Эндрюс остановился, когда уже перегнал солдата, и обернулся. Человек поднял глаза. Это был Крисфилд.
Эндрюс протянул руку. Крисфилд с жаром схватил ее и долго тряс.
– Я думал, что это француз, Энди… Я думал, ты уволился. Боже, я так рад…
– Я очень рад, что похож на француза. Долго ты был в отпуске, Крис?
Две пуговицы спереди у мундира Крисфилда были оторваны; на лице были грязные полосы, а обмотки его были покрыты грязью. Он с серьезным выражением в глазах взглянул на Эндрюса и покачал головой.
– Нет. Я удрал, Энди, – сказал он глухим голосом.
– С каких пор?
– Уже две недели. Я расскажу тебе об этом, Энди. Я шел повидаться с тобой. Я совсем разорился.
– Ну ничего, завтра я достану денег… Я тоже не в армии.
– Что ты хочешь сказать?
– Я не уволен. Я покончил со всем. Я дезертировал.
– Проклятье! Любопытно, что мы с тобой оба это сделали. Но на кой черт ты это сделал?
– О, это очень длинная история, чтобы здесь рассказывать. Пойдем ко мне.
– Там могут быть люди. Был когда-нибудь у Ходи?
– Нет.
– Я там остановился. Там есть еще молодцы из наших… Ходя держит кабачок.
– Где это?
– Позади сада, знаешь, в котором животных показывают. Улица Пти-Жардэн, восемь.
– Смотри же, мы встретимся там с тобой завтра утром. Я принесу немного денег.
– Я буду ждать тебя, Энди, в девять. Но ты не попадешь туда без меня – Ходя очень боится штатских.
– Я думаю, было бы совершенно безопасно и тебе прийти в мою квартиру.
– Нет, теперь я хочу убраться к черту отсюда.
– Но, Крис, зачем ты дезертировал?
– Я и сам не знаю… Один молодец из вашей парижской команды дал мне твой адрес.
– Но, Крис, они ничего не говорили ему обо мне?
– Нет, ничего.
– Это любопытно… Итак, Крис, я буду там завтра. Они нервно пожали друг другу руки.
– Слушай, Энди, – сказал Крисфилд, продолжая держаться за руку Эндрюса. – Я пошел в дезертиры, потому что сержант… Будь он проклят, это лежало на мне такой тяжестью все эти дни! Сержант знает…
– Что ты хочешь сказать?
– Я говорил тебе об Андерсоне… Я знаю, что ты не говорил никому, Энди.
Крисфилд отпустил руку Эндрюса и неожиданно как-то косо посмотрел ему в лицо. Потом продолжал сквозь стиснутые зубы:
– Клянусь Богом, я не говорил ни одной живой душе… А сержант из роты Д знает…
– Ради Бога, Крис, не распускай так свои нервы.
– Я не распускаю нервы. Я говорю тебе, что он знает.
– Видишь ли, Крис, нельзя так стоять на улице и разговаривать. Это небезопасно.
– Но, может быть, ты в состоянии мне посоветовать, что делать. Подумай, Энди. Может быть, до завтра ты что-нибудь придумаешь, как нам быть… Прощай!
– Ах, господин Андре! Батюшки, какой вы странный, как забавно вы выглядите в этом костюме!
Привратница улыбалась, глядя на Эндрюса из своей норы под лестницей. Она сидела с вязаньем на коленях. Голова ее была закутана в черный платок, – маленькая старушка с носом, похожим на клюв птицы, и глазами, потонувшими в сети мелких морщинок, как глаза обезьяны.
– Ничего не поделаешь – в том городе, где я демобилизовался, я не смог достать ничего другого, – запинаясь, пробормотал Эндрюс.
– А, вы демобилизовались? Так вот почему вы так долго отсутствовали. Месье Вальтер сказал, что он не знает, где вы… Так-то лучше, не правда ли?
– Да, – сказал Эндрюс и начал подниматься по лестнице.
– Месье Вальтер как раз дома, – продолжала старуха ему вслед. – А вы приехали как раз к первому мая!
– Ах да, забастовка, – сказал Эндрьс, остановившись на полдороге.
– Это будет ужасно, – сказала старушка. – Я надеюсь, что вы не выйдете из дому. Молодые люди так любят всякие приключения! О, все ваши друзья беспокоились, почему вы так долго не возвращаетесь.
– Серьезно? – сказал Эндрюс, продолжая подниматься.
– До свиданья, месье Андре!
– До свиданья, мадам!
– Нет, ничто не заставит меня теперь вернуться. Не стоит и говорить об этом.
– Но ты сумасшедший, любезный мой. Ты сумасшедший. Один человек не может бороться против целой системы. Правда, Гэнслоу?
Уолтерс говорил горячо. Гэнслоу, принужденно сидевший на кончике стула со сжатыми губами, кивнул головой. Эндрюс, растянувшийся во весь рост на кровати, лежал в неосвещенной части комнаты.
– По чести, Энди, – сказал Гэнслоу со слезами в голосе. – Я думаю, тебе лучше поступить так, как говорит Уолтерс. Нечего героя разыгрывать.
