— Приходитъ мнѣ въ голову, — сказалъ Слоппи, безутѣшно прислонивъ свою горемычную голову къ косяку церковныхъ дверей, — приходить мнѣ въ голову, что я, кажется, мало работалъ за каткомъ и такъ мнѣ горько теперь вспомнить объ этомъ.
Его преподобіе, Фрэнкъ, желая утѣшить его, распространился на ту тему, что даже лучшіе изъ насъ нерѣдко плоховато работаютъ за своими катками (а иные и изъ рукъ вонъ плохо) и что всѣ мы слабыя грѣшныя, лѣнивыя существа.
— Только не она, сэръ, — сказалъ Слоппи, которому не понравилось это пессимистическое разсужденіе, какъ совершенно неподходящее къ его покойной благодѣтельницѣ. — Пусть всякій говоритъ за себя. Она честно трудилась и всякое свое дѣло доводила до пути, вкладывала въ него свою душу. Она всю душу вкладывала и въ меня, и въ питомцевъ, и во все, за что ни бралась… Ахъ, мистрисъ Гигденъ, мистрисъ Гигденъ! Вы были такая женщина, что лучше родной матери для сиротъ, и такая работница, какихъ и въ милліонѣ не сыщешь!
Послѣ этихъ изъ сердца вылившихся словъ Слоппи отошелъ отъ дверей, тихонько пробрался въ конецъ кладбища къ могилѣ, прижался къ ней головой и горько заплакалъ.
— Могила съ такимъ памятникомъ — не бѣдная могила, — промолвилъ Фрэнкъ Мильвей, проводя рукой по глазамъ. — И эта могила, мнѣ кажется, не стала бы богаче, украсьте вы ее хоть всей скульптурой Вестминстерскаго аббатства.
Они оставили Слоппи одного и вышли за калитку. Тамъ водяное колесо писчебумажной фабрики давало о себѣ знать однообразнымъ шумомъ, который, казалось, смягчалъ яркую картину окружавшаго ихъ зимняго пейзажа.
Всѣ они пріѣхали къ самымъ похоронамъ, и Лиззи Тексамъ только теперь разсказала имъ то немногое, что оставалось прибавить къ отправленному ею письму, въ которое она вложила переданное ей покойницей письмо Роксмита и въ которомъ спрашивала, какъ ей поступить. Она разсказала, какъ она нашла умирающую и что было потомъ, какъ, послѣ ея смерти, она добилась разрѣшенія поставить тѣло въ чистой пустой кладовой фабрики, откуда его и вынесли прямо на кладбище, и какъ, благодаря Бога, ей посчастливилось свято исполнить послѣднее желаніе умершей.
— Ничего этого я не могла бы сдѣлать, — прибавила Лиззи, — не могла бы при всемъ моемъ желаніи, если бы мнѣ не помогъ нашъ директоръ.
— Это тотъ еврей, который насъ встрѣтилъ? — спросила мистрисъ Мильвей.
— Почему жъ бы и не еврей, моя милая? — вставилъ ея мужъ.
— Да, господинъ этотъ еврей, жена его тоже еврейка, и рекомендовалъ меня имъ тоже еврей; но нѣтъ, я думаю, людей добрѣе ихъ во всемъ мірѣ,- сказала Лиззи съ жаромъ.
— Однако представьте себѣ, что они вздумали бы васъ совращать? — проговорила мистрисъ Мильвей, ощетиниваясь, какъ истая жена духовнаго пастыря, на защиту христіанской вѣры.
— Что они вздумали бы… Какъ вы сказали, мэмъ? — переспросила Лиззи съ застѣнчивой улыбкой.
— Что они захотѣли бы заставить васъ перемѣнить вѣру, — пояснила мистрисъ Мильвей.
Лиззи покачала головой, продолжая улыбаться:
— Они ни разу даже не спросили меня, какой я вѣры. Они попросили меня разсказать исторію моей жизни, и я разсказала. Потомъ попросили еще работать добросовѣстно, и я обѣщала. Свои обязанности къ намъ — ко всѣмъ, кто у нихъ работаетъ, — они исполняютъ охотно и съ радостью; мы въ свою очередь стараемся исполнить свои обязательства. Они дѣлаютъ для насъ даже больше, чѣмъ обязаны; они удивительно заботливо относятся къ намъ.
— Сейчасъ видно, что вы ихъ любимица, моя милая, — замѣтила, не слишкомъ довольная, мистрисъ Мильвей.
— Я была бы неблагодарной, если бъ отказалась это признать, — сказала Лиззи. — Я даже получила у нихъ довѣренное мѣсто. Но это ничего не мѣняетъ: они слѣдуютъ своей вѣрѣ и не мѣшаютъ намъ слѣдовать нашей. Никогда не говорятъ они намъ ни о своей, ни о нашей вѣрѣ. Будь я самой послѣдней чернорабочей на фабрикѣ, было бы то же. Они и не подумали спросить, какой вѣры была бѣдная покойница.
— Мой другъ, мнѣ бы хотѣлось, чтобъ ты поговорилъ съ ней, — сказала вполголоса мистрисъ Мильвей его преподобію Фрэнку.
— Мой другъ, предоставимъ это кому-нибудь другому, — сказалъ его преподобіе вполголоса своей доброй маленькой женѣ. — Теперь это едва ли будетъ кстати. По бѣлу свѣту гуляетъ довольно говоруновъ, и вѣроятно, она скоро встрѣтится съ которымъ-нибудь.
