— Надеюсь, ты понимаешь, что являешься защитником своей сестры?
— В каком смысле?
— Если бы какой-нибудь мужчина вздумал забавляться с моей сестрой, я бы его пристрелил. Но тебя, наверное, это не волнует.
— Очень даже волнует, — запротестовал Тибби.
— Тогда кого ты подозреваешь? Выкладывай. Ты непременно должен кого-то подозревать.
— Никого. Не думаю. — Тибби невольно покраснел, вспомнив сцену на своей оксфордской квартире.
— Ты что-то скрываешь, — сказал Чарльз. Разговор все же начал приносить плоды. — Когда ты видел ее в последний раз, она упоминала чье-нибудь имя? Да или нет? — рявкнул он, так что Тибби вздрогнул.
— У меня на квартире она упоминала каких-то знакомых по фамилии Баст…
— Кто такие эти Басты?
— Люди… Ее знакомые, которые были на свадьбе у Иви.
— Не помню. Ах да, святые угодники! Вспомнил. Тетка говорила мне о каких-то оборванцах. Так они ее очень занимали, когда вы виделись? Среди них есть мужчина? Говорила она о мужчине? Или, послушай-ка, может, тебя с ним связывают какие-нибудь дела?
Тибби молчал. Сам того не желая, он обманул доверие сестры. Его не слишком интересовала человеческая жизнь, чтобы разглядеть, к чему это может привести, но он высоко ценил честность и, единожды дав слово, до сих пор всегда его держал. Он был глубоко раздосадован не только из-за беды, которую навлек на сестру, но и из-за бреши в собственных принципах.
— Понятно: ты в сговоре с этим человеком. Они назначали свидания у тебя на квартире. Ну и семейка, ну и семейка! Помоги, Боже, бедному родителю!
И Тибби остался один.
Совсем скоро имя Леонарда появится в газете, но в тот вечер он ничего особенного собой не представлял. Подножие дерева скрывала тень, потому что луна все еще пряталась за домом. Но поверх крыши, направо и налево, по длинному лугу струился лунный свет. Леонард был скорее не мужчиной, а причиной.
Наверное, только так и могла влюбиться Хелен — но для Маргарет такая влюбленность казалась весьма необычной. Ее собственная мучительная боль и осуждение Генри все же несли отпечаток его личности. Хелен же не запоминала людей. Они были оболочкой, содержащей ее собственные чувства. Она могла испытывать жалость, жертвовать собой или повиноваться инстинктам, но довелось ли ей любить в более возвышенном смысле, когда мужчина и женщина, забыв себя в сексе, желают забыть сам секс ради отношений товарищества?
Маргарет задавала себе этот вопрос, но не произносила ни слова осуждения. Этот вечер принадлежал Хелен. Ее и без того ждало немало невзгод — потеря друзей и социальных преимуществ, муки, величайшие муки материнства, которые до сих пор даже не стали общеизвестным фактом. А пока пусть ярко светит луна, слегка веет весенний ветерок, который днем задует гораздо сильнее, и пусть земля, которая несет изобилие, принесет и успокоение. Маргарет даже в мыслях не осмеливалась винить Хелен. Она не могла дать оценку ее проступку, основываясь на законах морали. Либо все, либо ничего. Мораль скажет нам, что убийство хуже, чем воровство, и расклассифицирует большинство грехов в том порядке, который мы все, несомненно, одобрим. Но Хелен не поддается классификации. Чем увереннее звучит приговор в ее деле, тем увереннее мы, что мораль помалкивает. Христос, когда слышал подобные вопросы, отвечал уклончиво. Именно те, кто не может ничего соединить, торопятся первыми бросить камень.
Этот вечер принадлежал Хелен — и какой ценой он был завоеван! Его не должны были испортить печали других людей. Маргарет не сказала ни слова о собственной трагедии.
— Иногда что-то отделяешь, — медленно сказала Хелен. — Я отделила мистера Уилкокса от всех остальных сил, которые тянули Леонарда вниз. В результате я ужасно жалела Леонарда и почти мечтала о мести. Несколько недель я во всем винила одного мистера Уилкокса, поэтому, когда пришли твои письма…
— Мне не надо было их писать, — вздохнула Маргарет. — Они не защитили Генри. Бессмысленно пытаться исправить прошлое даже ради другого человека!
— Я не знала, что избавиться от Бастов — твоя идея.
— Оглядываясь назад, я вижу, что была не права.
