— Ну, всё позади!
Естественно, барон стал спрашивать, что позади, и Амалия сказала, что минуту назад её вдруг поразило воспоминание об очень странном сне, который она видела недавно, а вернее, как она вспоминает сейчас, именно в ту ночь с 24-го на 25-е июля. Поскольку она читала многое из того, что написано Фридрихом Рихтером, то без труда создала в тот же миг некую импровизацию, достаточно фантастическую и сводившуюся к тому, что ей явился не больше не меньше как сам барон в новогреческих одеждах, и сердце её воспылало любовью. Барон был сражён. Гречанка, хижина отшельника, голубой бумажник забыты.
В жизни так и бывает, то, к чему страстно стремишься, может оказаться вообще недостижимым, а то, чем вовсе не интересуешься, само идёт к тебе в руки. Лукавый случай дразнит и влечёт!
Короче говоря, барон решил, главным образом, ради Амалии, пока не покидать Берлин и поэтому нашёл необходимым отель «Солнце» сменить на более удобную квартиру.
Как-то, бродя по городу, он заметил на двери большого красивого дома на Фридрихштрассе №… объявление о том, что сдаются меблированные комнаты.
Недолго думая, барон поднялся вверх по лестнице, но напрасно он искал звонка, напрасно стучал в одну, другую дверь — на лестничной площадке стояла мёртвая тишина. Наконец ему почудилось, будто где-то слышится какой-то лепет и болтовня. Он нажал ручку двери той комнаты, из которой как будто бы раздавались звуки, и оказался в покое, обставленном роскошно и с необычайной изысканностью. Особенно бросалась в глаза большая кровать с шёлковым пологом, увитая цветами, с богатой деревянной резьбой, стоявшая посередине.
— Лагос пиперин етриве, какон тюс кефалис ту!
Каркающий голос прокричал эти слова барону, при этом вокруг никого не было. Он осмотрелся и — о небо! — на изящном столике с гнутыми ножками лежал роковой бумажник! Он бросился вперёд, чтобы вновь завладеть утерянным сокровищем, но раздался громкий окрик:
— О диаволос идиа ден юхе, ке тюри эпоулие!
В ужасе он отпрянул, но в тот же миг услышал тихие вздохи, которые, как видно, доносились из большой кровати. «Это она! Это она!» — подумал он, и кровь его застыла в жилах от счастья и блаженного предчувствия. Трепеща, он приблизился и через щель в занавеси увидел кружевной чепец с пёстрыми бантами. «Смелей, смелей!» — прошептал он сам себе и отдёрнул полог. С резким криком вскочил тот самый забавный маленький старик, которого барон видел с дамой. Да, это был он, и в женском кружевном чепце на голове он выглядел до такой степени забавно, что каждый на месте барона, занятого исключительно любовным приключением, разразился бы смехом. Старик, не отрываясь, смотрел на барона большими чёрными глазами и наконец заговорил тихим жалобным голосом:
— Это вы, Высокородный? Ах, Боже мой! Надеюсь, вы не имеете на мой счёт каких-нибудь злых намерений в отместку за то, что я недавно посмеялся над вами на Парижской площади, когда вы решили взять косу под защиту от моих милых мальчуганов. Не смотрите на меня так ужасно, а то я начинаю бояться!
Барон, казалось, ничего не слышал из того, что говорил старик, не спуская с него неподвижного взгляда, он глухо бормотал как будто про себя:
— Король Кандии! Король Кандии!
Тут старик приветливо заулыбался, уселся на подушках и начал говорить:
— Ай, ай, дорогой барон Теодор фон Сю., неужели вы тоже впали в это странное безумие и считаете меня, маленького человека, королём Кандии? Разве вы не знаете меня? Разве вам неизвестно, что я не кто иной, как ассистент канцелярии Шнюспельпольд из Бранденбурга?
— Шнюспельпольд? — повторил барон.
— Да, таково моё имя, — продолжал старичок, — но официально я давно уже перестал быть ассистентом канцелярии. Проклятая страсть к путешествиям лишила меня и службы, и заработка. Мой отец — да будет земля ему пухом — пуговичник в Бранденбурге, был такой же помешанный и так много говорил о Турции, где побывал когда-то, что я не мог усидеть на месте. Однажды я встал и отправился в путь через Гентин в Тангермюнде, сел там в ладью и поплыл к Оттоманским воротам. Как раз когда я прибыл, их закрывали и, так как я хотел ухватить Турцию правой рукой, ворота отдавили мне два пальца, что вы, о Высокородный, можете видеть по этим двум восковым пальцам, заменившим мне настоящие. Но поскольку презренный воск вечно плавился, когда я писал…
— Оставьте, — прервал его барон, — оставьте всё это и расскажите лучше о прекрасной чужестранке, которую я видел вместе с вами в кондитерской Фукса.
