Однажды он увидел Маргарет и ее брата. Это было в соборе Святого Павла, куда он вошел, отчасти чтобы переждать дождь, а отчасти чтобы посмотреть на картину, которая в былые годы повлияла на его становление. Но в соборе не хватало света, да и картина висела неудачно. Время и Божья кара были теперь внутри его самого. И только Смерть все еще завораживала его — с красными маками на коленях, где мы все когда-нибудь уснем. Лишь раз взглянув на картину, он перевел рассеянный взгляд на стул (кафедру?). А потом в глубине нефа заметил мисс Шлегель с братом. Они стояли в проходе с очень озабоченными лицами. Леонард ни минуты не сомневался, что они волнуются из-за сестры.
Оказавшись на улице — а Леонард сразу же убежал, — он пожалел, что не заговорил с ними. Что значила его жизнь? Что значили для него несколько гневных слов или даже тюремное заключение? Он совершил грех — вот где таился подлинный ужас. И не важно, насколько Шлегели посвящены в эту историю, — он расскажет им все. Леонард вновь вошел в собор. Но пока его не было, брат и сестра покинули здание, чтобы поделиться своими переживаниями с мистером Уилкоксом и Чарльзом.
Встреча с Маргарет направила раскаяние Леонарда в новое русло. Ему захотелось покаяться, и хотя такое желание говорит о слабости натуры, которая вот-вот может утратить способность к настоящему общению, оно не приняло постыдные формы. Леонард не считал, что покаяние принесет ему счастье. Скорее он стремился избавиться от пут. К тому же стремится и самоубийство. Побуждения сходны, но грех самоубийства в большей мере связан с пренебрежением к чувствам тех, кого мы покидаем. Покаяние же не обязательно причиняет боль окружающим — здесь наши претензии были бы беспочвенны, — и хотя оно противоречит английскому духу и игнорируется англиканской церковью, у Леонарда было право остановить на нем свой выбор.
Кроме того, он доверял Маргарет. Сейчас ему нужна была ее твердость. Ее холодный рассудительный взгляд на вещи будет справедливым, хотя и недобрым. Он сделает все, что она скажет, даже если придется увидеться с Хелен. Это станет самым страшным наказанием, которое она ему назначит. А быть может, она расскажет ему, что сталось с Хелен. И это будет самой большой наградой.
Он ничего не знал о Маргарет, не знал даже, вышла ли она за мистера Уилкокса, и, чтобы найти ее, ему потребовалось несколько дней. В тот вечер он пробрался сквозь слякоть к дому на Уикем-плейс, где теперь уже возводились новые доходные дома. Был ли он к тому же и причиной переезда этой семьи? Не изгнали ли их из общества из-за него? Оттуда он отправился в публичную библиотеку, но в справочнике нужных ему Шлегелей не нашлось. На следующий день Леонард снова принялся за поиски. В обеденный перерыв он бродил вокруг конторы мистера Уилкокса и, когда из нее стали выходить клерки, задавал всем один и тот же вопрос: «Простите, сэр, ваш босс женат?» Большинство лишь смотрели на него с удивлением, некоторые отвечали: «А вам какое дело?» — но один, тот, кто еще не выучился подобающей сдержанности, удовлетворил его любопытство. Впрочем, домашний адрес Маргарет Леонард получить не смог, а потому пришлось повозиться со справочниками и поездить на метро. Дьюси-стрит он отыскал лишь в понедельник, как раз тогда, когда Маргарет с мужем предприняла попытку поймать Хелен в Говардс-Энде.
Он пришел к дому в четыре часа. Погода переменилась, и солнце весело освещало украшенные орнаментом ступени — треугольники из белого и черного мрамора. Позвонив, Леонард опустил глаза и смотрел на них. С ним происходили странные вещи. Казалось, внутри его открываются и закрываются какие-то двери, и ему приходилось спать, сидя в постели и прислонившись спиной к стене. Когда к нему вышла горничная, он не мог разглядеть ее лицо: неожиданно глаза залил коричневый дождь.
— Здесь живет миссис Уилкокс? — спросил он.
— Ее нет дома.
— Когда она вернется?
— Сейчас спрошу, — сказала горничная.
Маргарет распорядилась, чтобы никому, кто захочет ее видеть, не давали от ворот поворот. Закрыв дверь на цепочку — ибо того требовал вид Леонарда, — она пошла в курительную, где расположился Тибби. Он спал. Не так давно юноша плотно поел. И Чарльз Уилкокс еще не явился к нему с неприятными расспросами.
— Не знаю, — ответил Тибби сонным голосом. — В Хилтоне. Или в Говардс-Энде. А кто ее спрашивает?
— Пойду узнаю.
— Не надо, не беспокойтесь.
