развалины. К тому же город возместит убытки тем, кто предъявит претензии, а похоронное бюро возместит ущерб, причиненный лесному складу.
Обрамленное седыми волосами лицо его было красным, глаза холодно сверкали.
– В то время никто не сказал мне, что это нехорошо. Даже товарищ Маркович ни слова не сказал…
Маркович что-то промычал.
– Да, да, ничего не сказал. Не помню такого. Сегодня, конечно, все это выглядит иначе. Но тогда я поступил правильно и готов доказать это, если нужно…
– А что вы скажете насчет пекарни Гутхабера? – выкрикнул Капринаи.
– И на это отвечу. Решение первой инстанции было вынесено в пользу часовщика Чика на основе предложения национального комитета. И странно, что член национального комитета Гутхабер обратился с жалобой в министерство.
– Меня не было на том заседании! – вскочил Гутхабер. – Прошу занести это в протокол!
– Итак, он обратился с кассационной жалобой в министерство, хотя национальный комитет установил, что вопрос о помещении для многодетного бедняка, которому негде работать, был вопросом жизни или смерти! А в пекарне Гутхабера больше года даже и жалюзи не поднимались…
– По нынешним временам у меня пока еще не было возможности…
– Однако вы нашли возможность открыть все свои булочные и пекарни в центре города. Почему же именно там, в рабочем квартале, вы не сумели этого сделать?
– Дело вовсе не в том, рабочий это квартал или нет…
– Прошу вас, уважаемые господа! – Альбин Штюмер постучал по столу вечной ручкой. – Прошу прекратить эту словесную дуэль! Давайте соблюдать порядок. Пожалуйста, попросите слова и выступайте!
Не успел Андришко сесть на место, как Капринаи, воспользовавшись паузой, снова поднял руку.
– Уважаемый национальный комитет, – заговорил он. – Если уж речь зашла об этих вопросах, то я должен сделать одно сообщение. Мне стало известно, что по указанию городской управы один из старших служащих областной сберкассы способствовал закупке большой суммы валюты. В связи с этой операцией называли и имя господина бургомистра. Пожалуй, было бы целесообразно, чтобы господин бургомистр соизволил дать нам некоторые разъяснения и по этому вопросу…
