— До весны? — повторила Пепи. — Зима у нас долгая… очень долгая у нас зима и однообразная. Но мы внизу на это не жалуемся, от зимы мы защищены. Ну, когда-то приходят и весна, и лето, и тоже, наверное, длятся сколько положено, но сейчас, когда о них вспоминаешь, весна и лето кажутся такими короткими, словно они длились чуть больше двух дней, и даже в эти дни, даже в самый распрекрасный день вдруг возьмет да и пойдет иногда снег.
Дверь неожиданно открылась. Пепи вздрогнула: в своих мыслях она унеслась слишком далеко от пивной, но это была не Фрида, это была хозяйка. Она изобразила удивление по поводу того, что К. все еще здесь. К., извинившись, объяснил, что он ждал хозяйку, и по ходу объяснения поблагодарил ее за то, что ему было позволено здесь переночевать. Хозяйка не понимала, для чего это К. ее ждал. К. сказал, что у него сложилось впечатление, будто хозяйка хочет еще с ним поговорить, он просит прощения, если он ошибся, впрочем, ему теперь так и так пора идти, он слишком надолго оставил без присмотра школу, где он сторож, все это из-за вчерашнего вызова, у него еще слишком мало опыта в этих делах, он доставил вчера госпоже хозяйке такие неприятности, этого, безусловно, больше не повторится. И он поклонился, собираясь идти. Хозяйка смотрела на него так, словно она о чем-то мечтала, и этот взгляд удерживал К. дольше, чем он хотел. Вдобавок она еще слегка усмехнулась, и только удивление на лице К. заставило ее в некотором роде проснуться; казалось, она ждала какого-то ответа на свою усмешку и только теперь, когда его не последовало, очнулась.
— Вчера ты, кажется, имел дерзость сказать что-то о моем платье.
К. не помнил.
— Ты не помнишь? Значит, дерзость у нас потом оборачивается трусостью.
К. извинился, сославшись на свою вчерашнюю усталость, очень может быть, что вчера он что-то и наплел, во всяком случае, вспомнить он уже не может. Да и что он там мог сказать о платье госпожи хозяйки? Что оно такое красивое, каких он еще никогда не видел. Но крайней мере, он еще не видел, чтобы хозяйки в таких платьях работали.
— Замолчи! — быстро сказала хозяйка. — Я не желаю больше слышать от тебя ни слова о платьях. Не твое дело рассуждать о моих платьях. Я запрещаю тебе это раз и навсегда.
К. еще раз поклонился и пошел к двери.
— И что это вообще должно означать, — крикнула хозяйка ему вслед, — что ты еще не видел, чтобы в таких платьях хозяйки работали? Что это за бессмысленное замечание? Это же совершенно бессмысленно. Что ты хочешь этим сказать?
К. повернулся и попросил хозяйку не волноваться. Разумеется, замечание бессмысленное. Он же вообще ничего не смыслит в платьях. Ему в его положении всякое незалатанное и чистое платье уже кажется дорогим. Он просто удивился, когда госпожа хозяйка появилась там в коридоре ночью, среди всех этих полуодетых мужчин в таком красивом вечернем платье, больше ничего.
— Ну, — сказала хозяйка, — кажется, ты наконец вспомнил свое вчерашнее замечание. И дополнил его новой глупостью. Что ты ничего не смыслишь в платьях, это верно. А раз так, то прекрати — я тебя серьезно об этом прошу — прекрати высказывать свои суждения о том, какие платья — дорогие, какие — неуместные, вечерние и тому подобное… И вообще, — при этих словах она словно бы вздрогнула от холода, — тебе нет никакого дела до моих платьев, слышишь?
К. снова хотел молча повернуться, и она спросила:
— Откуда только ты взял свои познания о платьях?
К. пожал плечами, у него не было познаний.
— У тебя их нет, — сказала хозяйка. — Так нечего и делать вид, что есть. Идем сейчас в контору, я тебе там кое-что покажу, тогда, я надеюсь, ты оставишь свои дерзости навсегда.
Она пошла вперед и скрылась за дверью; Пепи кинулась к К. якобы для того, чтобы получить деньги по счету; они быстро договорились, это было очень легко, поскольку К. знал тот двор, ворота из которого вели на боковую улицу; возле ворот была маленькая дверка — за ней примерно через час будет стоять Пепи и на троекратный стук ее откроет.
Хозяйская контора помещалась напротив пивной, нужно было только пересечь коридор; хозяйка уже была в конторе, зажгла свет и с нетерпением ждала К. Но возникла новая помеха: в коридоре ждал Герштеккер, ему надо было о чем-то поговорить с К. Отвязаться от него было нелегко, даже хозяйка пришла К. на помощь и сделала Герштеккеру внушение за его назойливость. Дверь уже была закрыта, а из коридора все еще доносились возгласы Герштеккера:
— Куда же? Куда же? — и слова противно смешивались со вздохами и кашлем.
