Став между деревьями на самом краю поляны, он предложил помощнику коменданта и Блинову следовать за ним и большими ровными шагами двинулся по дороге.
– Сто десять, точно… – сказал он, останавливаясь, когда они поравнялись с гнилым пеньком напротив среднего островка орешника: он ещё раз промерил расстояние. – А сюда, – он указал рукою вперёд, – сто сорок семь… Здесь мы их и встретим… Если, конечно, они пойдут в нашу сторону…
– А если не пойдут? – поинтересовался помощник коменданта.
– И так может случиться… Тут, разумеется, нет никаких гарантий… Будем надеяться… Стой аккуратно, не приминай траву, чтобы не наследить, – предупредил Алёхин Блинова.
Это замечание в равной степени относилось и к помощнику коменданта, но лишь погодя Алёхин перевёл на него взгляд.
– Во время проверки держимся уступом: один сбоку и позади другого… Вот, допустим, это вы, а это я… Или же наоборот. – Алёхин быстро переместился и оказался в метре за правым плечом капитана. – При этом задний подстраховывает переднего… У вас… по комендантским порядкам тоже ведь так положено. Только в городе это обычно не соблюдается, а здесь – необходимо… Одновременно нас будут подстраховывать из засады. – Алёхин показал на кусты орешника. – Держитесь свободно и уверенно… В случае неподчинения проверяемых, напряжённости или обострения требуется максимальная… боевая готовность, – избежав слова «бдительность», сказал Алёхин. – При этом следует фиксировать «вальтер» в кармане. Но стрелять в случае необходимости – только по конечностям!.. И ещё непременное условие: ни в коем случае не закрывать проверяемых от засады! Понимаете?.. Может, у вас есть вопросы, что-нибудь не ясно? Пожалуйста…
– До которого часа мы здесь пробудем?
– Затрудняюсь сказать… сам не знаю, – признался Алёхин, рассматривая кусты орешника. – А что?
– Мне до восьми часов надо непременно вернуться в город, – помедля, заметил помощник коменданта.
– До восьми… Понятно… – думая о чём-то другом, неопределённо протянул Алёхин и попросил: – Будьте любезны, постойте здесь минуту!.. Идём! – велел он Блинову.
Сделав изрядный крюк – чтобы не наследить, – Алёхин показал Андрею его место в орешнике; шагах в десяти левее должен был располагаться Таманцев.
И тут и там в листве уже имелись вытянутые по горизонтали смотровые щели; узкие, выщипанные по листику, с некоторым расширением в сторону дороги, они были совершенно незаметны.
– Точно по твоему росту, – поднимаясь на цыпочки, сказал Алёхин. – Как видишь капитана?
– Н-нормально… От г-головы до б-бёдер.
– Ноги держи на ширине плеч. И главное – не напрягайся.
Затем они с помощником коменданта вернулись к краю поляны, и Алёхин, свернув в орешник, провёл их на небольшую лужайку, отделённую от поляны кустарниковой порослью.
На разостланной под берёзками плащ-палатке, похрапывая, мёртвым сном спал Таманцев. В стороне на широком пне стояла радиостанция (Андрей уже немного разбирался в рациях и определил – «Север»); возле неё сидел старшина с пышной кудрявой шевелюрой. Там же на плащ-палатке лежали туго набитый вещмешок, несколько фляжек и старая фуражка: судя по цвету околыша, старшина был пограничник – из частей по охране тыла фронта.
– Это наша персональная радиосвязь, – шутливо пояснил Алёхин капитану.
При виде парадно одетого, представительного помощника коменданта старшина-радист поднялся и, не снимая наушников, вытянулся перед ним.
– Садись… – махнув рукой, сказал Алёхин и, поворачиваясь к капитану, предложил: – Давайте перекусим. Сейчас самое время подкрепиться.
– Благодарю вас. Не хочу, – отказался капитан, хотя, легко позавтракав утром, больше ничего не ел; он не любил, а в данном случае особенно не желал одалживаться.
– Отчего же не хотите?.. Ведь вы не обедали… – развязывая вещмешок, говорил Алёхин. – Продуктов вполне достаточно. Кстати, здесь паёк на пять человек, то есть в том числе и на вас!
– Вы уже взяли меня к себе на довольствие?.. – усмехнулся помощник коменданта. – Потеха! Может, и в штаты свои уже зачислили? Спасибо, не хочу!
То, что на него был получен какой-то паёк, естественно, меняло дело, однако, сказав «нет», он в силу своего характера уже не мог принять предложение Алёхина.
Алёхин выложил из вещмешка на плащ-палатку две буханки белого хлеба, несколько банок различных мясных консервов, кульки с печеньем и сахаром. Спустя минуту он и старшина с аппетитом ели. Андрей взял только печенье и опять с огорчением вспомнил о «какаве», попить которое ему не удалось.