– Я вовсе не герой, Гэнни! – воскликнул Эндрюс, садясь на постель. Он поджал под себя ноги, как портной, и продолжал спокойным тоном: – Видишь ли… Это просто вопрос личного характера. Я дошел до такого состояния, когда мне все совершенно безразлично. Меня не интересует, убьют меня или я доживу до восьмидесяти лет… Я устал от беспрерывных приказаний, от муштровки. Вот и все. Ради Бога, поговорим о чем-нибудь другом!
– А много ли тебя муштровали с тех пор, как ты поступил в университетскую команду? Ни разу. Да, вероятно, ты можешь подать теперь и прошение об увольнении…
Уолтерс встал, и стул его с грохотом упал на пол. Он остановился, чтобы поднять его.
– Слушай, вот мое предложение, – продолжал он. – Я не думаю, чтобы тебя числили пропавшим в канцелярии учебной команды. Там у них чертовски плохой порядок. Ты можешь зайти туда и сказать, что был болен, и даже получить свое жалованье. Никто не скажет тебе ни слова. Или я расскажу все старшему сержанту. Он мой добрый друг. Мы как-нибудь проведем все это через канцелярию. Но только, ради Бога, не ломай всю свою жизнь из-за мелочного упрямства и каких-то дурацких анархистских идей, чтобы их черт побрал! Такой человек, как ты, должен иметь достаточно здравого смысла, чтобы не прельщаться ими.
– Он прав, Энди, – сказал Гэнслоу тихим голосом.
– Прошу вас, не говорите больше об этом. Я все это уже слышал! – резко сказал Эндрюс; он снова бросился на постель и повернулся лицом к стене.
Долгое время длилось молчание. Со двора донеслись голоса и звук шагов.
– Но послушай, Энди, – сказал Гэнслоу, нервно разглаживая усы. – Тебя должна гораздо больше интересовать твоя работа, чем абстрактная идея об утверждении твоих прав на личную свободу. Даже в том случае, если ты не попадешься. Я думаю, что шансы попасться очень незначительны, если иметь голову на плечах. Но даже если ты не попадешься, у тебя нет достаточно денег для того, чтобы прожить здесь долго; ведь нет у тебя денег?
– Вы думаете, что я не размышлял обо всем этом? Я не сумасшедший, вы знаете. Я хладнокровно взвесил все… Но есть одно, чего вы, товарищи, не можете понять. Вы были когда-нибудь в дисциплинарном батальоне? Знаете ли вы, что значит разговаривать с человеком, который через пять минут может ни с того ни с сего ударить вас? Ах, Боже мой, вы не знаете, о чем вы говорите, вы оба… Я теперь свободен! Мне все равно, какой ценой быть свободным. Свобода – единственное, чего стоит добиваться. – Эндрюс лежал на спине и говорил, глядя в потолок.
Гэнслоу нервно шагал из угла в угол.
– Как будто кто-нибудь был когда-либо свободен, – бормотал он.
– Прекрасно, играйте словами, играйте! Вы можете доказывать, что угодно, если хотите. Разумеется, трусость – самая лучшая политика для того, кто хочет выжить. Человек, у которого сильнее всего развита жажда жизни, – первый трус. Продолжайте!
Голос Эндрюса звучал резко и возбужденно и временами срывался, как голос еще неокрепшего мальчика.
– Энди, скажи, ради Бога, что с тобой случилось? Ей-ей, я не в состоянии уйти отсюда, оставив это так.
– Будь спокоен, я найду выход, Гэнни. Может быть, я встречусь с тобой в Сирии, переодетый арабским шейхом! – Эндрюс возбужденно засмеялся.
– Если бы мне казалось, что я смогу принести какую-нибудь пользу, я бы остался… Но я ничего не в состоянии сделать. Каждый занят устройством своих личных Дел, на свой собственный дурацкий лад…
– Прощай, Уолтерс…
Гэнслоу подошел к кровати и протянул Эндрюсу руку.
– Смотри же, старина, будь осторожен, слышишь? И пиши мне в американский Красный Крест, в Иерусалим. Я буду чертовски беспокоиться о тебе, честное слово.
– Не беспокойся, мы теперь будем путешествовать вместе, – проговорил Эндрюс, поднявшись на постели и протягивая руку Гэнслоу.
Они слышали, как шаги Гэнслоу отзвучали на лестнице и потом на мощеном дворе.
Уолтерс пододвинул свой стул к кровати Эндрюса.
– Слушай, поговорим теперь как мужчины, Эндрюс. Если даже ты хочешь разбить свою жизнь, ты не имеешь на это права. У тебя есть семья, а потом… Разве ты лишен патриотизма? Вспомни, что на свете существует такая вещь, как долг.
Эндрюс сел на кровати и сказал глухим, злым голосом:
– Я не могу объяснить этого… Но я никогда не надену больше военной формы, поэтому, умоляю, покончим с этим.
– Прекрасно, делай, как хочешь, черт с тобой! Я больше не вмешиваюсь.
Уолтерс вдруг впал в ярость. Он начал молча раздеваться. Эндрюс лежал некоторое время на спине, глядя в потолок, потом тоже разделся, погасил свет и лег в постель.