Маленькая комната была чересчур жарко натоплена; вдоль ее коротких стен помещались конторка и железная касса, вдоль длинных стояли большой ящик и оттоманка. Больше всего места занимал ящик: он не только загораживал всю длинную стену, но еще из-за своей глубины очень суживал комнату; чтобы полностью его открыть, нужно было отодвинуть три сдвижные дверцы. Хозяйка жестом предложила К. сесть на оттоманку, а сама уселась на вертящееся кресло у конторки.
— Ты — что, когда-то учился на портного? — спросила хозяйка.
— Нет, никогда, — ответил К.
— Ну а кто ты, собственно, такой?
— Землемер.
— Ну и что это такое?
К. разъяснил, его разъяснение нагнало на хозяйку зевоту.
— Ты не говоришь правду. Ну почему ты не говоришь правду?
— Ты тоже не говоришь.
— Я? Ты, кажется, опять начинаешь дерзить? А если и не говорю, разве я должна перед тобой отчитываться? И где это я не говорю правду?
— Ты не только хозяйка, как ты это изображаешь.
— Скажите на милость! Сплошные открытия! Ну кто же я еще? Но твои дерзости поистине уже переходят всякие границы.
— Я не знаю, кто ты еще, я только вижу, что ты — хозяйка, но при этом носишь платья, которые хозяйке не подходят, и к тому же — такие, каких никто больше, насколько я знаю, здесь в деревне не носит.
— Ну наконец дошли до главного. Ты же не способен промолчать, ты, может быть, даже не дерзкий, просто ты — как ребенок, который знает какую-то глупость и ничто не может его заставить о ней промолчать. Ну говори уже! Что это такое особенное в моих платьях?
— Ты будешь сердиться, если я это скажу.
— Нет, я буду над этим смеяться, потому что это все равно будет детский лепет. Ну так что — эти платья?
— Тебе хочется знать. Ну, они из хорошего материала, просто дорогого, но — старомодные, перегружены отделкой, не раз перешиты, поношены и не соответствуют ни твоим годам, ни твоей фигуре, ни твоему положению. Мне это бросилось в глаза сразу, как только я тебя в первый раз увидел, это было с неделю назад здесь, в коридоре.
— Ну слава богу, дожили! Старомодные, перегруженные и что там еще? И где ты только всему этому научился?
— Я это и так вижу, для этого обучения не требуется.
— Ты это видишь — и все. Тебе не надо ни у кого спрашивать, ты и так знаешь, чего требует мода. Тогда мне без тебя будет просто не обойтись, потому что красивые платья, что ни говори, — моя слабость. А что ты скажешь на то, что у меня весь этот шкаф наполнен платьями?
Она рывком сдвинула дверцы в сторону, там вплотную друг к другу, заполняя всю ширину и глубину шкафа, висели платья, в основном темные, серые, коричневые, черные; все были тщательно развешаны и расправлены.
— Вот мои платья, все — старомодные и перегруженные, как ты считаешь. Но это только те платья, для которых у меня не хватило места наверху, в моей комнате, там у меня еще два полных шкафа; два шкафа, каждый почти такого же размера, как этот. Удивлен?
— Нет, я ожидал чего-то в этом роде, я же говорил, что ты не только хозяйка, ты метишь на что-то другое.
— Я мечу только на то, чтобы красиво одеваться, а ты или дурак, или ребенок, или очень злобный, опасный человек. Убирайся, ну, убирайся, я тебе говорю!
К. был уже в коридоре, и Герштеккер уже снова держал его за рукав, когда хозяйка крикнула ему вслед:
— Завтра я получаю новое платье, — возможно, я за тобой пришлю.
Герштеккер сердито замахал рукой, словно хотел издали заставить умолкнуть мешавшую ему хозяйку, и предложил К. пойти с ним. Объясниться подробнее он пока что не хотел, на слова К. о том, что ему надо теперь идти в школу, внимания почти не обратил. Только когда К. начал сопротивляться и его стало труднее тащить, Герштеккер сказал, что К. нечего беспокоиться, он получит у него все, что ему нужно, и от места школьного сторожа он может отказаться, и, в конце концов, что же он не идет, ведь он ждет его тут целый день, и его мать даже не знает, где он. Слегка поддаваясь, К. спросил, за что тот хочет дать ему жилье и стол. Герштеккер скороговоркой ответил, что К. будет помогать ему ходить за лошадьми, ему нужен помощник, у него самого сейчас другие дела, но теперь пусть К. не упирается так и не создает ему ненужных трудностей. Если он хочет, чтобы ему платили, он и платить ему будет. Но тут К. встал окончательно, и с места его было не сдвинуть. Он же ничего не смыслит в лошадях. Да и не нужно этого, нетерпеливо сказал Герштеккер и от досады сложил руки, словно умоляя К. пойти с ним.
