О, до чего всё выходило не так, как ему хотелось! Вот теперь они у него на глазах занялись любовью.
— Давай-ка я послушаю, Маттис, многому ли ты выучился по части музыки за это время, — сказал он, чтобы окончательно не пасть духом.
Маттис ничему не выучился, но он принёс гармонику и положил её Августу на колени. Какая хитрость! Это — чтобы заставить его играть! Но разве у него было подходящее настроение, разве довелось ему испытать живую радость, целовать кого-нибудь? Он положил трость на стол и стал перебирать клавиши. Он был мастером в своё время, но клавишей было много, четыре двойных ряда, а его пальцы от старости потеряли гибкость.
И вдруг с отчаяния, потеряв голову, он стал играть песнь о девушке, потонувшей в море, и запел.
Опять все разинули рты: они этого не ожидали, они ничего не ждали, и уж меньше всего, что он запоёт, но он запел. Только бы он не пел! И не оттого, чтобы это как-нибудь портило музыку, но уж очень было неуместно для старого человека: он делался похож на карикатуру, нависшие усы так жалостно дрожали.
Все немного смутились. Он увлекательно играл длинные строфы, играл трогательно и на все лады, удачно вставит между каждой музыкальной фразой несколько звучных аккордов; этим в своё время он славился повсюду. Но старец, который поёт, эти усы, водянистые глаза, вся фигура...
Корнелия, крайне сконфуженная, схватил со стола его палку, погладила её несколько раз рукой и уселась, положив её себе на колени. Он заметил, и это его подзадорило; она сидела с его палкой и смотрела прямо перед собой, стараясь, скрыть, что она растрогана. Корнелия не могла знать этой песни: её пели два-три поколения до неё, в Сальтене её пели, пожалуй, тридцать лет тому назад, теперь песенка забыта. Но Корнелия слышала слова и не могла их не понять.
Он дошёл до того места, где девушка бросилась в море.
Здесь он выкинул фокус. Август видел, и слышал многое на своём веку и он умел производить эффект: фокус заключался в том, что он внезапно остановился и пропустил такт. В течение этой неожиданной и бесконечной тишины, длившейся несколько секунд, казалось, девушка погружалась на дно моря. После этого Август взял ещё несколько протяжных аккордов, и закончил.
— Возьми её! — сказал он Маттису, отдавая гармонику; вероятно, его пальцы здорово устали.
Корнелии он сказал:
— Хочешь, возьми себе мою палку.
Видно, она не так уж сильно переживала песню, ибо тотчас спохватилась и засмеялась:
— Нет, что вы, на что она мне?.. Как это красиво, то, что вы сыграли.
— Ты находишь?
— Да, это самое замечательное, что мне приходилось слышать, — подтвердил и Тобиас.
Жена его из стороны в сторону качала головой и тоже поддакивала:
— Да, да, мы никогда ничего подобного не слыхали.
И тут старики, стараясь поддержать его, хвалили вовсю, но это как будто бы мало действовало на дочь. Корнелия сидела и как ни в чём не бывало снимала соломинки, приставшие к нарядной куртке Гендрика.
— О, это пустяки в сравнении с тем, как я играю на рояле! — сказал Август. — Потому что тогда я играю только по нотам.
— Да, так-то оно бывает, когда человек — музыкальный гений! — поддакнул Тобиас.
Август продолжал:
— Если бы я не ходил по ночам, не размышлял бы и голова бы моя не была полна дел, я бы мог играть на рояле каждое утро.
— Вы не спите по ночам? — спросил Тобиас.
— Нет, редко. Я ведь говорил тебе, Корнелия, как обстоит со мной дело.
Она вздрогнула, словно ужаленная.
— Этого я не помню, — сказала она. — Ну, пойдём, Гендрик, поддержи меня ещё немного. Тогда я смогу сказать, что почти что выучилась.
Ну и сумасшедшая же! В такой момент учиться езде на велосипеде! Неужели же она не могла быть серьёзной хоть немного?
— Гм! — сказал Август и протянул руку по направлению к Гендрику. — Подай-ка сюда бумаги, относящиеся к твоим последним покупкам.
Гендрик стал ощупывать карманы своей новой куртки, в одном из карманов нашёл бумаги и разложил их. Август надел пенсне, просмотрел их, выписал цифры и подвёл итог. Потом он опять протянул руку и потребовал деньги, отчёт. Тогда Гендрик вынул и развернул пакет из серой бумаги: деньги тоже были в порядке. Корнелия напряжённо следила за происходившим. Август пересчитал ассигнации.
— Да, тут есть ещё и мелочь, — сказал Гендрик и схватился за карман штанов.
— Ерунда! — сказал Август. — В делах мне мелочь не нужна. А вот тебе твоё жалованье, пересчитай!
