Конечно, дух мира и тишины, довольства и покоя, не потревоженные отзвуками далеких войн, — лишь контрастная преамбула к этим войнам, к смертельной схватке двух разных по натуре золотоискателей. Один из них некто Билль-человек недалекий, но работящий и честный, распевающий или бормочущий что-то вроде псалма, где речь идет о Божьей красоте и покое благодатных гор, — занят весьма важным делом. Он, наконец, докопался до золотого песка, более того, хватил счастье за глотку — нащупал золотоносную жилу и обрадовался этому своему счастью, как ребенок. Вместо ожидаемых пяти фунтов тут оказалось целых двести — на сорок тысяч долларов.
И это все теперь твое, думает Билль.
Но едва он попытался выкарабкаться из золотоносной ямы, где работал с лотком у заводи ручья, как нарвался на любителя легкой добычи — более изощренного прагматика и сукиного сына, который выстрелил у него над самым ухом. Билль от неожиданности рухнул на дно ямы на свой лоток с золотом, конвульсивно задергав ногами — судорога сковала его тело. Незнакомец с револьвером, положив оружие на колено, перекурил, а затем, определив, что тело старателя неподвижно, начал спускаться в яму спиной вперед с револьвером, зажатым в правой руке. Это сковывало его движения. И тут-то пришедший в себя Билль скрутил нападающего. После короткой схватки скромному трудяге удалось-таки пристрелить своего обидчика — как бы на законных основаниях. Какое-то время понадобилось еще, чтобы отойти от страха и пережитого потрясения…
И опять вернулось хорошее настроение при виде мертвого врага и прекрасной природы. И главное — пуля насквозь прошла — и хоть бы что. «Я ему показал» — это главное.
Едва не стоившие ему жизни четыреста фунтов делали свое дело — золотоискатель, придя в себя, запел свой любимый псалом о красоте Божественного мира, спустив труп врага на дно каньона. Его душевное равновесие восстановлено.
Рассказ, как и начинался, кончается пейзажем. Писатель сам как бы разделяет радость этого довольно примитивного героя-работяги, чудом оставшегося в живых и достигшего пика своего жизненного благополучия. И герой, и одновременно рассказчик — каждый поработал честно, не нарушая Божественных заповедей, хотя и рисковал при этом жизнью, как Джек Лондон на Аляске.
Конечно, трудно себе представить, чтобы мысли писателя полностью совпадали с мыслями и настроением таких его героев. Очевидно, даже тот установочный и почти обязательный прагматизм, который определил характер помыслов и действий многих американских граждан, кое-кто позволил себе и не разделять. Об этом не менее значительный рассказ «Местный колорит». В нем автор обращается к теме своей юности — к бродяжничеству. Дорожных бомжей в Америке называли «хобо». К испанскому языку это слово отношения не имеет.
Герой — бродяга интеллигентного типа (в этом образе немало и чисто автобиографических черт) пытается объяснить происхождение самого наименования бродяг и привычных для них мест пребывания.
В результате двукратного заимствования — сперва англичанами, потом американцами — французское словосочетание — буквально «высокий лес» превратилось сперва в «гобой» — английский вариант, а потом и в «бродягу» — американский сленг. Не исключено, что таким образом сперва стали выражать презрение уличным артистам и музыкантам. Лейс-Кле-Рандольф — философ, лучший представитель бродяжнического мира. Он подкупил семью средних американцев широтой своего мышления, интеллектуальными беседами. Этот благовоспитанный джентльмен и ученый должен быть, по мнению хозяина дома, если не ученым, то хотя бы журналистом. И тут-то появляется подлинная завязка рассказа — Лейс заинтриговал хозяина виллы тем, что получил два месяца тюрьмы за попытку приобщиться к журналистике. Парадокс?! Разгадке собственно такого интригующего парадокса и посвящен рассказ культурного, философствующего бродяги и Джека Лондона одновременно.
Как-то Лейсу захотелось написать на волнующую его тему — Бродяга и Полицейский — о чем мог еще писать человек, пытавшийся примирить Спенсера с Кантом? Поиграв с мальчиком-лифтером, он попал-таки на прием к главному редактору господину Спарго. Великолепно раскрывается напористый прагматизм редактора, его вкусы, характер самой газеты. Начинающему журналисту повезло: «Основное обвинение, которое я выдвигал против существующей системы, заключалось в том, что власти обжуливают и грабят бродяг»… Для остроты материала Лейс не забыл воссоздать и некоего полицейского судью Соль-Гленгарта — самого гнусного на всем материке.
Так уж совпало, что редактор вел кампанию по борьбе с местной полицией и потому увидел в Лейсе нужного ему человека. Но тот, получив свои честно заработанные тридцать долларов, отказался от престижной должности журналиста.
