— Выкладывай, — сказал барон, — я должен и желаю всё знать!
— С милостивого соизволения господина барона, — продолжал рассказывать портье, — дама сказала следующие слова: «Болван! Это вовсе не мой супруг! Это тот бездельник из Тиргартена!» Господина Луиджи, который очень громко храпел, они пытались разбудить, чтобы дама могла с ним поговорить, но это оказалось невозможным. Дама собралась уходить, но в этот момент увидела маленький голубой бумажник, лежавший на столе. Она схватила бумажник, положила его в руку господина барона и встала на колени возле софы. Очень странно было видеть, что господин барон улыбнулись во сне и подали даме бумажник, который она тотчас спрятала на груди. Тут она подхватила на руки странное существо, которое следовало за ней, с невероятной скоростью спустилась с лестницы, села в карету, и карета понеслась прочь.
К этому портье ещё добавил, что, назвав его болваном, дама нанесла ему глубокое оскорбление, ему, который вот уже тридцать лет носит ленту и шпагу, ничем не запятнав своей чести, однако он готов претерпеть много новых оскорблений, если только за это ему будет дано ещё хоть один-единственный раз увидеть образ, прекраснее которого он ничего не знает в жизни.
От этого рассказа у барона разрывалось сердце. Не могло быть сомнений в том. что дама была гречанка, владелица голубого бумажника, а маленький уродец — маг, о котором шла речь в записке незнакомки. Он проспал главный час своей жизни! Но горькое чувство пробудили в нём слова «бездельник из Тиргартена», которые он, видимо, не мог отнести ни к кому иному, как к себе самому, и которые, казалось, сводили на нет всё то положительное и хорошее касательно своей особы, что удалось ему расшифровать в листке. Помимо этого, крайне неприятно было то, как он лишился бесценного бумажника вместе с его таинственным содержимым.
— Несчастный, — набросился он на охотника, — несчастный! Это была она, она сама, а ты меня не разбудил — она, моя жизнь, моё божество, та самая, за которой я хотел ехать в далёкую Грецию!
Охотник возразил с усмешкой, что если она, эта дама, была та самая, то господин барон, как ему показалось, не были тем самым, и от того, подумал он, будить господина барона, видимо, не имело смысла.
Весьма неприятно для барона было то, что ежедневно, даже ежечасно кто-нибудь спрашивал его, пряча улыбку, что заставило его так скоро возвратиться из Греции.
Чтобы не стать мишенью для ещё больших насмешек, а это было бы именно так, скажи барон правду, он ссылался на болезнь и в самом деле от тоски и огорчения так тяжело заболел, что врач видел единственное средство для спасения его жизни в минеральных ванных, известных своей остротой и страшной силой воздействия на любую, самую крепкую натуру. Пришлось отправиться в Фрайенвальде…
Собственно говоря, из Фрайенвальде барон собирался сразу отбыть в Мекленбург к своему старому дядюшке, но после того, как вода оказала своё действие, он почувствовал непреодолимое стремление увидеть резиденцию и в последних числах сентября вновь благополучно прибыл в Берлин. Так как он действительно предпринял путешествие, правда, не в Патрас, а в Фрайенвальде, то он чувствовал себя уже более уверенно и спокойно смотрел в лицо наглым насмешникам. А если к этому прибавить, что о путешествии в Грецию, которую он собирался посетить, он умел рассказать со знанием дела, увлекательно и в то же время серьёзно, то больше не было препятствий к тому, чтобы барон, вновь вернувший себе всё своё обаяние, без труда отбивал любую насмешку и опять стал кумиром многих девиц, как это всегда и было…
Однажды, когда солнце уже склонялось к закату, он решил отправиться в Тиргартен и вдруг на Парижской площади у самых Бранденбургских ворот увидел пару, приковавшую его внимание. Очень маленький кривоногий старик с уродливой фигурой, одетый до смешного старомодно, прижимая к груди громадный букет цветов, с огромной тростью в руке вёл высокую даму под вуалью, которая была одета как чужестранка, двигалась величественно и благородно. Но самым странным была, без всякого сомнения, косичка: из-под маленькой шляпы старика она сползала змейкой до самой земли. Два весёлых уличных мальчугана из той симпатичной породы, что продают в Тиргартене угольные палочки с тлеющим концом, всё время пытались наступить на косичку, но это было невозможно, потому что, вертясь и извиваясь подобно угрю, она ускользала. Старик, казалось, ничего не замечал. Очень хорошо, что как раз в этот момент мимо проходил господин Вольф, точно так же, как барон фон С., внимательно рассматривавший странную пару и благодаря этому получивший возможность нарисовать маленького старика и его даму с полнейшим портретным сходством. Благосклонному читателю достаточно дать себе труд и посмотреть на прилагаемый листок, чтобы любое дальнейшее описание оказалось излишним. Душа барона трепетала, его охватило таинственное предчувствие, ему хотелось опуститься на колени прямо в грязь Парижской площади, когда дама обернулась и, как молния вдруг прорезает густые облака, так сквозь густую вуаль сверкнул ему навстречу огненный взгляд прекрасных чёрных глаз.
