В кабинет вступил полный гражданин лет сорока. Или пятидесяти.
«Интересно, а таких вот типов жалуют женщины своим вниманием? – подумал по инерции Мирошук, разглядывая сырое распухшее лицо с маленькими смешливыми глазами. – Вряд ли!» И настроение Мирошука улучшилось, точно к нему, сидящему в осаде, подоспело подкрепление…
– Слушаю вас, – доброжелательно промолвил директор.
Посетитель в нерешительности переминался. В руках он держал листок.
– Что это? – Директор принял лист. – Заявление? Так… «Уважаемый Захар Савельевич… Испытывая с давних пор интерес к истории и общественной жизни государства Российского, прошу принять меня на работу в Архив истории и религии на любую должность, включая рабочим по транспортировке документов…» – Мирошук поднял глаза на незнакомца. – Экий вы, честное слово. Такие выкрутасы. Можно подумать, что в дипломаты нанимаетесь. Как вас? – Он скользнул взглядом по заявлению. – Хомяков. Ефим Степанович Хомяков.
– Как же, как же, – заторопился Хомяков. – Не в пивной ларек нанимаюсь, в архив.
Выражение лица директора разгладилось, подобрело.
– Так ведь оклад, Ефим Степанович, невелик. Вероятно, семья у вас?
– Нет. Один как перст… А что в смысле оклада, так не хлебом единым, как говорится.
– Это верно, – неожиданно нахмурился Мирошук.
– Ну а какой там оклад? – спохватился Хомяков.
– Рублей семьдесят-восемьдесят…
– И впрямь маловато, – вздохнул Хомяков.
– Случаются и премии, – вставил Мирошук.
– Не без этого, – кивнул Хомяков.
У него были короткие волосы, сквозь редкую накипь которых светилась розовая плешь. Рыхлый пеликаний зоб, вялые уши… Где-то Гальперин уже видел этого человека? Казалось, вот-вот из каких-то ростков, начавших уже пульсировать в памяти, будет составлен образ, но, так и не окрепнув, ростки эти размывались, оставляя зыбкое ощущение тошноты и неудовлетворенности. Настроение портилось еще больше.
– Кого это вы мне напоминаете, не пойму, – проворчал Гальперин.
Лысеющий гражданин виновато развел руками, мол, и рад бы подсказать, да сам не знает.
Мирошук насторожился. Он всегда настораживался, если при нем искали сходство кого-то с кем-то, и безуспешно.
– Меня многие путают, – неожиданно открыто улыбнулся Хомяков. – Такой тип, вероятно.
И Гальперин вспомнил, на кого похож этот гладкий господин. Четко, словно увидел картинку в деталях. Только тот был в синем прозекторском халате.
На прошлой неделе, в среду, хоронили мать старого приятеля, Коли Никитина. Из морга Второй Градской больницы. Лаборант в прозекторской, что обряжал усопшую, заставил ждать чуть ли не полчаса – он еще не управился с прической покойной, локон надумал накрутить надо лбом. Это ж надо, такой эстет.
«Удивительное сходство», – обескураженно размышлял Гальперин, глядя на посетителя, он даже хотел спросить, не близнец ли Хомяков с субъектом, что обряжает покойников, но сдержался, человек может обидеться… Но какая-то чертовщина – Гальперин чувствовал запах хлороформа, что источал прохладный кафель прозекторской, вспоминались видения, что терзали его по ночам с тех пор, как сын ошарашил его своим известием. Как ныло сердце. Он лежал один, в просторной квартире, боясь протянуть руку к телефону. Даже если он и вызовет неотложку, кто откроет дверь врачу? С рассветом он успокаивался, даже веселел.
И вот сейчас он с любопытством и брезгливостью разглядывал Хомякова, чей зримый образ раздваивался, точно сквозь мокрое стекло: у края стола переминался мужчина в сером пиджаке с пухлыми несимметричными плечами, а поодаль топтался его двойник в мятом синем халате с белесыми разводами на подоле и устойчивым запахом хлороформа.
Гальперин поднялся.
– Захар Савельевич… если вы не возражаете, я еще попридержу документы помещика Сухорукова.
– Что-нибудь интересное? – спросил Мирошук.
– Да. Есть кое-что. Но не будем торопиться.
– Пожалуйста, Илья Борисович. Разве я могу вам в чем-нибудь отказать? Тем более…
– Тем более что и свалились эти документы в архив как снег на голову, – усмехнулся Гальперин и вышел.
В приемной Тамара читала разорванную газету с масляными пятнами и прилипшими хлебными крошками. У стены в низком кресле сидел мужчина средних лет, держа на коленях глянцевую папку. Узкое со лба лицо к подбородку расширялось, но это нисколько не портило его, наоборот, придавало облику решительность. Темные волосы оживляли седые нити. Бледно-голубого цвета пиджак напоминал покроем капитанский сюртук, меж лацканами которого провисал бордовый галстук. Из бокового кармана виднелся платочек в тон галстука.
– Илья Борисович! – воскликнула Тамара. – Клиент совсем окостенел. Скоро там освободятся?
