Но герцог не уходил. Он не тронулся с места.
– Сир, я прошу свободы для узников, – повторил он.
Он вдруг увидел, что самообладание вот-вот покинет короля.
– Разве вы не поняли, что мы с маркизой хотим остаться одни?! – грозно воскликнул король. – Чего вам здесь, собственно, еще нужно?
Герцог на миг оцепенел. Но в ту же секунду в нем вскипел гнев.
– Мне очень жаль, сир, что я не явился перед вами в траурном платье, как некогда маркиз де Монтеспан явился перед вашим предшественником.
Лицо короля сделалось серым, как пепел, смертельно раненная гордость его коршуном взвилась вверх.
– А помните ли вы, сколько времени маркиз де Монтеспан после этого провел в Бастилии? – спросил он ледяным тоном. – Нет, вы не помните. Ну что ж, у вас будет возможность как следует подумать об этом. – И, повернувшись к маркизе: – Я слышал, сударыня, вам отказывают в абсолюции, настаивая на вашем отъезде из Парижа, – я не стану чинить вам препятствий – поезжайте туда, где Церкви угодно вас видеть.
С этими словами король, не прощаясь, покинул опочивальню. Когда за ним закрылась дверь, маркиза в изнеможении опустилась в кресло и закрыла лицо своими маленькими ручками, ставшими вдруг такими бессильными.
– Это конец… – выдохнула она. – Это конец. Ах, зачем вы заговорили о маркизе де Монтеспане!
– Я должен был заговорить о нем много лет назад, Ренет, – ответил герцог. – Я должен был помочь тебе защитить нашу любовь. Но я не помог тебе. Я принял участие в этой постыдной сделке. Прости меня!
Он вновь невольно перешел на «ты», но она не замечала этого, продолжая причитать:
– О, эта проклятая поездка в Эг-Морт! Я сразу почувствовала перемену, как только вы вернулись. Что же там с вами могло произойти?
– Произошло вот что, Ренет, – отвечал герцог, – Я встретил там человека, который за правду своей жизни пожертвовал всем и готов терпеть любые страдания, в то время как мы пожертвовали правдой нашей жизни ради внешнего успеха и блеска. Но с этим навсегда покончено – разве ты сама не чувствуешь освобождения?
– Освобождения? – повторила она, как эхо. – Освобождения?.. Да неужели ты не понял, что имел в виду король, говоря о Бастилии?
– Понял, – серьезно ответил он. – Я все понял. – Произнося эти слова, он с удивлением обнаружил, что страх перед заточением исчез.
Она изумленно смотрела на него широко открытыми глазами.
– Король не пощадит тебя! – запричитала она вновь. – Я знаю его, он всегда ненавидел тебя, потому что знал о том, что было между нами!.. Ах, все, что он делал для меня ради тебя, родилось из этой ненависти, постоянного чувства, что он должен платить тебе неустойку за утрату меня, – ведь он слишком горд, чтобы просто отнять меня у другого. Теперь, когда он отрекся от меня, он не станет утруждать себя излишней деликатностью. Ты должен уехать! И немедленно, если хочешь вовремя добраться до границы.
– Да, я сегодня же отправлюсь в Эг-Морт, – спокойно произнес он.
– В Эг-Морт?! – вскричала она в ужасе. – Ты хочешь отправиться в Эг-Морт? Да неужели же ты не понимаешь, что потеряешь последние крохи драгоценного времени?
– Напротив, – ответил он. – Я как раз и хочу использовать последние крохи драгоценного времени.
Она смотрела на него в немом ужасе. Потом взгляд ее изменился – еще час назад эта перемена лишила бы герцога рассудка, но мир за этот час неузнаваемо преобразился. Маркиза вдруг бросилась к нему на грудь.
– Не покидай меня! – молила она. – Ведь я, в сущности, всегда любила только тебя одного!
Он мягко высвободился из ее объятий.
– Ренет… – сказал он. – Туда, куда лежит мой путь, я не могу тебя взять. Я могу лишь простить тебя, как и ты должна простить меня.
Мы приближаемся к концу этой истории, о котором, однако, следует говорить с особой осторожностью, так как смысл последних событий был очень по-разному истолкован, чтобы не сказать – искажен.
Поездка герцога была похожа на бегство: он воспользовался самым невзрачным экипажем, отказался от какого бы то ни было сопровождения и ехал только ночью.
Как и в прошлый раз, он приблизился к злополучной тюрьме Эг-Морта ранним утром. Башня возвышалась над унылой местностью, угрожающе подняв свою вершину к небу, и казалась еще более мрачной и отталкивающей, чем тогда. Но на сей раз герцог ощутил вдруг тихую симпатию к этой скорби, объявшей все вокруг. Чувство внутренней принадлежности к ней исполнило его, он готов был принять ее – и готовность эта уже почти переросла в какую-то таинственную радость.