Помощник коменданта, отойдя в сторону и заложив руки за спину – это была его излюбленная поза, – расхаживал в тени берёз, вдоль края лужайки.
– Товарищ капитан, – сказал ему Алёхин, – неловко всё-таки… неудобно получается. Не по-русски! Одни едят, а другие глядят.
– Почему же неудобно?.. Ведь вы мне предложили… А если я, извините, не желаю!..
– Может, хотите пить? – Алёхин поднял одну из фляжек. – Родниковая! Холодная и вкуса необыкновенного! Такой в городе не отведаете.
– Спасибо, – отказался помощник коменданта.
Поев, Алёхин напился и с удовольствием вытянулся на плащ-палатке неподалёку от рации. Теперь, когда всё, что от него зависело, было сделано и засада подготовлена, он почувствовал невероятную усталость, более того – опустошённость, будто из него вытряхнули или выжали все силы. И тотчас мысли о дочери, о доме, о целом без малого десятилетии его довоенной жизни и труда, перечёркнутом дикой нелепостью с вывозкой на помол уникальной пшеницы, тяжкие мучительные мысли охватили его.
«Да, лижет суставы и кусает сердце… Всё это ужасно, но ты сейчас ничего не можешь поделать. И не надо об этом думать! – уговаривал он себя. – Забудь обо всём! Тебе нужны силы, и ты должен уснуть!..»
За последние двое суток он спал всего несколько часов и теперь болезненно ощущал это. Но прежде чем уснуть…
– Товарищ капитан, – сказал он помощнику коменданта, – в ногах правды нет. Кто знает, сколько здесь ещё придётся пробыть… Прошу, – он указал на плащ-палатку, – устраивайтесь со мной… Или, если не хотите, садитесь… Андрей, позаботься о капитане. Застели пень газетой.
Он понимал состояние Блинова и, зная, что того обязательно надо чем-либо занять, предложил:
– Если не будешь отдыхать, пройди на своё место в засаде и обживи его, потренируйся. Только осторожно – траву не мни и не наследи!
Разъяснив затем старшине, при каких сообщениях его следует немедленно разбудить, он по методе Таманцева расслабил мышцы и усилием воли заставил себя отключиться. Это не без труда удалось, и он уже погружался в сон, но тут же судорожно приподнялся, услыхав внятный голос старшины:
– Товарищ капитан!.. Товарищ капитан… Первый передаёт: одна тысяча семьсот… Первый повторяет для всех: одна тысяча семьсот…
«Первым» по кодовому расписанию был штаб оперативной группы, и это сообщение означало, что войсковая операция начнётся сегодня в семнадцать ноль-ноль. А какой-нибудь час спустя цепи прочёсывания будут здесь, на поляне, и твоя засада станет ненужной. Впрочем, она, как и остальные восемь засад, может стать бесполезной и раньше: в тот момент, когда подразделения окружат лес…
Значит, генералу и Полякову не удалось добиться отсрочки операции на сутки. Кавказский человек, заместитель Наркома оказался прав. Москвичи почти всегда оказываются правы – они в курсе обстоятельств, неизвестных на местах… С каким темпераментом он кричал: «Не будет у вас завтрашнего дня, не будет!»
«Невесело… Не то слово – хуже не придумаешь!.. Но всё, что от тебя зависело, ты сделал и можешь… ты должен уснуть!.. Расслабься и усни, – мысленно убеждал себя Алёхин. – Тебе хочется спать, ты уже чувствуешь тяжесть в веках, забудь обо всём, расслабься и спи. Ты должен… ты обязан уснуть…»
С каждым часом у него всё больше портилось настроение, и хотя он пытался относиться к происходящему спокойно, по-философски, ничего не получалось – скрытое раздражение постепенно нарастало. Он то ходил, то присаживался на пенёк, накрытый газетой, и никак не мог удержаться: курил одну за другой папиросы (подаренный отцом ещё в июле «Казбек»), которые так хотелось приберечь, оставить на вечер, хотя бы десяток – для представительности. Новенькие, прекрасные, каких у него ещё никогда не было, сапоги намокли от травы и затяжелели, он с тоской представлял, как они задубеют, когда высохнут, и соображал, чем их намазать, чтобы этого избежать.
Старший из особистов, капитан Алёхин, крепко спал, подложив под голову вещмешок с продуктами. В стороне от него на другой плащ-палатке под берёзками по-прежнему похрапывал некий старший лейтенант в грязной, с огромными заплатами гимнастёрке. (Помощник коменданта не разглядывал его лицо и не подозревал, что это тот самый офицер, который, не поприветствовав его в городе и будучи остановлен, прикидывался дурачком.) Старшина сидел с наушниками у рации и от нечего делать читал какую-то порядком замусоленную книгу со схемами на вклейках – очевидно, по радиотехнике. И наконец, лейтенант-заика, перетянув, как и Алёхин, кобуру на живот, молча и сосредоточенно вышагивал по лужайке.