— Оглядываясь назад, дорогая, я знаю, что ты поступила правильно. Правильно спасать человека, которого любишь. Меня теперь уже не так волнует справедливость. Но тогда мы оба подумали, что ты написала их под его диктовку. И это показалось нам последней каплей в его бессердечном поведении. Мы были на взводе. Миссис Баст оставалась наверху. Я ее не видела и долго говорила с Леонардом — унизила его без всякой причины, и это должно было предостеречь меня об опасности. Так вот, когда пришли твои письма, я хотела вместе с ним пойти к тебе за объяснениями. Он сказал, что догадывается о причине, что он знает, в чем дело, но ты этого знать не должна. Я настаивала, чтобы он объяснился. Он сказал, что об этом никто не должен знать, что дело касается его жены. До самого конца мы обращались друг к другу «мистер Баст» и «мисс Шлегель». Я собиралась сказать ему, что он должен быть со мной откровенен, когда увидела его глаза и догадалась, что мистер Уилкокс погубил его не единожды, а дважды. Я притянула Леонарда к себе. И заставила его все рассказать. Мне самой было так одиноко. Он не виноват. Он все так же боготворил бы меня. Я больше никогда не хочу его видеть, хотя это звучит ужасно. Я собиралась дать ему денег и покончить с этим. О, Мег, как мало мы знаем о таких вещах!
Хелен прижалась щекой к дереву.
— Как мало мы знаем и о том, что из чего происходит! Оба раза мне было одиноко, стояла ночь, потом началась паника. Выходит, Леонард возник из Пола?
Маргарет ответила не сразу. Она так устала, что ее внимание переключилось на зубы — зубы, которые были воткнуты в дерево в медицинских целях. Со своего места ей было видно, как они блестят. Она попыталась их сосчитать.
— Леонард лучше, чем сумасшествие, — ответила она. — Я боялась, что твоя реакция на историю с Полом заведет тебя за грань разумного.
— Да, так и было, пока я не нашла бедного Леонарда. Теперь я успокоилась. Мне никогда не будет нравиться твой Генри, дорогая моя Мег, и я не скажу о нем ничего хорошего, но моя слепая ненависть прошла. Больше я не буду злиться на Уилкоксов. Я понимаю, почему ты вышла за него замуж, и теперь ты будешь очень счастлива.
Маргарет промолчала.
— Да, — повторила Хелен, и ее голос стал еще нежнее. — Наконец я поняла.
— Кроме миссис Уилкокс, душа моя, никто не понимает наших поступков.
— Ибо в смерти… Я с тобой согласна.
— Не совсем так. У меня такое ощущение, что ты, я и Генри лишь частицы сознания этой женщины. Она все знает. Она везде. Она — это и дом, и дерево, которое клонится к нему. У каждого есть своя смерть, как и своя жизнь, и даже если после смерти ничего не существует, мы будем различаться в своей несущественности. Не могу поверить, что те знания, что были у нее, погибнут вместе с теми, что есть у меня. Она понимала реальность. Она знала, когда люди влюблены, хотя ее даже не было рядом. Не сомневаюсь, что она знала, когда Генри ей изменил.
— Добрый вечер, миссис Уилкокс! — послышался чей-то голос.
— О, добрый вечер, мисс Эйвери!
— Почему мисс Эйвери нам помогает? — прошептала Хелен.
— Действительно: почему?
Мисс Эйвери пересекла лужайку и скрылась среди ветвей живой изгороди, отделявшей лужайку от фермы. Старый проход, который заделал мистер Уилкокс, появился вновь, и следы мисс Эйвери, заметные на росе, были оставлены на той самой тропинке, что покрыли дерном, когда делали перепланировку сада, чтобы использовать его для игр.
— Это пока еще не совсем наш дом, — сказала Хелен. — Когда мисс Эйвери поздоровалась, мне показалось, что мы с тобой всего лишь парочка туристов.
— Мы будем такими везде и всегда.
— Но туристы с любящим сердцем…
— Но туристы, которые делают вид, что любая гостиница — их дом.
— Я не могу долго делать вид, — сказала Хелен. — Сидя под этим деревом, забываешься, но я знаю, что завтра увижу, как в Германии восходит луна. Вся твоя доброта не может изменить реальные обстоятельства. Если, конечно, ты не поедешь со мной.
На мгновение Маргарет задумалась. За последний год она так полюбила Англию, что покинуть ее было бы для нее большим огорчением. И все же, что могло ее удержать? Без сомнения, Генри простит ей этот взрыв эмоций и будет продолжать все так же говорить громкие слова и путаться в своих чувствах до самой старости. Зачем ей это? К тому времени она вообще исчезнет из его сознания.
— Ты серьезно зовешь меня с собой, Хелен? Но уживусь ли я с твоей Моникой?
— Не уживешься, но я зову серьезно.
— Давай пока не будем строить планы. И предаваться воспоминаниям.
Они помолчали. Этот вечер принадлежал Хелен.
Настоящее, словно ручей, струилось где-то рядом. Шелестело дерево. Оно наигрывало свой мотив до их рождения и продолжит делать то же после их смерти, но песня звучала в это самое мгновение. Мгновение прошло. Дерево вновь зашелестело. Чувства сестер заострились, и, казалось, они постигали жизнь. Жизнь текла. Дерево вновь зашелестело.
