Джером Джером - Пол Келвер

— Извините, что покидаю вас в столь ранний час, — закончил свой рассказ низенький джентльмен. — Я готов вернуть Джонгу десять процентов тех денег, что он мне подарил, лишь бы увидеть его рожу, когда он войдет в мастерскую.

Все засмеялись, но после того как коротышка ушел, разговор опять вернулся к этой теме.

— Надо бы встать завтра пораньше, — сказал один, — и заглянуть в восемь к нему в мастерскую под каким-нибудь предлогом. На рожу Джонга действительно стоит посмотреть.

— А по-моему, он поступил по-свински, — и по отношению к Джонгу, и по отношению к сэру Джорджу, — заметил другой.

— Да слушайте вы его больше, — вмешался старый Делеглиз. — Все это выдумки, а вы и развесили уши. Это же известный выдумщик, он просто так шутит.

— Хороши шуточки, — возразил кто-то из гостей. — Впрочем, это в его духе.

Старый Делеглиз и слушать об этом не хотел, но недели через две я заметил, что мебели у него в мастерской поприбавилось — в углу появился старинный резной буфет двенадцати футов в высоту.

— Он действительно продал его двум разным покупателям, — объяснил мне старый Делеглиз; говорил он шепотом, хотя в комнате, кроме нас двоих, никого не было. — Конечно же, это был всего лишь розыгрыш, шутка, но ее могут превратно истолковать. Пришлось вернуть им деньги, а буфет забрать себе. Будем считать, что он мне должен. Вернется из Европы — отдаст. Остроумнейший человек!

У старого Делеглиза был доходный дом на Гоуер-стрит, который одно время стоял без жильцов. Среди его постоянных гостей был некий поэт и драматург; три месяца назад он получил три тысячи фунтов, но умудрился спустить все до последнего пенса и прочно сел на мель. Все amp;то беспечное, беспутное, бессовестное племя, называвшееся богема, теперь уж почти полностью вымерло, но четверть века назад оно было весьма многочисленно и густо населяло Элсетиан — лондонский Монмартр. Хозяин — узколобый мещанин — прогнал его с квартиры, и он оказался на улице, имея з amp; душой два акта незаконченной пьесы, весь гонорар за которую был уже выплачен авансом. Друзья приняли живейшее участие в его судьбе, хотя самому ему на свое будущее было, похоже, наплевать. Старый Делеглиз нашел выход из положения: он предложил молодому человеку поискать место сторожа в пустующем доме — ему, дескать, известен один адресок; пусть он обратится в квартирное бюро и там оформит все как полагается. Не желая унижать молодой талант, он скрыл, что дом принадлежит ему. Драматургу выделили кое-какую мебелишку, и дом на Гоуер-стрит превратился в пристанище свободного художника. На первое время проблема с жильем была разрешена, но старого добряка волновало, что же станет с его другом, когда дом все-таки придется сдать. Оказалось, что тревоги его были напрасны. Шли недели; проходили месяцы. Агенты получали множество заявок, смотровые выписывались дюжинами; однако стоило потенциальному съемщику зайти по указанному адресу, как он навечно исчезал из поля зрения домовладельца. Секрет раскрыл сам незадачливей поэт, он же сторож по совместительству. Как-то, подогретый бургундским старого Делеглиза, забыв, по-видимому, чьими хлопотами досталась ему эта пусть не очень видная, но весьма нужная и спокойная работенка, он разоткровенничался.

— Лучшего жилья я в жизни своей не видел, — признался он старому Делеглизу. — Весь дом в моем распоряжении. Я полюбил бродите по пустым комнатам — это меня вдохновляет.

— Что ж, очень рад за вас, — пробормотал старый Делеглиз.

— Заглядывайте на огонек, — продолжал тот. — Угощу вас отбивной. Плиту я перетащил в гостиную, теперь не надо бегать взад-вперед.

— Черт бы вас побрал! — проворчал старик. — А что скажет хозяин?

— А я и не знаю даже, что за болван меня нанял. Место сторожа — отличное место: никаких тебе напоминаний о плате за квартиру.

— Боюсь, что скоро ваша синекура кончится, — сухо заметил старый Делеглиз.

— Это еще почему?

— Скоро в дом на Гоуер-стрит въедут жильцы.

— А вот этого никогда не будет.

— Вы не могли бы объяснить мне, — попросил старый Делеглиз, криво ухмыляясь, — как вам это удается? Что происходит, когда приходят осматривать дом? Вы что, никого не пускаете?

