— О да, — произнесла она задумчиво, — если только они не станут закрывать на это глаза.
У Стрезера, однако, было тут свое мнение:
— Вряд ли это так уж важно!
— Вы хотите сказать, потому что они — что бы ни делали — все равно ему не понравятся?
— Что бы ни делали! Да они мало что могут тут сделать, особенно если у Сары не найдется за душой много большего, чем она успела предъявить.
Мадам де Вионе задумалась.
— Ах, она употребит весь свой такт! — Это суждение, по поводу которого они обменялись взглядами, — смотря прямо друг другу в глаза, — не вызвало у Стрезера возражений, однако казалось, будто он принял его за шутку. — Она будет говорить с ним убедительно и ласково. И заговорит до смерти. И, пожалуй, сумеет завладеть им, как никогда не суметь ни вам, ни мне, — заключила мадам де Вионе.
— Да, пожалуй, — теперь уже улыбнулся Стрезер. — Только изо дня в день он все свое время проводит с Джимом. Катает его по Парижу.
Она явно этого не знала.
— А что такое Джим?
Он сделал еще один тур, прежде чем ответить:
— Как? Чэд не представил вам Джима? То есть я имею в виду, не изобразил его? — Стрезер даже как-то смешался. — Разве он не рассказывает вам обо всем?
Она замялась.
— Нет. — Глаза их, снова встретившись, все сказали друг другу. — Не так, как вы. Слушая вас, я словно вижу их или, по крайней мере, чувствую. Впрочем, я почти ни о чем его не спрашиваю, — добавила она. — Как-то не хочется его сейчас беспокоить.
— Мне тоже, и по той же причине, — сказал он, поощрительно кивая; так что по данному пункту — словно ответ ее был исчерпывающим — они полностью сошлись. Но тут Стрезер вернулся к другой, засевшей у него в голове мысли и, занявшись ею, сделал еще один круг, снова остановился и заговорил почти с жаром: — Джим, видите ли, весьма примечательный господин. Именно Джим, думается мне, сделает то, что надо.
— Завладеет Чэдом?
— Нет, как раз наоборот. Не даст развернуться Саре. — И теперь он, наш друг, показал ей, как глубоко все продумал. — Джим очень скептичен!
— Ах, милый Джим! — Мадам де Вионе чуть-чуть улыбнулась.
— Воистину милый! Буквально! Ужас что за человек! Он хочет — да простит ему небо — нам помочь.
— Вы хотите сказать, — не выдержала она, — помочь мне?
— Ну прежде всего Чэду и мне. Но вас он тоже не сбрасывает со счетов, хотя пока очень мало вас видел. Правда, сколь мало он вас ни видел, он — если позволите — видит в вас весьма развитую особу.
— Развитую? — Она жаждала услышать все до конца.
— Да, этакую гетеру, только, разумеется, самого высшего пошиба. Дурную, завлекательную, неотразимую.
— Ах, милый Джим! Право, я хочу познакомиться с ним. Просто должна.
— Разумеется. Но что это даст? Боюсь, вы только его разочаруете.
Она не обиделась — приняла как шутку.
— Я попытаюсь ему понравиться. Значит, лучшей рекомендацией мне в его глазах будет служить моя порочность?
— Порочность и женские прелести, с которой он, в вашем случае, их соединяет. Видите ли, по его мнению, мы с Чэдом приехали сюда прежде всего, чтобы развлечься — он смотрит в корень и без затей. Ничто не способно переубедить его в отношении меня: я, вслед за Чэдом, приехал в Париж срывать цветы удовольствия, пока мое время еще не ушло. Правда, от меня он подобной прыти не ожидал; но, с другой стороны, в Вулете мужчины моего возраста — в особенности те, от кого этого меньше всего ожидают, — замечены в склонности к странным срывам, к запоздалой и весьма опасной приверженности к чрезвычайному, к идеальному. Результат прожитой в Вулете жизни, который часто приходится наблюдать. Я излагаю вам точку зрения Джима — его представление об этих вещах. Ну а его жена и теща, — продолжал пояснять Стрезер, — не выносят подобных историй — в любом возрасте, позднем или раннем. Вот Джим, восставая против своих дам, и придерживается как раз обратной точки зрения. К тому же, — добавил Стрезер, — не думаю, что он так уж жаждет возвращения Чэда. Если Чэд не вернется…
— Он получит, — на лету схватила мадам де Вионе, — большую свободу рук.
— Да, если угодно: Чэд стоит выше.
— Стало быть, он теперь будет действовать en dessous,[85] стараясь убаюкать Чэда.
