— Да, да, — согласился хозяин.
— Все эти нынешние науки, — сказал старик, — эмпирические, и на первый взгляд они могут показаться полезными. Но когда доходит до дела, они ни на что не пригодны. В старину было не так. Профессия самурая состояла в том, чтобы рисковать жизнью, поэтому он должен был беспрестанно совершенствовать свой дух, дабы не растеряться в опасный момент. А это потруднее, нежели шлифовать какой-то там шар или тянуть какую-то проволоку.
— Да, да, — почтительно согласился хозяин.
— Ну, — сказал Мэйтэй, — то, что вы называете совершенствованием духа и противопоставляете шлифованию шариков, — всего-навсего праздное ничегонеделание с руками за пазухой.
— Вовсе нет. Не такое это простое дело. Мэн-цзы называл его необходимым освобождением духа. А Шао Кан-цзе учил, что сие есть духа необходимое освобождение. А буддист монах Тюхо предлагал добиваться неизменности и неотступности духа. Все это не так-то просто постигнуть.
— Я никогда не постигну этого. Прежде всего я так и не понимаю, что вообще нужно делать.
— А читал ли ты книгу монаха-йога Такуана «Дух недвижный и богоподобный»?
— Нет. Даже не слыхал никогда.
— Где место духа? Если дух обращен на дела врага, то попадает он в сети дел врага. Если на меч врага, то в сети меча врага. Если на истребление врага, то в сети истребления врага. А если на свой меч, то в сети своего меча. А если на защиту от гибели, то в сети защиты от гибели. А если на позу человека, то в сети позы человека. Короче говоря, сказано: нет места духу.
— Как вы все хорошо помните, дядя. Замечательная память. Это ведь очень длинный отрывок. Кусями-кун, ты что-нибудь понял?
— Да, да.
— Не правда ли? — обрадовался старец. — Где место духа? Если дух обращен на дело врага, то попадает он в сети дел врага. Если на меч врага…
— Кусями-кун все это отлично знает, дядя. В последнее время он основательно занимается у себя в кабинете совершенствованием духа. Он уже так отделал свой дух, что не замечает, когда к нему приходят гости.
— О, это достойно всяческого уважения. Тебе бы тоже следовало попробовать вместе с ним. Мэйтэй хихикнул.
— У меня нет времени на такие штучки. Вы, дядя, полагаете, что раз вы сами ничем не заняты, то и другие бездельничают.
— Но ты же действительно бездельничаешь…
— В том-то и дело, что безделье заключает в себе много дел.
— Да, но ты слишком рассеян, тебе надо совершенствоваться. Кстати, есть еще поговорка: среди дел найдутся свободные минуты. А твою поговорку… Безделье заключает в себе много дел… Нет, впервые слышу. Как вы считаете, Кусями-сан?
— Да, я тоже, кажется, никогда не слышал,
— Ха-ха-ха! Ну, если вы двое против меня одного, то я сдаюсь. Да, кстати, дядя, не желаете ли полакомиться токийским угрем? Я могу свести вас в «Тикуё». На трамвае доедем быстро.
— Угря бы хорошо попробовать, но… Нет, я обещал, что буду сегодня у Суихара. Так что я должен попросить у хозяина извинения и откланяться.
— А, Сугихара? Крепкий этот дед, правда?
— Не Сугихара, а Суихара. Ты всегда так. Нельзя уродовать имена людей. Нужно быть внимательным.
— Но пишется же Сугихара?
— Пишется Сугихара, а произносится Суихара.
— Вот странно!
— Ничего странного. В Японии издавна существует у иероглифов чтение мёмоку. Вот, например, иероглифы «червяк» читают «мимидзу». Почему? А потому, что слово «мимидзу» означает «не имеющий глаз». То же самое с лягушкой. Иероглифы «лягушка» читают «каэру»…
— Ну и ну…
— Если убить лягушку, она переворачивается на спину, потому и читают «каэру», что значит «перевернуться». Только провинциал прочитает иероглифы «Суихара» как «Сугихара». Скоро над тобой будут смеяться.
— Так вы сейчас к этому самому Суихара поедете? А я что буду делать?
— Если хочешь, оставайся здесь. Я отправлюсь один.
— А вы доберетесь?
— Пешком, конечно, было бы трудно. Но я возьму рикшу прямо отсюда.
Хозяин немедленно послал О-Сан за рикшей. Церемонно попрощавшись, старик удалился, нахлобучив котелок на свою самурайскую прическу. Мэйтэй остался.
— Это твой дядя? — спросил хозяин.
— Это мой дядя.
— Да, да, — произнес хозяин и задумался, сидя на дзабутоне, засунув руки за пазуху.
— Ну, чем не герой? Иметь такого дядю — одно удовольствие. Куда его ни приведи — он везде вот так. А ты, наверное, удивился?
— Нет, не очень.
