справедливости следует отметить, что к своим плутам Скаррон относился добродушнее, чем к античным богам, впряженным в колесницу монархии и ее буржуазной политики: писатель не доверял общественному лицемерию своего времени, но с доверием относился к естественной природе демократии.
Скаррон никогда не был серьезным. Но за шутливым обличием его юмора, за его буффонными пародиями и занимательными рассказами сама собой раскрывалась тема противоречия между культурой и практикой, формами и содержанием, возможностями героизма и реальной низостью буржуазного общества. С этой стороны реализм Скаррона остается поучительным и для современного читателя.
В. Блюменфельд
Один дворянин из Гренады — его настоящего имени я открывать не стану, а назову его дон Педро Кастильский, Аррагонский или Толедский или как вам угодно, ибо одно громкое имя стоит не дороже другого, и по этой, может быть, причине недовольные своими именами испанцы дают себе всегда лишь самые блестящие имена и даже в большем количестве, чем нужно одному человеку, — итак, дон Педро в двадцать лет не имел ни отца ни матери и был очень богат; эти свойства, одновременно оказавшись у одного и того же человека, сильно способствуют его порче, если он от рождения глуп; если же он не таков, то они помогают ему с большой легкостью добиться известного значения. За год траура дон Педро благоразумно воздерживался от большей части развлечений, свойственных юноше его возраста, и занят был лишь ознакомлением со своими поместьями и приведением своих дел в порядок. Он был очень хорош собою, отличался большим остроумием; и так как с юных лет вел себя осторожно, своим поведением напоминая старца, то в это время в Гренаде не было партии, лучшей, чем он, и не было отца, который не хотел бы иметь его своим зятем, как бы ни был он убежден в достоинствах своей дочери.
Среди нескольких красавиц, оспаривавших в то время друг у друга власть над сердцами в Гренаде, одна лишь оказалась в силах покорить сердце дона Педро: звали ее Серафина. Прекрасная, как серафим, молодая, богатая, из хорошего дома, она обладала, правда, меньшим состоянием, чем дон Педро, но была бы столь же хорошей женой, как он — хорошим мужем. Он нисколько не сомневался, что при первом же предложении руки, обращенном к ее родителям, получил бы разрешение свести знакомство с нею, но он хотел быть обязанным своим достоинствам больше, чем согласию родителей, и решил начать изо всех сил ухаживать за нею, дабы стать властелином ее души еще прежде, чем он овладеет всем ее существом. Начинание его было бы прекрасно и хорошо задумано, если бы только судьба, часто с удовольствием сокрушающая превосходно проводимые мероприятия, не воздвигла ему соперника, овладевшего крепостью, которую дон Педро собирался занять, пока тот еще только к ней приближался. Имя его здесь совершенно бесполезно; он был примерно того же возраста, что и дон Педро, может быть столь же любезен, как и он, и, без сомнения, более любим.
Дон Педро скоро заметил, что имеет конкурента, и не слишком был этим поражен, так как имел на своей стороне преимущество богатства. Он устраивал музыкальные представления на улице, где жила дама его сердца; соперник его испытывал удовольствие от этой музыки, находясь в комнате дамы, и, быть может, наслаждался ее ласками, пока несчастный томился у ее дверей. Впрочем, дону Педро наконец надоело тратить порох на воробьев, то есть ухаживать, не подвигаясь вперед. Его любовь нисколько не остыла от этого неуспеха и не позволила ему дольше упорствовать в своем прежнем решении понравиться даме, прежде чем он получит согласие ее родителей. Итак, он попросил ее руки, и они без всяких размышлений ответили согласием, не сообщив ни о чем дочери, так как были сверх меры довольны, когда их попросили о вещи, которой они пламенно желали, почти не отваживаясь питать на то какие-либо надежды. Они уведомили Серафину о постигшем ее счастье и подготовили ее к тому, чтобы благосклонно принять сватовство дона Педро и в ближайшее время выйти за него замуж. Она смутилась при такой новости, хотя это должно было ее обрадовать, и, не будучи в силах утаить потрясение, скрыла от родителей его причину и попыталась уверить их, что ее тревожит горе от разлуки с лицами, самыми для нее дорогими. Она так искусно убедила в этом родителей, что они расплакались от нежности и похвалили ее добрый характер. Она заклинала их отложить свадьбу на четыре или пять месяцев, указывая на то, что по лицу ее заметно ухудшение ее здоровья, и признаваясь в своем желании выйти замуж совершенно здоровой, чтобы легче понравиться мужу и не давать ему повода с самого начала брачной жизни почувствовать отвращение к ней или раскаиваться в своем выборе. И действительно, уже несколько времени она казалась не вполне здоровой, и потому родители удовлетворились ее словами и дали об этом знать дону Педро, который также этим удовлетворился и только стал считать свою возлюбленную более благоразумной. Между тем продолжали составлять статьи и согласовывать условия брачного договора, а влюбленный дон Педро и после этого не отказался даже от самых мелких знаков внимания, обязательных при сватовстве, проводящемся по всем правилам. Он часто угощал свою даму сердца и каждый день писал ей; она же посылала ему ответы, по крайней мере очень учтивые, если и не такие страстные, как его письма. Однако она никогда не позволяла видеть себя днем, ссылаясь на свою болезнь, а по ночам редко появлялась у окна, что заставляло дона Педро восхищаться ее скромностью. Он был слишком уверен в собственных достоинствах, чтобы сомневаться в успехе своих ухаживаний и надеялся добиться любви дамы, когда она узнает его лучше, чем теперь, хотя бы у нее было отвращение к нему до знакомства с ним.
До сих пор дела его шли не без успеха, но вот случилось, что дон Педро не видел своей повелительницы четыре или пять дней подряд. Он был этим очень огорчен или только сделал вид, что огорчен; он сочинил по этому случаю стихи, а может быть, взял их напрокат или купил, и велел пропеть их под ее окном, но всеми этими подвигами обезумевший влюбленный достиг лишь одного: он переговорил с прислужницей, сообщившей ему, что госпожа на деле гораздо тяжелее больна, чем на словах. Его поэтическое творчество было этим взволновано или, может быть, не его, а наемного поэта, привлеченного им на помощь, — я никогда не