Наконец барон пришёл в себя и в то же мгновение понял, что дерзость уличных мальчишек может служить прекрасным поводом для знакомства со стариком и дамой. С громким шумом прогнав озорников, он приблизился к старику и заговорил, вежливо приподнимая шляпу:
— Сударь, вы, кажется, не замечаете, что эти маленькие бестии, мальчишки, вознамерились разрушить вашу замечательную косу, наступая на неё ногами.
Старик смотрел на барона неподвижным взглядом, как будто и не замечая вежливого обращения, потом вдруг громко захохотал, мальчишки вместе с подмогой, подоспевшей тем временем от Бранденбургских ворот, радостно присоединились, так что барон в полном смущении не знал, что ему теперь делать.
Между тем вся компания медленно продвигалась по Унтер ден Линден, барон бросил несколько монет ученикам школы растениеводства Шпандау и продолжал идти вслед за парой, которая к его большой радости свернула в кондитерскую Фукса.
Когда барон вошёл, старик вместе с дамой уже заняли места в зеркальном кабинете, скрытом от взглядов вьющимся виноградом. Барон уселся в соседней комнате, причём так, что в отражении зеркал пара была ему хорошо видна.
Старик мрачно опустил глаза, а дама что-то энергично ему говорила, причём так тихо, в самое ухо, что барон не мог расслышать ни единого слова. Наконец им принесли заказанное — мороженое, ликёр и пирожные. Дама схватила старика за голову и к немалому изумлению барона отвинтила косичку, открыла её, как футляр, и вынула оттуда салфетку, нож и ложку. Затем повязала салфетку вокруг шеи старика, так обычно поступают с детьми, чтобы они не измазались во время еды. Старик вдруг повеселел и приветливо смотрел на даму чёрными, как уголья глазами, затем стал есть с отвратительной жадностью мороженое и пирожные. Наконец дама откинула вуаль и совсем не надо было обладать впечатлительностью барона для того, чтобы испытать то потрясение, которое он испытал, от этой дивной красоты. Может быть, кто-то, впервые почувствовав на себе этот взгляд Турандот, сказал бы, что лицу и всему облику чужестранки недостаёт того очарования, которое, пренебрегая требованиями формы, безоговорочно побеждает, другой, возможно, стал бы утверждать, что разрез глаз и лоб Изиды как-то пугающе необычны, но — как бы там ни было — каждый должен был признать в чужестранке явление необычайное. Барон мучительно искал средства, как подобающим образом приблизиться к незнакомой паре. «А что если, — подумал он, попытаться воздействовать на чувства красавицы с помощью волшебной силы музыки!» От мысли к делу! Он уселся за прекрасный кистинговский инструмент, который, как известно, имеется в кондитерской Фукса, и начал импровизировать, причём так, что если не всем остальным, то ему самому это казалось просто божественным. Вдруг как раз на журчащем пианиссимо раздался шум, он покосился в сторону кабинета и увидел, что дама встала. А на месте, где она прежде сидела, лежала, а вернее прыгала и скакала косичка старика, пока он не прихлопнул её ладонью с громким возгласом: «Куш, куш, Фрипон!» Слегка испуганный странным поведением косы-Фрипона барон тотчас впал в фортиссимо, а затем перешёл к чувствительным мелодиям. Тут он почувствовал, что дама, привлечённая сладостными звуками, тихо подошла и встала за его спиной. Всё, что он слышал когда-либо нежного, душещипательного, вся музыка этих итальянских маэстро на «ини», «ана», «елли», «ичи» пригодилась ему сейчас. Он собирался уже закончить в восторженном дурмане, когда прямо над его головой раздался глубокий вздох. «Ну, время пришло!» — подумал он, вскочил и оказался перед ритмейстером фон Б., который всё это время стоял за его стулом и теперь начал говорить о том, как это нехорошо со стороны барона, что своими ужасными стенаниями и грохотом за роялем он разогнал всех посетителей господина Фукса. Вот только что дама, чужестранка по виду, проявлявшая все признаки нетерпения, не выдержала и поспешно бежала вместе со своим спутником, маленьким курьёзным старичком.