— Они уехали на машине в Говардс-Энд, — сказала горничная Леонарду.
Поблагодарив, он спросил, где находится это место.
— А не много ли вы хотите знать? — сказала горничная. Но Маргарет запретила ей давать уклончивые ответы и, вопреки собственному желанию, той пришлось сообщить Леонарду, что Говардс-Энд расположен в Хартфордшире.
— Скажите, пожалуйста, это что, такая деревня?
— Деревня! Это частный дом мистера Уилкокса — то есть один из домов. Там миссис Уилкокс держит свою мебель. А городок называется Хилтон.
— Понятно. А когда они вернутся?
— Мистер Шлегель не знает. Нельзя же знать все на свете, правда? — Захлопнув перед Леонардом дверь, горничная поспешила снять трубку настойчиво звонившего телефона.
Леонард переживал еще одну мучительную ночь. Покаяние становилось все менее доступным. Он лег спать очень рано и стал смотреть на пятно лунного света на полу. Как иногда случается, когда сознание перегружено, он уснул для всей остальной комнаты, кроме этой лунной полоски. Ужас! И тогда начался один из диалогов его раздвоенного «я». Какая-то его часть говорила: «Почему ужас? Обычный идущий от луны свет». — «Но он же движется». — «Как и луна». — «Но он похож на сжатый кулак». — «Почему бы и нет». — «Так ведь он до меня дотронется». — «И пускай дотронется». И, словно заторопившись, пятно поползло по одеялу. Постепенно из него получилась голубая змея, затем вторая, параллельная первой. «На Луне есть жизнь?» — «Конечно». — «А я думал, она необитаема». — «Там обитают Время, Смерть, Божий суд и змеи помельче».
— Змеи помельче! — с негодованием сказал вслух Леонард. — Что за мысль!
Усилием воли он вернул в реальность остальную часть комнаты. Джеки, кровать, еда, одежда на стуле постепенно вошли в его сознание, и ужас отступил точно расходящиеся по воде круги.
— Послушай, Джеки, я пойду пройдусь.
Дыхание Джеки было ровным. Пятно света падало прямо на полосатое одеяло, наползая на шаль, укрывавшую ей ноги. Чего он так испугался? Он подошел к окну и увидел, что луна начала свой уход с чистого неба. Увидел ее вулканы и яркие пространства, которые по чьему-то благостному заблуждению были названы морями. Они побледнели, потому что освещавшее их солнце теперь обратилось к Земле. Море Ясности, море Спокойствия и океан Бурь слились в одну прозрачную каплю, которая в свою очередь скоро обратится в вечный рассвет. А он почему-то испугался луны!
Леонард оделся при смешанном свете соперничающих небесных светил и подсчитал, сколько у него осталось денег. Не много, но достаточно, чтобы купить билет до Хилтона и обратно. Звон монет заставил Джеки открыть глаза.
— Это ты, Лен? Что ты делаешь, Лен?
— Это я, Джеки! Скоро приду.
Повернувшись на другой бок, Джеки уснула.
Входная дверь уже была открыта, поскольку их хозяин торговал в Ковент-Гардене. Выйдя из дому, Леонард направился на вокзал Кингс-Кросс. Поезд, до отхода которого оставался час, стоял у конца платформы, и Леонард, улегшись на сиденье, уснул. С первым же толчком он проснулся и увидел, что наступил рассвет. Они ехали под голубым небом. Потом начались тоннели, и после каждого небо становилось все более синим, а с набережной у Финсбери-Парка он заметил первые лучи солнца. Оно катилось позади дымов, поднимающихся из труб на востоке, — колесо, чьей подругой была уходящая луна, — но пока казалось слугой, а не господином голубого неба. Леонард снова задремал. В районе Тевинуотера был уже день. Налево падала тень от набережной и ее арок; направо виднелись Тевинский лес и церковь с ее нелепой легендой о бессмертии. Шесть лесных деревьев — и это факт — выросло на одной из могил церковного кладбища. Лежавшая в ней женщина — а это уже легенда — была атеисткой, объявившей, что если Бог существует, то на ее могиле вырастет шесть лесных деревьев. Такое случается в Хартфордшире. Немного поодаль стоял дом отшельника — его знала еще миссис Уилкокс, — который отгородился от мира и, раздав свое имущество бедным, писал пророчества. Между этим домом и кладбищем были рассыпаны виллы предпринимателей, смотревших на жизнь гораздо увереннее, но полузакрытыми глазами. На всю округу изливало свой свет солнце, всем пели птицы, для всех желтели примулы и голубели вероники, и природа, как бы ее ни толковали, говорила: «Сейчас!» Она еще не освободила Леонарда, и, когда поезд подъехал к Хилтону, нож глубже вонзился в его сердце. Но раскаяние стало прекрасным.
