— Саблю? — воскликнул отец с тревогой в голосе. — Какую саблю? Чью саблю?
— Их саблю.
— А как она у тебя оказалась?
— Ну разве ты не понимаешь, папа, мне пришлось схватить первое, что попалось под руку. У меня не было ни хлыста, ни трости. Я огрел его пару раз по плечам лезвием их старой немецкой сабли.
— И что потом?
— Он вцепился в книжный шкаф, как я уже говорил, и свалился, — ответил Чарльз усмехнувшись. Нелегкое это дело — выполнять поручения отца, который вечно чем-нибудь недоволен.
— Но причиной смерти послужило сердечное заболевание? Ты в этом уверен?
— Заболевание или приступ. Но на эту неприятную тему с нами вдоволь поговорят во время дознания.
Они пошли завтракать. Чарльза мучила страшная головная боль, потому что утром пришлось уехать на голодный желудок. Кроме того, его беспокоило будущее, ведь он понимал, что полиция задержит Хелен и Маргарет для дачи показаний и разнюхает все обстоятельства дела. Он чувствовал, что обязан покинуть Хилтон. Нельзя позволить себе жить рядом с местом, где произошел скандал, — это было бы несправедливо по отношению к жене. Успокаивало только одно — у родителя наконец-то открылись глаза. Впереди ему виделся ужасный семейный скандал и, возможно, расставание с Маргарет. И тогда они начнут новую жизнь, такую, как при матери.
— Пожалуй, я схожу в полицейский участок, — после завтрака сказал отец.
— Зачем? — удивилась Долли, которую все еще «не посвятили».
— Прекрасно, сэр. Какую машину возьмете?
— Думаю, мне лучше пройтись.
— Но до участка целых полмили, — сказал Чарльз, выходя в сад. — Солнце сильно печет для апреля. Может, тебя отвезти, а потом я прокачусь до Тевина и обратно?
— А ты все гнешь свою линию, как будто я сам не соображаю, что мне делать, — раздраженно сказал мистер Уилкокс. Чарльз сжал зубы. — У вас, у молодых, только одна мысль — забраться в автомобиль. Сказал же: я хочу пройтись. И вообще я люблю гулять.
— О, конечно. Если понадоблюсь, я буду дома. Сегодня, наверное, мне нет надобности ехать в контору, если ты не возражаешь.
— Не возражаю, мой мальчик, — сказал мистер Уилкокс, положив руку на рукав Чарльза.
Чарльзу это не понравилось. Что-то не то творилось с отцом, он был словно не в себе в это утро. В нем чувствовалась какая-то почти женская раздражительность. Не оттого ли, что он стареет? Уилкоксы не были безразличны друг к другу; напротив, они были даже очень привязаны, но только не знали, как свою привязанность проявить. Такой вот зарытый в землю талант. И Чарльз как человек любящий не мог никого порадовать. Глядя, как отец, шаркая, идет по дороге, он почувствовал смутное сожаление — нет, желание (хотя он сам не описал бы его такими словами), чтобы в юности его научили говорить «я». Он хотел возместить урон, нанесенный предательством Маргарет, но понимал, что до вчерашнего дня отец был с ней очень счастлив. Как она этого добилась? Каким-нибудь низким способом, не иначе. Но как?
Мистер Уилкокс вернулся в одиннадцать и выглядел очень усталым. Завтра начнется дознание, и полиция требует присутствия его сына.
— Я так и думал, — сказал Чарльз. — Естественно, я буду самым важным свидетелем.
После ужаса и суматохи, начавшихся с болезни тетушки Джули и так и не закончившихся со смертью Леонарда, возвращение прежней здоровой жизни казалось Маргарет немыслимым. События шли своим чередом — логически оправданным, но лишенным смысла. Люди утратили человечность и стали выбирать нравственные ценности так же произвольно, как игральные карты из колоды. Было естественно, что Генри поступит так, а не иначе, тем самым заставив Хелен поступить именно так, как она поступила, а потом он решит, что с ее стороны это было дурно; естественно, что и сама Маргарет тоже решит, что Генри повел себя дурно; естественно, что Леонарду захочется узнать, что сталось с Хелен, и он явится к ним, а Чарльз из-за этого разозлится, — естественно, но невероятно. В этом переплетении причин и следствий что стало с их истинным «я»? Вон в саду лежит Леонард, умерший по естественным причинам. Но жизнь — это глубокая-глубокая река, а смерть — голубое небо; жизнь — это дом, а смерть — пучок скошенной травы, цветок, башня. Жизнь и смерть представлялись ей чем угодно и всем вместе сразу, но только не упорядоченным безумием, когда король бьет даму, а туз — короля. Но нет! За этим безумием все же таились красота и приключение, такие, о которых мечтал лежавший у ее ног человек; по эту сторону гробовой плиты существовали и надежда, и более искренние отношения, выходившие за рамки связывающих нас ограничений. Подобно узнику, который, глядя на небо, видит манящие его звезды, Маргарет среди ужаса и суматохи тех дней различала работу высших движущих сил Вселенной.