Когда он вступил на мост, перекинутый через темные, неподвижные воды крепостного рва и ведущий к входу в башню, он увидел перед дверью крытую деревенскую повозку. Комендант стоял рядом с кучером, которому, очевидно, давал какие-то указания. Заметив герцога, он поспешил ему навстречу.
– Герцог! Слава Богу, что вы вовремя подоспели с королевской грамотой! – воскликнул он. – Я как раз отпускаю Марию Дюран, последнюю из наших узниц. Я держал ее до этой минуты для порядка – то есть что бы получилось, что я все же действовал согласно воле короля.
Герцог поприветствовал коменданта, ничего не сказав об ожидаемой им королевской грамоте, и выразил желание увидеть Марию Дюран. Они подошли к повозке, комендант подал знак кучеру, чтобы тот откинул верх.
– Я велел поднять верх, потому что она уже не может видеть солнце, – пояснил он. – Все, кого мы отпустили, были почти слепы после стольких лет, проведенных в полутьме.
Мария Дюран полулежала в повозке, которой попытались придать некоторое удобство с помощью нескольких охапок соломы. Глаза ее были закрыты, лицо выражало изнеможение и безучастность ко всему происходящему, как будто силы ее вдруг иссякли перед самым концом испытания, оказавшегося ей не по плечу.
– Мария Дюран, – обратился к ней комендант. – Здесь герцог Бово. Вы помните, он тогда пришел не как ваш собрат по несчастью, а как ваш освободитель.
Она не отвечала. Теперь, когда нескончаемые муки были позади, на нее, очевидно, страшной тяжестью навалился весь ужас сознания ее растоптанной жизни. Она почти сердито отвернулась.
– Она уже знает, что вы католик, – сказал комендант извиняющимся тоном.
Герцог хотел возразить: «Но я вовсе не католик, я – вольнодумец!» Однако он не успел произнести этих слов: его вдруг озарило изнутри ослепительным светом – внезапно родившейся верой в существование Бога.
– Мария Дюран, – молвил он, не скрывая своего потрясения, – я действительно христианин-католик и, как католик, виновен в вашей судьбе. Можете ли вы, несмотря на это, дать мне вашу руку?
Она молчала, видимо совершенно разбитая и раздавленная. Вдруг герцог заметил, что слепые глаза ее открылись, рука ощупью нашла его голову.
– Да благословит вас Господь, герцог, – просто сказала она.
И повозка тронулась с места. Когда она скрылась из виду, герцог повернулся к юному коменданту и медленно, тяжело произнес:
– А теперь, друг мой, ведите меня пленником в свою башню.
Тот смотрел на него, ничего не понимая.
– Вопреки вашему ожиданию, я не привез королевской грамоты, – небрежно продолжал герцог. – Король не одобрил освобождение узников, оно произошло исключительно по моему приказу, оно было незаконным.
Комендант побледнел.
– Значит… Значит, я погиб… – произнес он бесцветным голосом.
– Я думаю, вы можете спастись, если арестуете меня. Никто не посмеет упрекнуть вас. Я прошу вас сделать это. Заключите меня в башню вместо отпущенных узников. Не медлите! Мне в любом случае не избежать заточения, и, может быть, именно здесь в нем будет более всего смысла.
За достоверность того, что еще осталось поведать, летописец не ручается. В Эг-Морте, на этом крохотном клочке земли, еще долго жила легенда о том, что Марию Дюран, последнюю из отпущенных на свободу узниц, будто бы хотели оставить в тюрьме, но герцог Бово поручился за нее и по доброй воле стал узником вместо нее; таким образом, все соответствует более глубокому толкованию этой истории. Достоверно известно лишь одно: что герцог и в самом деле – долго ли, коротко ли – был узником печально известной Башни Постоянства, как он того хотел. Стала ли она для него той таинственной тюрьмой, которая в действительности означала внутреннюю свободу, некогда обретенную Марией Дюран? Хотел ли он сам убедиться в существовании этой свободы или главной причиной его поступка было просто желание искупить вину? Мы этого не знаем. Сохранилось лишь письмо маркизы, положившее конец заточению герцога. Вот его содержание:
«Король дал согласие на Ваше безоговорочное помилование, герцог, и я не думаю, что он будет настаивать на поимке освобожденных узников, – комендант уже получил соответствующий приказ. Я вырвала его у короля. Чтобы спасти Вас, я должна была остаться для короля тем, чем была для него все эти годы, – возлюбленной, которую он оттолкнул от себя в гневе, но вскоре страстно умолил вернуться. Я подарила ему ночь любви, решившую Вашу участь. Прощайте, мы никогда больше не увидимся. Ваша Ренет навсегда предалась тому року, который разлучил нас. Для меня помилования не будет – кроме сознания того, что я спасла Вас ценою своего окончательного падения. Моя кара и есть моя абсолюция, единственная, которой я еще заслуживаю. Ибо теперь я и в самом деле из любви к Вам совершила то, к чему когда-то стремилась из тщеславия. Теперь я, хоть и навсегда разлученная с Вами, навеки Ваша Ренет».
