Капитан остановился за дверью, чтобы перевести дух. Потом вошел с улыбкой, но капли пота выступили у него на лбу. За капитаном показался учитель, — он запыхался, догоняя моряка, и теперь обмахивался фуражкой. Следом вошел поп со стаканом раки.
— Христос воскрес, молодцы! — сказал капитан, обращаясь к трем старикам.
Стиснув зубы от боли, он с показной быстротой опустился на ковер и повернулся к девушке.
— Я не хочу сладостей и кофе, Марьори, они для дам и стариков. Этого стаканчика, который вы называете стаканом для воды, мне хватит. За твою свадьбу! — сказал он и выпил залпом.
— Большой день сегодня, — заметил учитель, потягивая кофе. — Скоро соберется народ, нужно побыстрее принять решение.
Марьори вышла с подносом, и поп запер дверь. Его широкое загорелое лицо вдруг исполнилось пророческого величия. Под густыми бровями засверкали глаза. Когда поп бывал в настроении, он любил поесть, выпить, отпустить грубую шуточку; любил и подраться, когда был рассержен. Даже теперь, в старости, поглядывал он на женщин, и кровь у него кипела; в его голове, в груди, во всем его существе бурлили человеческие страсти. Но когда он служил обедню, или протягивал для благословения руку, или изрыгал проклятия, над ним словно проносились злые ветры пустыни, и поп Григорис, обжора, пьяница, любитель грубых шуток, становился пророком.
— Братья мои, знатные люди, — начал он низким голосом, — сегодня у нас праздник, бог нас видит и слышит; все, что говорится в этой комнате, он запишет в своих книгах, помните об этом! Христос воскрес, но в нас, в нашем теле он еще распят; давайте воскресим его и в нас самих, братья старосты. Забудь, архонт[14], на минутку свои земные дела, — хорошо устроились на этих землях и ты, и твои потомки; ты много ел, пил, целовался — отрешись хоть на миг от всех этих благ и помоги принять решение. И ты, дед Ладас, позабудь в такой торжественный день об оливковом масле, вине и золотых турецких монетах, которыми набил свои сундуки. Тебе, учитель, брат мой родной, мне нечего сказать; твой разум всегда выше еды, золотых монет и женщин, он всегда с богом и с Грецией; ну а ты, капитан, старый грешник, свершивший на Черном море немало незаконных дел, сегодня и ты подумай о боге и тоже помоги нам принять правильное решение.
Капитан вышел из себя:
— Оставь прошлое, поп, бог нас рассудит! Если бы мы могли с тобой побеседовать, мне кажется, многое можно было бы сказать и о твоей святости.
— Говори, старина, но не забывайся, — к старейшинам ведь обращаешься! — добавил и староста-барин, нахмурив брови.
— К червям я обращаюсь! — закричал рассерженный поп. — И сам я червь, но не прерывайте меня. Народ, где бы он сейчас ни был, придет сюда, и у нас должно быть какое-то решение. Ну, слушайте. В нашем селе сохранился от дедов и прадедов древний обычай: через каждые семь лет выбирать из односельчан пять-шесть человек, которые во время страстной недели должны изображать Христовы муки. Шесть лет уже прошло, настает седьмой год; мы, старейшины села, должны сегодня выбрать из наших односельчан самых лучших, способных воплотить трех великих апостолов: Петра, Иакова, Иоанна; а еще кто-нибудь изобразит Иуду Искариота и Магдалину-распутницу. Наконец кто-то из смертных, прости меня грешного, господи, должен будет, сохраняя в течение всего года свою душу чистой, изобразить Христа распятого.
Поп остановился на минуту, чтобы перевести дыхание; его молчанием воспользовался учитель, и кадык у него заходил вверх-вниз.
— В старину это называли таинством, — сказал он, — начиналось оно в воскресенье перед пасхой в церкви и кончалось Христовым воскрешением в страстную субботу, в полночь, в саду. У язычников были театры и цирки, а у христиан — таинства…
Но поп Григорис прервал его:
— Хорошо, хорошо, все это мы знаем, учитель, дай мне закончить! Слово становится плотью, мы это видим собственными глазами, когда приобщаемся к Христовым мукам. Из всех соседних сел собираются паломники и разбивают свои палатки вокруг церкви, плачут и бьют себя в грудь в течение всей страстной недели, потом начинается веселье и танцы с пением; «Христос воскрес!» Много чудес творится в эти дни, вы их помните, братья старосты, многие грешники начинают плакать и раскаиваться, некоторые богачи вспоминают, какие грехи совершили они для того, чтобы разбогатеть, и приносят в дар церкви виноградник или участок своей земли, чтобы спасти душу! Ты слышишь, дед Ладас?
