принца Маурица. Я вошел там в соприкосновение со всеми слоями общества; например, мимо меня проехал министр финансов, и мы вместе, то есть я и моя жена, покупали фланель на Веенерстраате, и нигде не было слышно ни малейших толков о недовольстве правительством. И когда в 1848 году некоторые умники пытались нам доказать, что в Гааге не все идет как следовало бы, я откровенно высказал свое мнение об этих недовольных. Со мною согласились, ибо все знали, что я говорю на основании опыта. Во время обратной поездки в дилижансе кондуктор наигрывал на своей трубе: «Радуйтесь жизни», а вряд ли он стал бы это делать, если бы жизнь была очень плоха. Так я следил за всем окружающим и прекрасно сообразил тогда же, в 1848 году, как следует отнестись к этому ропоту.
Напротив нас живет юфроу, двоюродный брат которой держит в Индии токо, так они называют там лавку. Если бы дела там были так плохи, как говорит Штерн, то ведь она об этом тоже что-нибудь знала бы, а она, по-видимому, очень довольна, ибо я не слышал, чтобы она когда-нибудь жаловалась. Она, напротив, говорит, что ее двоюродный брат живет там в собственном имении, что он член церковного совета, что он прислал ей ярко расписанный портсигар, который сам сделал из бамбука. Все это указывает, насколько необоснованны вопли о плохом управлении. Из этого видно также, что человек, который ведет себя прилично, может найти себе заработок и что этот Шальман и там был ленив, горд и слаб здоровьем, иначе он не вернулся бы домой таким бедным и не ходил бы без зимнего пальто. И двоюродный брат нашей соседки — не единственный, сделавший там карьеру. В кафе «Польша» я встречаю многих, которые разбогатели в Индии. Но, разумеется, нужно понимать толк в делах, которые происходят как там, так и здесь. И на Яве жареные утки сами в рот не летят. Нужно работать! А кто работать не желает, тот беден и останется бедным, и это вполне справедливо.
Глава семнадцатая
У отца Саиджи был буйвол, на котором он пахал свое поле. Когда главарь района Паранг-Куджанг отнял у него этого буйвола, отец Саиджи был очень опечален и долгое время не мог выговорить ни слова. Приближалось время пахоты, и он опасался, что, если вовремя не обработает сава, придет время жатвы, и не будет нарезано достаточно риса, чтобы сложить его в ломбонг! [138]
Для читателя, который знает Яву, но не знает Бантама, я должен пояснить, что в этом резидентстве допускается личное владение землей, чего нет в других местах.
Отец Саиджи был, как сказано, опечален; он боялся, что жена его и Саиджа, который был в ту пору еще ребенком, а также его маленькие братья и сестры останутся без риса.
Кроме того, если он вовремя не уплатит за аренду земли, старшина района пожалуется на него ассистент-резиденту, — а задержка арендной платы карается законом.
И тогда отец Саиджи взял крис. Он был наследственной семейной драгоценностью, полученной им от отца. Крис не отличался особенной красотой, но его ножны были отделаны серебром; отец Саиджи продал этот кинжал одному из китайцев, живших в главном городе района, и вернулся домой с двадцатью четырьмя гульденами, на которые купил себе другого буйвола.
Саидже было в то время около семи лет, и он быстро подружился с новым буйволом. Не без умысла говорю я «подружился», ибо в самом деле трогательно видеть, как яванский кербо привязывается к мальчику, который его пасет и ходит за ним. Сильное животное покорно наклоняет свою тяжелую голову то вправо, то влево, то вниз, повинуясь легкому нажиму руки ребенка. Оно знает и понимает своего маленького друга, с которым вместе выросло.
Маленький Саиджа внушил такое же трогательное чувство новому буйволу. Ободряющий детский голосок, казалось, придавал еще большую силу могучему животному, и оно легко взрывало тяжелую илистую почву, оставляя за собою глубокие, остро очерченные борозды. Дойдя до конца борозды, буйвол сам поворачивал и, когда шел обратно, не пропускал ни пяди земли, проводя новую борозду вплотную к прежней, как если бы сава была садовой дорожкой, которую какой-то великан разровнял граблями.
По соседству находилась сава отца Адинды — той девочки, на которой Саиджа со временем должен был жениться. Когда маленькие братья Адинды подходили к меже, разделявшей их поля, и видели на поле Саиджу, они радостно перекликались и наперебой расхваливали друг другу силу и послушание своих буйволов. Но мне кажется, что буйвол Саиджи был самым лучшим, быть может, потому, что мальчик умел с ним лучше обращаться, ибо буйвол очень чувствителен к хорошему обращению.
Саидже было девять лет, а Адинде шесть, когда старшина района Паранг-Куджанг отнял и этого буйвола у отца Саиджи.
Отец Саиджи, который был очень беден, продал китайцу две серебряные застежки для занавесей — наследие родителей его жены — за восемнадцать гульденов. На эти деньги он купил нового буйвола.
Но Саиджа был опечален, ибо знал от братьев Адинды, что прежнего буйвола погнали в город, и он спросил у отца, не видал ли он там буйвола, когда продавал застежки. На этот вопрос отец ничего не ответил. И Саиджа решил, что их буйвол убит так же, как и другие, которых старшина района отнимал у населения.
Саиджа часто плакал, вспоминая бедного буйвола, с которым так дружно прожил два года. И долгое время он не мог есть, ибо куски застревали в его горле.
Но Саиджа ведь был ребенок.
Новый буйвол подружился с Саиджей и скоро занял в его сердце место своего предшественника. Строго говоря, это произошло слишком скоро, ибо, увы, легко, как на воске, стираются надписи в наших сердцах, давая место новым!
Как бы там ни было, новый буйвол не был так силен, как прежний, и старое ярмо оказалось чересчур просторным для его шеи. Но бедное животное было так же терпеливо, так же послушно, как и то, которое убили. Хотя теперь Саиджа не мог уже хвалиться перед братьями Адинды силой своего буйвола, он все же утверждал, что никакой другой буйвол не сравнится с ним в усердии. Если борозда выходила не такой прямой, как раньше, или