Потому Лейс и пропил гонорар тут же со своими друзьями, тем более, что встретился со старым другом, с которым его когда-то сбросили с парохода в Джэконсвилле. Это автобиографическая деталь из жизни самого писателя. И еще одно.
Лейс в своем рассказе так и сыпал жаргонными словечками, которые гостеприимный хозяин просил переводить.
Нечего и говорить, что после могучей выпивки вся команда была арестована и препровождена теми же опекунами бродяг и блюстителями Закона — полицейскими в тюрьму. Более того, всесильным судьей оказался тот самый Соль-Гленгарт, которому во время судилища услужливо подсунули статью Лейса. Лейсу дали тридцать дней заключения, а поскольку он успел еще и признаться в написании статьи, судья добавил еще тридцать «будто бы за растрату своего состояния» — за пропитый гонорар. Страж Закона узнал себя в «обобщенном» образе судьи. Этот невообразимый произвол судей Америки также связан с личными воспоминаниями самого автора, получившего месяц тюрьмы в Ниагара-Фоллс (1894) за то, что явился поглазеть на прославленные водопады. Но тут тоже существенная зарисовка картинки из американской жизни — ее позор и законодательный нерв, регулирующий беспардонно общественный правопорядок. У судей свой социальный прагматизм и не бескорыстный для страны — бродяги с малыми тюремными сроками трудятся на городских улицах, в портах, даже в каменоломнях. Но важен сам факт: философ по образу мышления и бродяга по натуре Лейс Кле-Рандольф не пожелал разделять общественных настроений, которые показались ему не подходящими, ошибочными в свободной стране, не захотел работать на общественный правопорядок, за что сурово поплатился своей свободой. Альтернативы, сколько-нибудь достойной здравомыслящего человека, герой рассказа в этой стране так и не увидел. Но мыслить он продолжает свободно и жить по-своему, игнорируя стереотипные устремления и взгляды агрессивного и всеподавляющего социального большинства, хотя протест его чисто индивидуален.
Достраивая структурную модель американской жизни с ее многочисленными слоями, писатель не мог не коснуться тонкой духовной сферы. Загадочным явлениям в сфере человеческой психики посвящен большой рассказ или маленькая повесть «Планчет». Здесь идет речь о взаимоотношениях двух любящих людей Криса и Лют, которые должны будто бы вскоре пожениться. Они «встречаются» уже четыре года, но внутренний голос подсказывает Крису Добнеру, что предложения не надо делать, — этот брак ничем хорошим не кончится. Жениху предстоит уйти из жизни. И в этом вся тайна его нерешительности.
Какой-то внутренний голос то и дело подсказывает Крису (а имя это часто альтер эго самого автора), что он не жилец на этом свете.
Живут они на прекрасном ранчо в Калифорнии.
Лют — сирота, воспитанная тетушкой Мильдрэд и дядюшкой Робертом, которые души не чают в девушке (а она теперь носит их фамилию), но с каких-то пор воспитатели и гостеприимные хозяева счастливейшей девушки возненавидели по непонятным причинам Криса, к которому раньше прекрасно относились. Более того, они его обожали. Теперь и он навевает на них непонятный страх и тревогу.
Основной конфликт повести — противоборство между светлыми и темными душевными силами, столкнувшимися одна с другой. Страх и тяжелое предчувствие обоих влюбленных не имеют никаких вроде бы видимых причин. Тем такое состояние и опасно.
Череда непонятных происшествий, а также сопровождающее эти происшествия неприятное ощущение — будто чья-то невидимая рука толкает в пропасть, создает атмосферу мистического ужаса. В судьбу людей явно вмешиваются потусторонние силы. Остается одно — попробовать отыскать причину. Обратиться к спиритизму.
Увлечение общением с покойниками было распространено в Старом Свете. Еще 15 лет назад Л. Толстой опубликовал пьесу о ненужных и глупых «барских забавах», назвав ее иронически «Плоды просвещения». Попрание человеческой духовности, веры, морали, по Толстому, результат скуки и нравственного разложения верхов. Не исключено, что Джек Лондон был знаком с этим произведением, но к спиритизму (а известными практикующими спиритами были его настоящий отец-астролог Чэйни и мать Флора) писатель относился по-иному. Никто не запретит науке вторгаться в ранее не известные ей, никем еще не изученные сферы. В некоторых случаях даже этому явлению Джек Лондон пытался дать материалистическое истолкование. В персонажах повести можно разглядеть черты родственников писателя — людей ближайшего его окружения. Необходимость обращения к «эзотерике» мотивируется ощущением какого-то необъяснимого словами и здравым смыслом заговора против молодых людей. Все окружающие как будто что-то о них знают такое, о чем не принято говорить.