— Говори, говори, отче, да не намекай, — ответил рассерженный Ладас. — На меня намеки не действуют, знай это!
— Значит, собрались мы сегодня для того, чтобы о божьей помощью выбрать односельчан, которым доверим это святое таинство. Говорите откровенно, пусть каждый выскажет свое мнение. Архонт, ты первый староста, ты и первый говори, а мы послушаем.
— Иуда у нас есть! — вскочил капитан. — Лучше Панайотароса Гипсоеда, мы никого не найдем! Человек он дикий, рябой, сильный, настоящий орангутанг; одного такого я видел в Одессе. И самое главное, у него борода и волосы как раз такие, какие нужны: рыжие, как у черта!
— Не твоя очередь, капитан, — сказал поп строго. — Не торопись, уважь других. Ну, так как же, мой архонт?
— Что же тебе сказать, отче, — ответил первый староста. — Я хочу только одного: пусть мой сын, Михелис, изображает Христа.
— Не пойдет, — грубо прервал его поп, — твой сын богат и очень уж толст, слишком хорошо ему живется, я Христос был беден и тощ. Не подходит он, уж ты меня извини! Да и вообще, годится ли Михелис для такого трудного дела? Его кнутом исхлещут, наденут ему на голову терновый венец, поднимут на крест — Михелис этого не выдержит! Хочешь, чтобы он захворал?
— А самое главное, — снова вскочил капитан, — Христос был белокур, а у Михелиса шевелюра и усы черны как смоль!
— Магдалина у нас есть, — вмешался Ладас, хихикая, — вдова Катерина. Все у грешницы налицо: она и распутница, и красивая, да и волосы у нее белокурые и длинные, до самых колеи. Я видел однажды, как она причесывались на дворе, — тьфу, будь она проклята! Эта девка и митрополита в искушение введет!
Капитан открыл было рот, чтобы снова брякнуть какую-то грубость, но поп строго посмотрел на него, и безбородый прикусил язык.
— Плохих мы находим легко, — сказал поп. — Иуду, Магдалину, а хороших? То-то оно и есть! Мне кажется, нужно сделать скидку. Где же мы найдем — согрешил я, господи, — человека, который был бы похож на Христа? Хотя бы приблизительно, хотя бы только телом своим? Много дней и недель я думаю об этом, много ночей не сплю. И как будто бог сжалился надо мной — я нашел.
— Кого же? — спросил недоверчиво старый барин. — Говори, мы послушаем.
— С твоего разрешения, архонт мой, нашел я его среди твоих людей; этого человека и ты любишь. Пастух твой, Манольос! Он спокойный, разговорчивый, грамотный — как-никак бывший монастырский служка. У него и глаза голубые, и борода негустая, цвета меда. Таким рисуют Христа! К тому же верующий; каждое воскресенье спускается с горы, чтобы послушать обедню — и, сколько раз он ни причащался, я всегда отпускал ему грехи, ибо никаких недостатков у него не находил.
— Он какой-то неземной, — пропищал старик Ладас. — Ему являются видения!
— Это хорошо, — убежденно заметил поп, — и вы это запомните! Главное, чтобы душа была чиста!
— Он выдержит и побои, и боль от тернового венца, и крест он сможет нести. Ну а то, что он еще и пастух, совсем хорошо, ведь и Христос пасет человеческие стада, — добавил учитель.
— Я ему разрешаю, — сказал первый староста, немного подумав. — Ну, а сын мой?
— Он подходит для Иоанна! — воскликнул поп восторженно. — У него есть все, что для этого нужно: полный, черноволосый, глаза продолговатые, как миндалины, вдобавок из хорошего дома — таков был и любимый ученик Христов.
— В роли Иакова, — сказал учитель, робко посмотрев на своего брата попа, — будет хорош, как мне кажется, — лучше я не нашел! — Костандис, хозяин кофейни: он диковат, сухощав, неразговорчив и упрям. Именно таким рисуют апостола Иакова.
— Да и жена у него такая, всю душу из него выматывает, — снова вставил слово капитан. — Апостол ведь тоже был женатый. Что ты на это скажешь, мудрец?
— Не играй со святынею, безбожник! — рассердился поп. — Ты не на своем корабле, где мог отпускать грубые шуточки среди матросов, — тут у нас таинство происходит!
Учитель приободрился.
— Недурным Петром, представляется мне, будет Яннакос: узкий лоб, кудрявые серебристые волосы, короткая борода; он то сердится и тут же успокаивается, то вспыхивает и гаснет, как трут. Но добрая душа! Лучшего Петра в нашем селе не нахожу.
— Только малость на руку не чист, — сказал старейшина, покачивая тяжелой головой. — Но ведь он торговец, чего ж от него ждать? Это не мешает.