Тут барон описал, как всё произошло с находкой бумажника, путешествием в Грецию, сновидениями в отеле «Солнце» и в конце стал заклинать старика не противиться его любви, потому что, несмотря на его странные отговорки, несмотря на то, что он желает выдавать себя за ассистента канцелярии Шнюспельпольда из Бранденбурга и не более того, всё равно он является отцом или дядей прекрасной гречанки и решает её судьбу.
— Ах, — сказал Шнюспельпольд, довольно улыбаясь, — ах, как я рад, что вы с помощью голубого бумажника влюбились в греческую принцессу, быть опекуном которой я имею весьма обременительную честь. Высшая судебная палата на Пафосе выбрала меня, так как не могла найти человека, который обладал бы некими тайными магическими свойствами — ну, ну, Шнюспельпольдхен, не выбалтывай секретов, тихо, тихо, мой мальчик! Я не сомневаюсь, Высокородный, что вы будете иметь успех у моей подопечной! Я знаю только одно: она ищет юного принца по имени Теодорос Капитанаки, действительно нашедшего голубой бумажник, но ведь это не вы.
— Что, — прервал старика барон, — что, не я нашёл бумажник?
— Нет! — отвечал старик твёрдо и уверенно. — Вы не находили бумажника и вообще вами владеют какие-то безумные фантазии.
— Напрасно ты снова повис у меня на ногах, грубый король, тяжёлый, как свинец! — воскликнул барон, но резкий голос закричал:
— Аллу та кас карисмата, кай аллу генум и котес!
— Тихо, тихо, маленький крикун, — с нежностью сказал старик, и серый попугай вскочил на последнюю перекладину клетки. Тут старик обратился к барону и заговорил с мягкостью:
— Вас зовут Теодор, Высокородный, и кто знает, какие тайные связи могут ещё обнаружиться и превратить вас в настоящего Теодороса Капитанаки. Собственно говоря, недостаёт одной мелочи, чтобы вы смогли немедленно получить руку и сердце моей подопечной принцессы. Я знаю, что у вас есть очень приятные связи в департаменте внешних сношений. Если бы вы могли воспользоваться ими, чтобы убедить великого султана объявить свободным государством греческие острова, то ваше счастье было бы обеспечено. Но что я вижу!
С этими словами старик глубоко опустился в подушки и с головой укрылся одеялом.
Следуя его взгляду, барон посмотрел в зеркало и увидел гречанку, которая ему кивала.
Она стояла в проёме открытой двери прямо напротив зеркала. Он хотел пойти ей навстречу, но запутался в ковре и растянулся во весь рост. Попугай очень смеялся. Наконец гречанка вошла в комнату и остановилась около барона; как искусный танцовщик, он пытался сделать вид, что не просто упал, а бросился на колени:
— Наконец, о моё божество! — так начал он по-итальянски.
Однако гречанка прервала его и сказала негромко:
— Тише, не буди старика, повторяя мне то, что я давно уже знаю. Встань.
Она подала ему руку, белую, как лилия. Он поднялся в блаженном восторге и сел рядом с ней на роскошный диван в глубине комнаты.
— Я знаю всё, — начала гречанка, оставив свою руку в руке барона, — что бы ни говорил мой маг, ты нашёл бумажник, ты потомок княжеского греческого рода и, хотя ты не тот, за кем я устремлялась всей душой, всё равно ты можешь стать господином моей судьбы, если ты этого хочешь!
Барон разразился потоком уверений. Гречанка задумалась, подпирая голову рукой, и, казалось, не слушала речей барона, наконец она спросила тихо, наклонившись к самому уху:
— А хватит смелости?
Барон заверил, что смелости у него не меньше, чем у льва.
— Смог бы ты, — продолжала гречанка, — старому чудовищу там в постели, пока он крепко спит, вот этим ножичком…
Барон, увидавший в руках гречанки известный нам хирургический ножичек из бумажника, в ужасе отшатнулся.
— …этим ножичком, — продолжала гречанка, — перерезать косу посередине — нет, не беспокойся, попугай охраняет его, и мы можем говорить спокойно. Значит, из княжеского рода?
Тут барон рассказал о портрете бабушки, о матери, словом, обо всём, что читателю уже известно из разговора барона с дядюшкой.
Прекрасные глаза гречанки засветились от радости, всё её существо, казалось, загорелось новой жизнью. В этот миг она была так необыкновенно хороша, что барон чувствовал себя словно на небесах. Он сам не знал, как это получилось, что она оказалась в его объятиях, страстные поцелуи пылали на его губах.