— Ну, если ты и теперь не удивился, — значит, тебя ничем не проймешь.
— В твоем дяде есть нечто величественное. И всяческого уважения достойны его настояния на совершенствовании духа.
— Хм… Достойны уважения? Смотри, отстанешь ты от времени, как и мой дядя, годам к шестидесяти. Лучше воздержись, ничего хорошего в этих проповедях старины пет.
— Ты все боишься отстать от времени. А знаешь, бывают обстоятельства, при которых старое предпочтительнее нового. Во-первых, современная наука движется все дальше вперед, и конца этому не видно. От такого движения мы никогда не получим удовлетворения. А вот восточные науки пассивны, и в этом есть глубокий смысл. Ведь они учат совершенствовать сам дух! — И хозяин принялся излагать взгляды философа, словно свои собственные.
— Ого, вон как ты заговорил! Это уже пахнет Яги Докусэном!
Хозяин спохватился, услыхав это имя. Дело в том, что философ, который недавно посетил «Логово дракона» и, дав хозяину наставления, спокойно удалился восвояси, был как раз Яги Докусэн-куном. И реплика Мэйтэя подействовала на хозяина, как щелчок по носу.
— А ты когда-нибудь слыхал о теориях Докусэна? — осторожно, чтобы не попасть впросак, осведомился хозяин.
— Еще бы! Его теории известны вот уже десять лет, с тех пор как он учился в университете, и они нисколько не изменились за это время.
— Теории меняются не так-то просто. Возможно, как раз хорошо, что его взгляды неизменны.
— Докусэн-то и существует благодаря поддержке таких, как ты. И фамилия у него — Яги — очень удачна. Яги значит козел, и борода у Докусэна совершенно козлиная. Она у него тоже сохранилась с университетской поры. Произошел с ним такой случай. Однажды он явился ко мне и остался ночевать. Тут он принялся распространяться об этой своей теории пассивности. Долбит и долбит одно и то же. Я говорю ему: «Давай спать». Нет, он отвечает, что спать не хочет, и продолжает свое. Я уж не знал, что делать. Наконец говорю: «Если ты не хочешь спать, то я хочу». Насилу его уложил. Но не тут-то было. Ночью откуда-то появилась крыса и укусила Докусэна за кончик носа. Такой шум поднялся! Разглагольствовать о философии Докусэн умеет, но сам относится к жизни совсем не по-философски. Шумит, кричит, пристал ко мне, чтобы я что-нибудь предпринял. Объявил, что крысиный яд может распространяться на все тело. Чтобы как-нибудь отделаться от него, я решил прибегнуть к обману и наклеил ему на нос бумажку с комочками риса.
— Как?
— Я ему сказал, что это лучший заграничный пластырь, что его недавно изобрел знаменитый немецкий врач, что индусы пользуются им при укусах змеи и говорят, что он хорошо помогает, и так далее. В общем, сказал ему, что теперь все пройдет.
— Ага, ты уже тогда умел искусно обманывать?
— Ты ведь знаешь, какой Докусэн простак. Он поверил, совершенно успокоился и захрапел. И смешно же было на следующее утро смотреть, как у него из-под пластыря на козлиную бороду свисает нитка! Ты когда его видел в последний раз?
— Неделю назад он был у меня. Мы долго беседовали, потом он ушел.
— Так вот почему ты болтаешь об этой самой теории пассивности!
— Сказать правду, я был восхищен этой теорией и решил со всем усердием заняться усовершенствованием духа.
— Усердие — это, конечно, хорошо. Только если все, что тебе говорят, будешь принимать за чистую монету, быть тебе дураком. Никуда не годится, что ты все принимаешь на веру. Докусэн-то ведь только на словах великолепен, а на деле он не лучше других. Помнишь землетрясение девять лет назад? Ведь тогда Докусэн настолько перепугался, что прыгнул со второго этажа общежития и сломал ногу.
— Да, но он говорил, что в его действиях был глубокий смысл!
— Ну, еще бы! По его словам выходит, что он проявил образец находчивости. Вот что он говорит: «Множество вершин есть в учении йогов. Постигнув их, ты обретаешь способность необыкновенно быстро ориентироваться в так называемых случаях „камня и огня“. Лишь мне было дано выпрыгнуть из окна второго этажа, ибо я совершенен, а остальные только метались в растерянности и не знали, что им делать». И, рассказывая эту вот чепуху, он гордо ковылял на сломанной ноге. Знаешь, это все равно что спросить человека, упавшего в пруд: «Ты что, упал?» А он тебе ответит: «Что ты! Я за рыбой полез!» Нет уж, избавь меня от тех, кто много шумит насчет йогов и будд.
— Ты так думаешь? — Кусями-сэнсэй начал понемногу сдаваться.
— Когда он был у тебя, не болтал ли он тут что-нибудь о монахах, которых казнили?
