Ознакомительная версия.
— Какая же получилась в итоге сумма? — продолжал наступать на него Адам.
— Семьсот восемьдесят девять фунтов семь шиллингов и три пенса… абсолютно точно.
Адам наклонил голову, а папа даже побледнел, услышав столь огромную, неслыханно огромную цифру. Я невольно подумал о дедушке, который так ненавидел свою страховку, что запретил мне упоминать о ней в его присутствии. Слава богу, он не мог услышать, как папа радостным шепотом спросил:
— А когда вы можете их выплатить?
— Хоть сейчас. — Мак-Келлар, не торопясь, положил нож с вилкой на тарелку и отодвинул ее от себя.
— Еще чаю, мистер Мак-Келлар.
— Нет, благодарю вас. Я уже всего отведал.
— В таком случае глоточек вина. — И это любезно предложил папа, великий трезвенник!
— Ну, если вы уж так настаиваете.
Когда Мак-Келлару налили полную рюмку, я тихонько поднялся со стула, намереваясь незаметно выскользнуть из комнаты. Но твердый пронизывающий взгляд, точно луч прожектора, упал на меня.
— Куда это ты направился?
На выручку мне пришел папа.
— Он все еще никак не придет в себя… Да вы, наверно, заметили это на похоронах. Все в порядке, Роберт, можешь идти.
— Ну уж, нет, молодой человек, присядьте. — Мистер Мак-Келлар решительно глотнул из рюмки. — Не очень-то уважительно к памяти старика исчезать в разгар церемонии. Если ты хоть в какой-то мере считался с ним — а ты, по-моему, единственный, кто с ним считался, — просто из приличия нужно, чтобы ты посидел здесь, пока я не кончу.
Смущенный, я уселся на свое место. Мистер Мак-Келлар никогда прежде не разговаривал со мной таким тоном. Он уязвил меня и обидел.
— В таком случае приступим к делу, — резко предложил Адам.
— Как вам угодно. — Мак-Келлар вытащил из внутреннего кармана какие-то бумаги. — Вот страховка. Номер пятьдесят семь тысяч четыреста тридцать. Дарственная, выданная Александром Гау. А вот завещание. Я прочту вам его.
— Зачем это? — Адам начал терять терпение: педантичная медлительность юриста раздражала его. — Кому нужна вся эта чепуха? Я служил в вашей конторе, когда вы составляли его, я был свидетелем и знаю его наизусть.
Мистер Мак-Келлар, казалось, не ожидал этого.
— Правильнее будет, если я все-таки прочту. Я недолго займу ваше внимание.
— Конечно, пожалуйста, — примирительно сказал папа.
Мак-Келлар надел очки и медленно, отчетливо прочел завещание. Это был короткий и простой документ. Дедушка завещал все маме, а в случае ее смерти — ее душеприказчику, папе.
— Отлично. — Папа удовлетворенно вздохнул. — Все в порядке. Теперь можно приступить к расчетам.
— Нет, подождите! — Мак-Келлар почти выкрикнул эти слова и одновременно ударил по столу своим могучим кулаком. Наступила тишина. Низко склонившись над документом, он оглядел всех сидящих за столом, ехидная улыбка, которую он до сих пор старательно прятал, приподняв уголки тонких губ, зазмеилась на его лице, мохнатые брови сошлись над переносицей. У него был такой вид, как будто ему, наконец, разрешили выдать удивительную тайну и насладиться этим.
Он снова взглянул на меня и смотрел долго, с нескрываемой добротой. Затем он сказал:
— Тут есть дополнительное распоряжение — распоряжение, датированное двадцатым июля тысяча девятьсот десятого года.
У папы вырвался возглас, на который я едва ли обратил внимание. Как хорошо я помнил этот день — день смертельной тоски, когда я потерял право на стипендию Маршалла и когда погиб Гэвин.
А Мак-Келлар продолжал, скандируя каждое слово, да именно скандируя, точно ему доставляло удовольствие терзать папу, нанося ему каждым словом удар:
— В этот день, двадцатого июля, Дэнди Гау зашел ко мне в контору. Я называю его Дэнди, потому что, несмотря на все его беды и неудачи, я горжусь тем, что он был моим другом. Он напрямик спросил меня, может ли он изменить условия страховки. Мы долго беседовали с ним в тот день.
И в результате все до копейки — повторяю: до последней копейки и клянусь, что это именно так — оставлено этому юноше, Роберту Шеннону, опекуном которого я назначен, для того чтобы он мог закончить медицинский факультет в Уинтонском колледже.
Гробовое молчание. Я побелел; сердце у меня сжалось, в горле стоял комок; я не мог этому поверить: слишком часто я терпел поражения, — просто это уловка слепых небес, которые сначала вознамерились поднять меня, а потом со всей жестокостью сбросят вниз.