— Их не пустишь, как же! — посетовал поэт. — Поначалу я так и делал, но ничего не вышло — они такой тарарам поднимают, что чертям становится тошно. К ним на помощь приходил полисмен, сбегались окрестные мальчишки, и вся эта банда по очереди барабанила в дверь. Согласитесь, это несколько раздражает. Теперь-то я сразу открываю и первым делом веду в комнату, где было совершено кошмарное убийство. Если наниматели с виду люди впечатлительные, я ограничиваюсь кратким комментарием. Но попадаются и бесчувственные носороги, пронять которых не так-то легко. Тогда я живописую все подробности и показываю пятна крови на полу; это захватывающая история — волосы встают дыбом. Заходите как-нибудь вечером, я и вам расскажу. Когда в комнате полумрак, а где-то рядом тикают часы — эффект потрясающий.

Но несмотря ни на что, Делеглиз в людях не разочаровывался. Обратиться к нему за помощью мог любой, достаточно было шапочного знакомства. Он брал просителя под руку и вел наверх. Все банкноты и чеки, попадавшие ему в руки, Делеглиз тут же обменивал на золотые монеты, поднимался на чердак, заставленный всяким хламом, и раскидывал их по полу; дверь запиралась, и о существовании золотого запаса до поры до времени забывали и, думать. Но наступал момент — и печати снимались; компания друзей, встав на четвереньки, начинала прочесывать помещение: ползали по углам, шарили под сундуками, выметали веником сор из-под ломаной мебели, шуровали ножом между половицами и кочергой в крысиных норах. Больше всего на свете любил он, по его собственному выражению, «мыть золотишко» у себя на чердаке: можно было испытать весь азарт золотой лихорадки, причем не было никакой необходимости тащиться за тридевять земель и терпеть присущие старательному делу бытовые неудобства. Он никогда не знал, сколько там сокрыто драгоценного металла. Бывали времена, когда за пять минут можно было насобирать полный карман. В таких случаях он приглашал дюжину друзей в шикарный ресторан, давал по полсоверена на чай извозчикам и официантам, по пути домой пригоршнями разбрасывал полукроны, давал в долг каждому, кто обращался к нему с такой просьбой, причем возвращать долг было необязательно. А затем наступали времена, когда добыча старателей, в течение получаса просеивавших пыль и сор, ограничивалась одной-единственной монеткой. Но он не унывал: обедал в Сохо за восемнадцать пенсов, курил самый дешевый табак, влезал в долги.

Другим завсегдатаем вечеров Делеглиза был тот самый рыжеволосый человек, которому он меня представил в день нашего знакомства с дамой со шлейфом. Имя его гремело по всей Европе и Америке, и знакомство с ним тешило мое тщеславие; когда же он посвятил меня в некоторые подробности своей личной жизни, я вообще почувствовал себя на седьмом небе. Из всех гостей на роль конфидента он выбрал почему-то меня; мы забивались в угол, и он часами рассказывал мне о женщинах, которых когда-то любил, — прелюбопытнейшая это была публика: Джулии, Марии, Жанны, Жанетты и даже Джульетты. Я слушал его, затаив дыхание, — по крайней мере на первых порах, Всех он любил страстно, безумно — такое любвеобилие наводило на изумление. Взор его устремлялся вдаль, в голосе — мягком оперном баритоне — звучали нотки боли, когда он, горько махнув рукой, вспоминал, как безудержно рыдал, убиваясь из-за безответной любви к Изабелле, как кусал руки, сгорая от безнадежной страсти к Леоноре. Судя по его рассказам, — если убрать поэтическую шелуху, обнажив фактологическое зерно, — с этими женщинами у него ничего не получалось. Остальные же в большинстве своем были просто мимолетным видением, возникающим в туманной дали, — либо в предрассветной дымке, либо, наоборот, в вечерних сумерках — словом, когда естественное освещение никуда не годится и ничего толком разглядеть не удается. Потом он часами бродил по окрестностям в надежде еще раз повстречать прелестную незнакомку, что, само собой разумеется, ни к чему не приводило. Я уж было собирался посоветовать ему впредь в подобных ситуациях порасспросить соседей или обратиться за справками в полицию, но понял, что такое прозаическое решение проблемы придется не по нраву его возвышенной душе, и промолчал. И вообще, высказывать свои соображения относительно пережитых им страданий я не отваживался и все больше помалкивал.

— Милый мой юноша! — заключал он очередную историю. — Не приведи вам Господь любить так, как я любил Мириам (или Генриетту, или Ирэн — в зависимости от конкретного случая).

Мое сочувственное отношение к рыжеволосому было замечено, и я даже удостоился благодарности старого Делеглиза.

— Великодушный юноша! — сказал старый Делеглиз, потрепав меня по плечу. Мы стояли в передней, только что спровадив рыжеволосого, который, по своему обыкновению, ушел последним. — Никто не желает его слушать! Так он вот что придумал: все разойдутся, а он останется и начинает изливать мне душу. Бывало, что и задремлешь; очнешься через час, а он все бубнит, бубнит… Сегодня он быстро закончил… Вы очень хороший человек. Спасибо вам!