Гендрик: — Но ведь я же получил его, когда начал работать.
— Тебе сказано: пересчитай!
Вот как нужно было поступать с ними: приказывать — и всё тут! Но Гендрик был все-таки симпатичный малый, и когда он протянул руку, чтобы поблагодарить, Августу стало даже жалко Гендрика. Теперь, когда он лишится своей должности уполномоченного и своего заработка, Беньямин из Северной деревни опять возьмёт над ним перевес; Корнелия даже в данный момент как будто бы начинала меняться к нему и не снимала больше соломинок с его нарядной куртки.
— Гм! — сказал Август. — У меня есть для тебя другая должность, Гендрик. У меня столько должностей... ты ещё услышишь обо мне.
— Вот было бы хорошо! — обрадовался Гендрик.
— Но ты не знаешь, вероятно, ни одного иностранного языка?
— Нет, языков я не знаю.
— Вот это-то и плохо. Я знаю их четыре.
Тобиас, поражённый, закачал головой.
— Я бы мог сидеть здесь три недели подряд и говорить только по-иностранному.
Тобиас: — Человек, который по-настоящему человек, тот всё может!
— Ну, так, значит, я вам не понадоблюсь? — спросил, падая духом, Гендрик.
— Я же сказал, что ты услышишь обо мне. А раз я сказал, значит сделаю.
— Не сердитесь на меня! — попросил Гендрик.
— Дело в том, — объяснил Август, — что к нам в усадьбу приедет скоро знатный англичанин, лорд. Это будет приблизительно через неделю. Он будет ходить на охоту, удить форель и вообще будет гостить у нас. Тебе не придётся нести тяжёлую работу при нём, ты будешь только следовать за ним с его ружьём, тростью и трубкой, и вообще всегда будешь находиться при нём.
— Но ведь я не смогу с ним разговаривать!
— Я быстро выучу тебя самому главному. Я и тебя хотел выучить, Корнелия, но ты отказалась.
— И как тебе не стыдно! — вставила мать.
— Она другой раз бывает совсем дурой, — извинился за неё отец.
— Это будет замечательная должность для тебя, Гендрик, — продолжал Август. — Совсем не то, что рыскать кругом по деревням и скупать овец. — Я начинаю, раскаиваться в этом своём предприятии: слишком уж это мелко для меня, хотя, впрочем, не так уж мелко.
— Сколько же овец у вас теперь всего? — спросил Тобиас.
— Немногим больше двух тысяч, — равнодушно отвечал Август.
— Две тысячи! — закричал Тобиас.
Жена его не поняла этой огромной цифры, но тоже издала восклицание.
Август хвастал совсем неумно: он же мог предвидеть, что Иёрн Матильдесен с женой восстановят истину. Нет, он лгал неглубоко и непрочно, он выдумывал только на один раз, без всякой необходимости, не придавая своей лжи никакой солидности. Фантазии у него было достаточно, была также способность сочинять и придумывать хитросплетенья, но размах его не знал глубины.
Корнелия сказала, как бы в утешенье:
— Ну вот, Гендрик, у тебя будет другая должность.
Август обернулся вдруг к ней и спросил:
— Ну, а мне, что будет мне за это, Корнелия?
Тут вдруг Тобиас словно вспомнил что-то и вышел. В дверях он обернулся, позвал Гендрика и извлёк и его под тем предлогом, что должен показать ему что-то в сарае.
— Ты не отвечаешь, — продолжал Август, — но знай, Корнелия, что всё это я делаю не для него, а исключительно ради тебя.
Она стала вертеться во все стороны, показывая, что всё это ей надоело и наскучило сверх меры.
— Пожалуйста, оставьте это! — просила она.
— Как тебе не стыдно! — сказала ей мать и вышла.
— Я предлагаю тебе всё то же, что предлагал и прежде, — продолжал Август, — и делаю это от всего сердца и от всей души. Нет такой вещи на всём земном шаре, в которой бы я отказал тебе: так я люблю тебя. Много раз, когда мне становилось уж очень тяжело, я подумывал уехать подальше от тебя и не мог, и мне очень трудно. Что же ты скажешь на это, я спрашиваю тебя? Или ты совсем не хочешь меня пожалеть?
Всё совершенно ясно, — нежные речи, сватовство. А так как её глаза были устремлены в окно, то она не могла заметить его дрожащих усов, которые, возможно, были противны ей.
Во дворе стояли Тобиас и Гендрик. Они побывали в сарае и вышли оттуда, они задержались возле велосипеда и разговаривали. Казалось, что Гендрик порывается уйти, но его удерживают.
Август всё ждал и ждал, но не получил ответа. Корнелия так от этого устала, и так это ей надоело, что она опять принялась вертеться, держась на расстоянии. Он попытался обнять её, но она не подпустила его к себе.