И Хелен, онемевшая от страха, но ради ребенка пытающаяся сохранять спокойствие, и мисс Эйвери, спокойная, но ласково бормочущая: «Никто так и не сказал пареньку, что он станет отцом», — тоже напоминали Маргарет, что ужас — это еще не конец. К какой конечной гармонии мы стремимся, она не знала, но ей казалось вполне вероятным, что родившийся ребенок откликнется на красоту и приключения, которые развернет перед ним мир. Она шла по освещенному солнцем саду, собирая нарциссы, белые с темно-красными глазками. Больше ей нечего было делать; прошло время телеграмм и гневных попреков, и казалось, что будет правильно, если Леонарду сложат на груди руки, полные цветов. Он отец ребенка, и оставим все так, как есть. Пусть убогость превратится в Трагедию, чьи глаза — звезды, и в чьих ладонях заключены закат и рассвет.
И даже наплыв полицейских, даже возвращение врача, вульгарного и проницательного, не могли поколебать ее веру в вечную красоту. Наука объясняет человека, но не может его понять. После того как много веков она исследовала кости и мышцы, сейчас, похоже, она начала приобретать знания и о нервной системе, но это все равно не приведет к пониманию. Можно открыть свое сердце мистеру Мэнсбриджу и ему подобным, не выдавая своих секретов, ибо эти люди желают все видеть в черно-белом свете, а потому им доступно лишь черно-белое восприятие.
Маргарет подробно расспросили о Чарльзе. Она так и не догадалась почему. Человек умер, и врач согласился с тем, что причиной его смерти стало больное сердце. У нее попросили разрешения осмотреть отцовскую саблю. Она объяснила, что гнев Чарльза был естествен, но ошибочен. Последовали неприятные вопросы о Леонарде, и она мужественно ответила на все. Затем снова вернулись к Чарльзу. «Без сомнения, мистер Уилкокс мог спровоцировать смерть, — сказала она. — Но если бы не он, то ее, как вы сами понимаете, спровоцировало бы что-нибудь другое». Наконец ее поблагодарили и увезли саблю и тело Леонарда в Хилтон. Маргарет начала собирать с полу книги.
Хелен отправили на ферму. Лучшего места нельзя было и придумать, потому что ей тоже надо было ждать беседы со следователем. Однако, как будто и без того не было тяжело, Мэдж с мужем добавили неприятностей: с чего это они должны принимать у себя непотребных девиц из Говардс-Энда? И, конечно, были правы. Весь мир непременно будет прав и отомстит им сполна за все их смелые разговоры, осуждавшие условности. «Ничто не имеет значения, — говорили когда-то сестры Шлегель, — кроме собственного уважения и уважения друзей». Но пришло время, когда огромное значение приобрели совершенно иные вещи. Впрочем, Мэдж уступила, и на ближайшие сутки Хелен было обеспечено спокойствие. А на следующий день она вернется в Германию.
Маргарет тоже решила ехать. От Генри не было никаких вестей — возможно, он ждал, что она извинится, — но теперь, когда у Маргарет появилось время подумать о собственной трагедии, она не желала каяться. Она не простила мужу его поведение, да и не хотела прощать. Все, что она сказала ему тогда, было абсолютно правильно. Все до последнего слова. Раз в жизни такое нужно сказать, чтобы выровнять накренившийся мир. Ее слова были обращены не только к Генри, но и к тысячам таких, как он. Это был протест против внутренней темноты высшего света, пришедшей вместе с веком коммерции. И хотя теперь ему придется строить свою жизнь без нее, она не могла просить прощения. Он отказался соединить части самой очевидной проблемы, какую только можно поставить перед мужчиной, и последствия должны сказаться на их любви.
Нет, больше ничего нельзя сделать. Они пытались не свалиться в пропасть, но падение, вероятно, было неизбежным. Ее утешала мысль, что будущее, конечно, тоже неизбежно: причина и следствие с бряцанием двинутся вперед к какой-нибудь несомненной цели, но к какой, трудно себе представить. В такие моменты душа, удаляясь вовнутрь, чтобы плыть в объятиях глубинного потока, приобщается к царству мертвых и замечает, что слава мира не уменьшилась, но отличается от того, что ей виделось раньше. Душа меняет фокус зрения, и глаз перестает различать банальности. По этому пути Маргарет шла всю зиму. А смерть Леонарда привела ее к конечной цели. Увы! Генри придется исчезнуть, по мере того как проступает реальность, и лишь ее любовь к нему останется незамутненной, хранящей печать его образа подобно камеям, которые мы извлекаем из своих сновидений.