Гальперин сжал губы и подтянул их к кончику унылого носа, что, вероятно, означало крайнюю степень сосредоточенности. Шагнув к порогу, он скосил глаза на безучастно сидящего посетителя. Задержал взгляд на стоячем воротничке, из-под которого выпадал бордовый галстук. Таких воротничков Гальперин не видел много лет.
– А по какому вопросу? – неожиданно для себя обронил Гальперин, укрощая шаг.
Незнакомец вежливо приподнялся.
– Я имею направление… к директору, – негромко пояснил незнакомец, помечая каждое слово мягким акцентом.
– Илья Борисович – заместитель директора по научной части, – сварливо вмешалась Тамара. – Тоже мне, секреты…
Посетитель пригладил ладонью папку, оставляя на глянце влажный след.
– Все равно без Ильи Борисовича не обойдетесь, – подзуживала секретарша.
– Тамара, возможно, у товарища личный вопрос, – осадил Гальперин.
Секретарша пожала плечами и что-то пробурчала, стряхивая крошки. Посетитель вздохнул, достал из папки плотный белый лист и протянул Гальперину. Тот взял лист, наклонился к окну, из которого падал вялый свет дождливого утра.
– Ха-ха! – раздельно произнес Гальперин. – Директор ждет вас, а вы сидите себе в приемной. Как же так? – он с укоризной посмотрел на секретаршу.
– Я откуда знаю?! – заволновалась Тамара. – Пришли, сели и сидят! Только директора желают видеть.
Посетитель улыбнулся, мол, не хотел докучать, ждал своей очереди на прием.
– Ваша фамилия Янссон? – вновь заглянул в бумагу Гальперин. – Николаус Янссон… Вы гражданин Швеции.
– Да. Мой дом в Упсала, – кивнул посетитель.
– Вы свободно говорите по-русски.
– Да. Я русский. Православного вероисповедания.
– И чем же мы можем быть вам полезны, господин Янссон? – Гальперин присел.
– Сейчас вам скажу, – кивнул Янссон. – Извините, если нескладно. Мой дедушка – фармацевт. У него было дело в России. В шестнадцатом году он уехал из Петербурга и поселился в Упсала. Там его ждало наследство, аптечное дело. Мой отец тоже фармацевт. Я закончил естественный факультет и вошел в дело. Наш дом довольно известный и солидный… В последнее время на мировом рынке появилось несколько препаратов для лечения болезней, связанных с расстройством кровообращения. А дедушка в этой области добился серьезных успехов еще в шестнадцатом году, особенно в синтезе. И мой отец полагает, что он гораздо раньше добился того, что лежит в основе лекарств, о которых идет речь.
– Понимаю. Фармацевтические фирмы используют методику синтеза, открытого вашим дедушкой, – кивнул Гальперин.
– Именно! – обрадовался Янссон понятливости этого толстяка. – Возможно, они и не знали о работах дедушки… Надо доказать.
– Думаете, в нашем архиве хранятся документы?
– Мой отец убежден, что так и есть. Подтверждение.
– Приоритета.
– Да, так. Приоритета… Это очень крупный капитал. Отец запросил ваше посольство в Стокгольме. И послал меня сюда.
Гальперин развел руками – разумеется, дело, вероятно, того стоит. Янссон улыбнулся, растягивая в щелочку светлые глаза.
– Простите, сколько вам лет? – Гальперин размашисто вывел резолюцию на прошении.
– Сорок три года, – ответил Янссон. – А что? Имеет значение?
– Так. Я своим мыслям, – улыбнулся Гальперин – Получите разрешение директора архива и зайдите в отдел использования. Наши сотрудники вам помогут.
Обычно Женя Колесников заканчивал подкладку к одиннадцати часам. Но сегодня придется задержаться, слишком медленно поступают дела из читального зала, третью телегу загоняет в лифт. И в основном метрические книги, каждая из которых весит центнер, не менее. Но это только с виду. Время иссушило бумагу. Ухватишь такую книжицу с расчетом на тяжесть, а наоборот, рукам передается легкость, невесомость…
Лифт лениво тянулся вверх, скрипя болтами. Казалось, он ворчит на Колесникова, укоряя его в служебном рвении. Еще бы! Он только и обслуживает этого типа в вязаной кофте. И еще трех человек из отдела. Ведь посторонним нет хода в хранилище… Хорошо еще Женя Колесников, а то втиснется в кабину лифта сама хозяйка Софья Кондратьевна Тимофеева, так с ней уже не поскрипишь, намертво сдавит все болты-гайки. Только и мысли об одном: доползти до конца, не застрять между этажами. Хоть хозяйка и невысокая ростом, всю кабину заполняет, чуть ли не стены продавливает. Вдвоем с ней никто в кабину зайти не рискует. Тяжелеет народ на картошке и макаронах. Правда, Колесникова мучные изделия что-то не берут. Как пришел в архив с собственным весом в шестьдесят пять кило, так, считай, который год не прибавил грамма. А с чего прибавлять ему эти граммы при таком окладе? Хорошо еще не худеет, бедолага… Особенно в эти дни из-за свары, возникшей по поводу документов Краеведческого музея, что таились в сундуке, запихнутом в бывшую трапезную. Разве Колесников знал, что дело примет такой оборот?! А надо было предвидеть, раз задета Софочкина честь, черт бы ее побрал.