Пока супруги вели этотъ конфиденціальный разговоръ, Белла и мистеръ Роксмитъ внимательно наблюдали за Лиззи Гексамъ. Впервые очутившись лицомъ къ лицу съ дочерью человѣка, заподозреннаго въ убійствѣ Джона Гармона, Джонъ Гармонъ, весьма естественно, имѣлъ причины интересоваться наружностью этой дѣвушки. Белла, съ своей стороны, тоже знала, что одно время молва обвиняла отца Лиззи въ преступленіи, имѣвшемъ такое огромное вліяніе на ея собственную жизнь и судьбу, такъ что не менѣе понятенъ былъ и ея интересъ, хоть онъ и объяснялся другими причинами. Оба ожидали увидѣть совершенно не то, что увидѣли, и это привело къ тому, что Лиззи, сама того не зная, послужила поводомъ къ ихъ сближенію.
Вотъ какъ это вышло. Когда они всей компаніей вошли въ прилегавшую къ фабрикѣ чистенькую деревеньку, и дошли до небольшого домика, въ которомъ Лиззи нанимала комнатку у одной пожилой супружеской четы, работавшей на той же фабрикѣ, Лиззи пригласила Беллу зайти. Белла на минутку поднялась наверхъ въ ея комнату и скоро сошла внизъ. Въ это время на фабрикѣ зазвонилъ колоколъ на работу, и Лиззи ушла. Такимъ образомъ секретарь и Белла очутились въ неловкомъ положеніи, одни среди улицы, такъ какъ мистрисъ Мильвей была занята уловленіемъ деревенскихъ ребятъ и допросомъ оныхъ насчетъ того, не угрожаетъ ли имъ опасность сдѣлаться дѣтьми Израиля, а его преподобіе Фрэнкъ, ужъ если говорить правду, былъ въ такой же степени поглощенъ стараніями уклониться отъ этой части своихъ духовныхъ обязанностей и незамѣтно стушеваться. Молодые люди чувствовали себя не очень-то свободно. Наконецъ Белла сказала:
— Не поговорить ли намъ, мистеръ Роксмитъ, о порученіи, которое мы взялись исполнить?
— Поговоримте, я къ вашимъ услугамъ, — отвѣчалъ секретарь.
— Я думаю, — заговорила не совсѣмъ твердо Белла, — я думаю, вѣдь порученіе дано намъ обоимъ, иначе мы бы не были здѣсь?
— Полагаю, что такъ.
— Когда я предложила съѣздить сюда съ Мильвеями, — продолжала Белла, — мистрисъ Боффинъ ухватилась за это, прося меня кстати представить ей отчетъ о Лиззи Гексамъ, т. е., вѣрнѣе, просто разсказать ей о моемъ впечатлѣніи… которому, впрочемъ, не стоитъ придавать значенія, такъ какъ вѣдь это только женское впечатлѣніе, и больше ничего.
— Такое точно порученіе получилъ и я отъ мистера Боффина, — замѣтилъ Роксмитъ.
Бесѣдуя такимъ образомъ, они вышли въ поле и пошли по заросшей лѣсомъ дорогѣ вдоль рѣки.
— Понравилась она вамъ, мистеръ Роксмитъ? — спросила Белла, сознавая, что она унижается передъ этимъ человѣкомъ, дѣлая навстрѣчу ему первый шагъ.
— Я въ восторгѣ отъ нея.
— Какъ я рада это слышать! Въ ея красотѣ есть что-то утонченное, — правда?
— У нея поразительная наружность.
— Что-то грустное, трогательное въ выраженіи лица. По крайней мѣрѣ такъ мнѣ показалось. Я, впрочемъ, не навязываю вамъ своего мнѣнія, мистеръ Роксмитъ, — прибавила Белла очаровательно робкимъ тономъ, почти извиняясь; — можетъ быть, я ошибаюсь, и мнѣ хотѣлось бы провѣрить себя.
— Я тоже замѣтилъ оттѣнокъ грусти, — сказалъ секретарь, невольно понижая голосъ. — Надѣюсь, что туть не при чемъ ложное обвиненіе, взведенное-было на ея отца, тѣмъ болѣе что теперь оно уже снято.
Послѣ этого они прошли нѣсколько шаговъ въ полномъ молчаніи. Белла раза два украдкой взглянула на своего спутника и вдругъ сказала:
— Ахъ, мистеръ Роксмитъ! Не будьте такъ строги ко мнѣ… такъ суровы! Будьте великодушны. Я хочу говорить съ вами, какъ съ равнымъ.
Секретарь мгновенно просіялъ отъ этихъ словъ и отвѣтилъ:
— Клянусь вамъ честью, я былъ такимъ только ради васъ. Я всячески старался сдерживать себя, боясь, чтобы моя непринужденность не была истолкована въ дурную сторону… Ну вотъ, кончено: теперь я другой человѣкъ.
— Спасибо, — сказала Белла, протянувъ ему свою маленькую ручку. — Простите меня.
— Нѣтъ! — вскрикнулъ онъ съ увлеченіемъ. — Простите вы меня! (Ибо на глазахъ ея блестѣли слезы, показавшіяся ему прекраснѣе всякаго другого блеска въ мірѣ, хоть онѣ и кольнули его въ сердце, какъ упрекъ.)
Они прошли впередъ еще немного.
— Вы хотѣли говорить со мной о Лиззи Гексамъ, — снова заговорилъ секретарь, съ лица котораго теперь совершенно сошла такъ долго омрачавшая его тѣнь. — Я и самъ хотѣлъ бы побесѣдовать о ней съ вами, если бы смѣлъ начать разговоръ.
— Теперь вы смѣете, — отвѣтила Белла съ такимъ взглядомъ и съ такою улыбкой, какъ будто отмѣтила послѣднее слово курсивомъ, поставивъ подъ нимъ, вмѣсто точекъ, ямочки, появившіяся у нея на щекахъ. — Ну, что же вы хотѣли сказать?