— О нет! Он не будет «действовать» и вообще ничего не будет делать en dessous. Он очень порядочный человек, и роль предателя в собственном лагере не для него. Но ему доставляет удовольствие иметь какое-никакое, а собственное мнение о нашем с Чэдом двуличии; он готов с утра до ночи вбирать в себя то, что, по его неистовому убеждению, является Парижем, и во всем остальном он будет за Чэда — уж таким, каков есть.
Она призадумалась:
— Серьезным предостережением?
— Вы чудо! — не смог он удержаться от восторга. — Недаром все это говорят. — И тут же стал пояснять, что имел в виду: — Я сопровождал его в первый же день по приезде, и знаете, что совершенно непроизвольно он мне выложил? Вот что у них на уме: не что иное, как исправление нынешних обстоятельств нашего друга, практически полное отречение и искупление, что, по их мысли, ему еще не поздно сделать. — И после паузы — пока она, обдумывая услышанное и борясь с вновь нахлынувшей тревогой, казалось, мужественно взвешивала такую возможность — заключил: — Но уже поздно. Благодаря вам!
На это его заявление она снова откликнулась несколько неопределенно:
— Мне? Помилуйте.
Он стоял перед ней как в чаду. Он высказался — теперь можно позволить себе и шутку:
— Все относительно! Вы — лучше, чем такое.
— А вы лучше всего на свете! — только и нашлась она, и тут же ей пришла в голову совсем другая мысль: — Как вы думаете, миссис Покок приедет ко мне?
— О да, непременно. Как только мой друг Уэймарш — теперь уже ее друг — даст ей передышку.
— Они такие неразлучные друзья? — заинтересовалась она.
— Разве вы не заметили все это сами там, в отеле?
— О, — рассмеялась она, — «все это»! Не слишком ли сильно сказано? Впрочем, не знаю… не помню. Я целиком была поглощена ею.
— Вы были неповторимы! — откликнулся Стрезер. — Только совсем не сильно сказано; напротив, очень мало сказано. Ну да, пусть тешатся. Ей нужно кого-то возле себя иметь.
— А вы?
— Вы полагаете, она рассчитывала на меня — или даже на вас, — как на тех, кого будет иметь? — Стрезер без труда отсек такое удовольствие. — Видите ли, в ее представлении у каждого непременно кто-то есть. У вас есть Чэд — у Чэда вы.
— Вот как. — И она сделала свои выводы: — А у вас Мария.
Пусть! Он, со своей стороны, это принял.
— Да, у меня Мария. А у Марии — я. И так далее.
— А мистер Джим — у него кто?
— В его распоряжении — или словно так — весь Париж.
— А разве мистер Уэймарш, — вспомнила она, — не предпочитает всем мисс Бэррес?
— Мисс Бэррес — дама raffinée,[86] и миссис Покок не наносит ущерба ее удовольствиям. Напротив, скорее, к ним прибавит, в особенности если, одержав победу, предоставит мисс Бэррес возможность ее созерцать.
— Как хорошо вы нас знаете! — Мадам де Вионе даже вздохнула.
— Отнюдь нет. Это нас, мне думается, я знаю. Знаю Сару — вот почва, на которой я, пожалуй, стою твердой ногой. Уэймарш будет вывозить Сару, а Чэд — Джима, и я, смею вас заверить, буду только рад за них обоих. Сара получит желаемое: принесет свою дань идеалу, и Джим также принесет свою. В Париже все это разлито в воздухе — иначе просто нельзя. К тому же Саре прежде всего хочется, в числе прочего, особенно подчеркнуть, что она не для того отправилась в Европу, чтобы проявлять ограниченность. Это, по крайней мере, она даст нам «почувствовать».
— Ох, — вздохнула мадам де Вионе, — сколько всего, надо думать, нам предстоит «почувствовать»? Но при таком раскладе что будет с милой крошкой?
— С Мэмми — если мы все заняты? Ну тут, — сказал Стрезер, — можно положиться на Чэда.
— Вы хотите сказать: он займется ею?
— Он окажет ей всевозможное внимание, как только сбросит с себя Джима. Ему нужно взять от Джима, что тот может дать… и даже то, что не может… впрочем, он и так уже все получил, и даже больше того, от меня. Короче, Чэду хочется составить собственное впечатление, и он его обретет — и весьма сильное. И как только насытится, Мэмми уже не будет в тени: она не пострадает.
— Мэмми не должна пострадать! — с особым, поощряющим ударением сказала мадам де Вионе.
— Не бойтесь, — поспешил заверить ее Стрезер. — Как только Чэд покончит с Джимом, тот перейдет ко мне. И тогда вы увидите.
Она словно уже «видела», но все же еще чего-то ждала. И вдруг:
— Она и в самом деле так прелестна?
Стрезер, который после последней фразы взялся за шляпу и перчатки, замешкался.