— Вы, конечно, шутите, — захныкал папа. — Он не мог этого сделать. Не имел права.
Ехидная улыбка на лице юриста стала шире.
— Он имел на это все права по условиям страховки: он не мог ни заложить ее, ни получить по ней часть денег при жизни, но мог как угодно менять свою волю и кому угодно завещать деньги.
Папа жалобно взглянул на Адама.
— Разве это так?
— Мама соглашалась только на такие условия. — Адам метнул свирепый взгляд на Мак-Келлара. — Он был не в своем уме.
— Нет, он был в своем уме два года назад, когда составлял это распоряжение. В таком же здравом уме, как мы с вами.
— Я опротестую завещание, — сказал папа каким-то высоким чужим голосом. — Я обращусь в суд.
— Пожалуйста. — Мак-Келлар перестал улыбаться. Он очень грозно посмотрел на Адама, затем на папу. — Да, пожалуйста. Но только даю вам слово: я поведу с вами борьбу; а если потребуется, дойду до суда графства, до Верховного суда. Да я в самом парламенте подниму вопрос. Только для вас это плохо кончится, Лекки. Тогда уже, мой дорогой, не видать вам места управляющего водопроводным хозяйством. — Он помолчал, наслаждаясь этой маленькой мелодрамой, с которой после стольких лет спокойной практики ему довелось столкнуться. — Ваша жена не хотела брать денег по страховке, хотя большую часть взносов выплачивала сама. Что же до старика, то он не мог извлечь из этой страховки ни фартинга. Но он пожелал, чтобы деньги дошли на благое, полезное дело. И они пойдут на это, или меня не зовут Дункан Мак-Келлар.
О боже, значит все правда… этот чудесный дар дедушки, который никогда и словом не обмолвился мне о нем? Я сидел, опустив глаза, едва дыша, лицо у меня дергалось от напряжения. И вдруг я услышал голос Кейт, почувствовал ее руку, обвившую мои плечи.
— Не знаю, что думают остальные… а по-моему, лучшего применения этим деньгам быть не могло… да, это для них самое лучшее применение.
— Слушайте-ка! Слушайте! — громким шепотом сказал Джейми.
Какие они милые, эта Кейт, с ее скверным характером и шишковатым лбом, и этот Джейми, честным тяжелым трудом зарабатывающий себе на жизнь… Я питаю скромную надежду, что их мальчику будет легче жить и расти, чем мне. Мак-Келлар сложил бумаги и, поднявшись, обратился ко мне:
— Завтра в десять — жду в конторе. А пока пойдем, проводи меня. Немножко свежего воздуха не повредит тебе.
Точно слепой, вышел я с ним из комнаты. В жизни бывают такие минуты, когда напряженные нервы больше не выдерживают.
Поздно вечером из дома адвоката Мак-Келлара вышел взволнованный обитатель маленького городка, — млекопитающееся вида Homo sapiens,[16] короче говоря, позвоночное, в чьих жилах, однако, течет горячая кровь, злосчастный Роберт Шеннон. Хотя этому своеобразному двуногому существу уже исполнилось восемнадцать лет и еще совсем недавно он с трудом нес на своих согбенных плечах тяжкое бремя отрочества, почти безответной любви и всяческих бесчисленных горестей, он еще не закален и не созрел. И сейчас, наслаждаясь спокойной красотой ночи, огромной ясной ночи, где в вышине звезды поют свою песнь, а на земле поет его сердце, он смотрит прямо перед собой, взволнованный и раскрасневшийся.
Будущее широко раскрывается перед ним. Сухой шотландец-адвокат, который так долго беседовал с ним сейчас, будет его опекуном и советником, его другом. Он никогда больше не вернется на Котельный завод. В начале нового семестра, в будущем месяце, он поедет в университет, будет жить там в студенческом общежитии, с наслаждением погрузится в изучение медицины. Биология… практическая зоология… эти магические названия и вызвали яркую краску у него на щеках. Он уже чувствует удушливый запах формалина и канадского бальзама, видит длинный ряд цейсовских микроскопов с чудесными линзами на шарнирах, и за одним из этих микроскопов будет сидеть он, вопреки бедному мистеру Смиту, которого он рад будет снова повидать. Подумать только! Да ему, наверно, если повезет, уже в нервом семестре разрешат вскрыть морскую собаку — mustelus canis!
Денег вполне достаточно, чтобы он мог спокойно закончить учение; на уплату нескольких долгов, оставленных дедушкой, у Мак-Келлара уйдет не более двадцати фунтов. Если ему будут говорить неприятные вещи, когда он вернется домой, — тут выражение его лица стало жестким, — Мак-Келлар сказал, что он не должен обращать на это внимание. Он ведь скоро навсегда уедет из «Ломонд Вью».
Ознакомительная версия.
